говорить о результате. Но совсем по другому образу, чем представлялось
заранее.
политического эффекта, когда создавали две диковинные международные
компании - Террора и Милосердия, - и даже объявили их акционерными:
вступай, любое государство, в такую компанию, казни и милуй своих
сограждан и плати огромные деньги за свои казни и милосердия. Именно такой
издевательской формулой описал наше новое предприятие язвительный лохмач
Фагуста. У меня было серьезное опасение, что "точно по Фагусте" воспримут
наши акционерные предприятия за рубежом - и враги, и союзники, и нейтралы.
Но было недоуменное молчание. Даже ретивые журналисты - кроме Фагусты,
разумеется, - ограничивались сухой информацией. Никто и не подумал
вступать в Акционерные компании Террора и Милосердия, только
проницательный карлик Кнурка Девятый захотел местечка в Белом суде - на
всякий случай. И массовые расправы за высокую плату с нашими врагами -
большие надежды Гонсалеса - их тоже не было. Как будто за рубежом
повывелись мафии и вольные гангстеры, даже обычных преступлений
совершалось меньше - недоумевали, присматривались, готовились, так я это
теперь понимаю.
Аментолу, если она останется на свободе, пролетели искрой в набитом
взрывчаткой складе. В своей стране она предстала героиней. Аментолу не
перестали уважать, он оставался одним из самых популярных президентов в
истории Кортезии, но ее мужеством восхищались. Возникло движение в ее
защиту, на митингах требовали ее оправдания. И почти одновременно с шумом
вокруг нее возникло то, на что мы надеялись и что провоцировали: террор
против политиков и военных, объявленных в зловещем списке Гонсалеса.
Министры и генералы опасались без охраны показываться на людях. Гонсалес
разработал способы оплаты террористов, но полиция Аментолы не
бездействовала - вознаграждение не всегда доходило до тех, кто предъявлял
на него права, оплата откладывалась. "Террор в долг, убийства в кредит!" -
зло оценил вспыхнувшую в Кортезии вакханалию Фагуста. И что бывало не
часто, я согласился с ним в такой жестокой оценке.
парадоксально. О гневном приеме Гамовым женщин из Кортезии широко
оповещали печать и стерео. Не только Исиро, не только неусмиряемый Фагуста
и его антипод Георгиу, но и все нейтралы сладостно смаковали суровые
обвинения, брошенные активисткам помощи. В Кортезии получили богатую пищу
для изображения Гамова женоненавистником и хулиганом и, разумеется, были
вдохновенны в обвинительной живописи. А результат вышел обратный. Норма
Фриз в Кортезии объявила, что в мире есть один мужчина, понимающий
естественное назначение женщин в мире, - и этот единственный настоящий
мужчина - диктатор Латании. Мгновенно отозвалась Людмила Милошевская. На
стерео во всем блеске своей необыкновенной красоты она вещала, что Гамов
открыл ей глаза на то, что женщины могут совершить в государстве, и что
только теперь она постигла свое истинное назначение - быть высшей силой,
усмиряющей ребяческие схватки мужчин-руководителей. "Мужчины тешатся
красочными пустяками, они, как павлины, распускают роскошные хвосты
обещаний, фантазий и угроз, вся их деятельность - красивая игра на
государственных подмостках, - сурово выговаривала она политикам. - Мужчины
незаменимы в творении фантазий, но надо их сдерживать и направлять". И
Прищепа докладывал, что в Патине эта удивительная речь новой правительницы
страны вызвала у мужчин не возмущение, а веселое одобрение. "Ну, мама
Люда! Вот голова на плечах!" - такими восторженными восклицаниями
повсеместно сопровождалось появление Людмилы на экране. И мужчины
сочувствовали обоим враждующим вождям: "Теперь и Понсий, и Вилькомир
покрутятся, мама им спуску не даст!" О том, что реальная власть вовсе не у
Милошевской и не у Маркварда с Торбой, а у отца Павла Прищепы, генерала
Леонида Прищепы, в Патине как бы забыли. Оба врага и их верховная
примирительница заслонили собой командующего нашими оккупационными
войсками. Я обратил внимание Гамова на этот любопытный факт. Он
усмехнулся.
вкладывал в ответ.
женщин некоторую роль сыграло и мое поведение в Нордаге. И то, что я
разрешил стерео показывать, как Луиза вела себя у виселицы и как осыпала
меня упреками и обвинениями, а я терпел; и как я немедленно освободил ее
после появления отца, а самого Франца Путрамента не послал на виселицу, но
дал ему побыть с дочерью, а потом отправил обоих в Адан - все это поразило
воображение и у нас, и у врагов гораздо больше, чем мог сам по себе
подействовать простой факт поимки неудачного политика. Гамов не ошибался -
яркие спектакли на видимой всем политической сцене куда эффективней
невидимых трагедий на залитых кровью полях сражений.
действиям, когда Омар Исиро обнародовал кампанию против водной аллергии.
Конечно, умные люди сразу отметили, что Гамов в еще большей степени, чем
прежде, когда создавал международные компании Террора и Милосердия,
присваивает себе отнюдь не завоеванные права мирового правителя. Но была
важная разница в том, как встретили его планы тогда и теперь. Тогда
Латания виделась обреченной на поражение, пытающейся в предсмертный час
экстравагантными средствами отсрочить гибель. Сейчас к миру обращалась
страна, одержавшая победу в схватке с самой могучей коалицией держав,
страна, открыто высказавшая претензии на полную победу. И если раньше она
пеклась лишь о собственной выгоде, то сейчас, пренебрегая сиюминутной
пользой, предлагала помощь врагам - еще не слыханное действие: объединение
всех, воюющих и нейтральных, во имя общего дела - спасения больных детей.
Дружеское пожатие рук над еще пылающими очагами сражений - так прозвучал
на весь мир призыв Омара Исиро.
военнопленным, призвала создать Комитет Борьбы с водной аллергией, а всех
кормящих матерей продавать свое грудное молоко, наметила сеть приемных
пунктов молока, его консервации и пути транспортировки в места эпидемий.
Аментола разрешил Комитету Борьбы и нашему Пустовойту перевести в Кортезию
любые суммы, какие они выделят для закупок спасительного молока.
Корина известила мир, что примет любую помощь для спасения своих детей,
даже если эта помощь из страны, с которой она сейчас воюет. "Дети вне
войны!"- объявила королева Корины. Но Клур молчал. Эпидемия еще не
вторглась в границы Клура. И древняя гордость клуров не позволяла
безропотно соглашаться на наши суровые условия - гнать обратно
океанические циклоны, создать в цветущей стране искусственную засуху.
Мощности метеостанций Штупы хватило бы справиться с противодействием
Клура, но это означало бы продолжение войны в самой свирепой форме, а мы
все же делали попытку к примирению.
препятствовать Штупе! Они сообщили об этом по стерео.
вылечим, всех здоровых предохраним!
метеогенераторы, а Пустовойт готовить золото за рубеж для закупаемого там
молока. Елена формировала отряды медиков для десантов в Патину и Родер. Я
не погрешу против истины, если скажу, что всех нас охватил энтузиазм.
Впервые за годы войны мы совершали что-то мирное, даже выше просто мирного
- акт общечеловеческого великодушия.
Артуром Маруцзяном и его сообщниками!
столько времени, что хватило бы расследовать десяток и более запутанных
преступлений. Гонсалес уже спустя несколько дней торжественно известил,
что убийцы - офицеры из бывшей охраны маршала Комлина, но затем надолго
замолчал.
Гамову. - Мы начинаем во время войны самое антивоенное дело, демонстрируем
и друзьям и врагам образец настоящего благородства. А Гонсалес задумал
наводить страх новыми расправами. Прикажите ему хотя бы отложить суд.
страха, когда трое ринулись на него с импульсаторами. Но он был политиком.
Он не мог не понимать, как навредят нам зверские спектакли Гонсалеса.
Какой взрыв восторга вызвало во всем мире освобождение заложников,
летевших в водолетах Каплина вместе с осужденными на казнь пилотами! А
волна облегчения, пронесшаяся по всей Кортезии, когда мы объявили
раскрытие лагерей военнопленных! Каждая такая акция равновелика
выигранному сражению. Маленькое судейское действо Гонсалеса могло погасить
огоньки доброго отношения к нам.
силы для новой схватки. Зачем облегчать ему работу?
своими делами, а мы с вами своими.
предупредил Гамова, что на процесс не пойду, даже если Гонсалес вызовет
меня как свидетеля.
стереотелевизором. Вначале на экране появились Елена и Пустовойт. Она