Чтение 103–й страницы книги ~Очарованная душа~

гордостью, с жалостью - ждет, когда юный мужчина пройдет через неотвра-
тимый искус, когда разорвутся обволакивающие его покровы и он оконча-
тельно отделится от материнского организма. Но этот час, который в мир-
ное время мог бы прозвонить, как в тишине полей в нежный апрельский пол-
день звонят колокола, теперь хрипло бил среди воя бури, закружившей исс-
тупленные народы.

Однажды вечером Аннета, уставшая за день от работы и беготни, сидела
в Люксембургском саду. Мимо проходил вместе с товарищами по лицею ее
сын. Увлеченные спором, они задержались посреди аллеи. Стена деревьев
отделяла их от скамьи, на которой сидела невидимая Аннета. Она услышала
страстный и насмешливый голос сына, с восторгом говорившего о том близ-
ком будущем, когда у "бошей" потребуют за одно око целых два, за один
зуб - всю пасть. Мальчуганы уже сейчас втягивали в себя запах добычи,
запах пота и крови растерзанного зверя: они корчили из себя сильных лю-
дей, не знающих излишней щепетильности, не знающих слабостей. Марк,
хвастаясь своей кровожадностью, говорил:

- Боши насильничали, душили, жгли - и правильно! А мы будем вести се-
бя еще почище их. Война есть война. Это будет пиршество. В газетах, само
собой, мы будем писать, на утешение дурачкам, о цивилизации. Мы понесем
немцам свою цивилизацию.

Ему поддакивали. Он гордился своим успехом. Мальчики без конца обли-
зывались, предвкушая свои будущие деяния, говоря о женщинах, девушках,
которых они "оплодотворят (вот это, впрочем, жалко!) благородным фран-
цузским семенем!.." Эти повесы сами не знали, что болтают. Это были муж-
чины. А мужчины не знают, какое зло они творят. Но они его творят.

Аннете казалось, что ее оглушили пощечиной. Оскорбление, вылетевшее
из улыбающихся уст ее мальчика, ударило ее прямо в сердце, в живот...
Feri ventrem!.. Вот кого она произвела на свет! Волчонка! "Он еще не по-
нимает..." Но не станет ли он еще хуже, когда поймет? Как спасти его от
гнусного зова Джунглей?

В другой раз она слышала, как он бесстыдно потешался, уже в ее при-
сутствии, над лакировщиками войны и мира, жрецами бога и права. Своими
зоркими глазами он хорошо разглядел героическое лицемерие Жиреров, Бер-
нарденов, плутовавших в своей игре с Крестом и Идеей, лишь бы выиграть
начатую партию. Он-то в них никогда не верил; он ни во что не верил (в
ту минуту!). Этим детям претили слова, которые без конца мололи своими
большими ртами и нечистыми языками старшие: "Справедливость, Республика,
Господь Бог..." Слова, слова, духовные, мирские, замешанные на одних и
тех же дрожжах...

- О, это фальшивые векселя!.. Меня на них не подденешь!..

Вместо того чтобы возмущаться, Марк громко хохотал. Он находил этот
маскарад остроумным, он участвовал в игре. Идеализм и религия вполне
пригодны, чтобы застлать глаза пылью или отравить удушливым газом. Самый
сильный - это самый коварный...

- Да здравствуем мы! У нас есть все: проповедники и профессора, шар-
латаны от религии, печати, парламента!.. Очень полезно лгать "во имя бо-
га, царя и отечества!" ("Михаил Строгов"). Из всех человеческих изобре-
тений самое остроумное - это господь бог во всех его разновидностях!..

Этот желторотый Макиавелли щеголял своим веселым цинизмом. Аннета
вышла из себя. А разумнее было бы сохранить самообладание. Но Марк зат-
ронул ее самое чувствительное место. Вспылив, она крикнула:

- Довольно! Марк удивился.

- Почему?

- Такими вещами не шутят! Он насмешливо уронил:

- Только это и делают!

- За них умирают!

- Ах, я и забыл, что в твое время они были в моде! Извини.

- Нет, я тебя не извиняю, - придя в ярость, сказала Аннета. - До-
вольно глумиться!

- Это мой способ быть серьезным, - сказал Марк.

У него был недобрый взгляд, натянутая полуулыбка. Он продолжал:

- И прошу тебя заметить, что я отношусь с уважением к этим вещам.

(Он сделал ударение на последнем слове.)

- Вот этого я тебе и не прощаю, - сказала Аннета. - Все эти вещи:
бог, религия - я в них не верю. Это мое несчастье. Но я уважаю тех, кто
верует в них. И при виде лукавых людей, которые плутуют со своей верой,
- верой, которой у меня нет, - я готова чуть ли не отстаивать ее, я за
нее страдаю.

- От нечего делать, - заметил Марк. - А не лучше ли было бы найти ей
применение? Это-сила, такая же, как человеческая глупость. Используем
ее! Используем обе эти силы! Пусть все служит победе. Я имею право изв-
лекать пользу из веры, раз я не верю сам!

Аннета, пригнув голову, взглянула ему в глаза и сказала:

- Не заставляй меня презирать тебя! Марк отступил на шаг.

Она продолжала смотреть на него блестящими от гнева глазами, пригнув
голову: это все еще была телка Юнона, готовая ринуться в бой, Аннета
прежних дней. Ноздри ее трепетали. Она отчеканила:

- Я могу стерпеть многое: семь смертных грехов, всевозможные пороки,
даже жестокость. Но единственно, чего я не прощаю, это лицемерия. Играть
верой, не веря, плутовать с самим собой и со своими идеями, быть Тартю-
фом - нет, лучше уж не родиться на свет! В тот день, когда я увижу, что
ты так опустился, я стряхну тебя как пыль с моих туфель. Даже если ты
безобразен, низок - будь правдив! Уж лучше ненавидеть тебя, чем прези-
рать.

Марк молчал; он задыхался. Оба дрожали от гнева. Гневные слова хлест-
нули его по щекам; он хотел ответить тем же, больно хлестнуть ее в свою
очередь, но у него захватило дыхание. Эта буря застала его врасплох.
Мать и сын впились друг в друга взглядом, как два врага. Но сын, помимо
своей воли, сдался первый: он опустил глаза, пряча слезы затаенной ярос-
ти; он заставил себя ухмыльнуться; он собрал все силы, чтобы не дать ей
заметить свою слабость... Аннета повернулась и ушла. Он скрипнул зубами.
Он готов был убить ее!..

Слова, как раскаленное железо, оставили ожог. Аннета, едва очутившись
за дверью, уже раскаялась в своей резкой выходке. А она-то думала, что
преодолела свою вспыльчивость! Но буря собиралась уже несколько месяцев;
Аннета чувствовала, что вспышка эта не последняя. Теперь ее слова пока-
зались ей ужасными. От их резкости ей стало почти так же стыдно, как ее
сыну. Она попыталась получить прощение и при следующей встрече заговори-
ла с ним ласково и нежно, как будто все уже было забыто.

Но Марк не забыл. Он держал ее на расстоянии. Он счел себя оскорблен-
ным. В отместку он старался - раз ее так прельщала искренность - гово-
рить и делать все, что могло ее ранить...

("А! Ты предпочитаешь жестокость!.. ")

Он умышленно оставлял на столе письма и заметки для своей газеты, где
говорил ужасные вещи о войне и неприятеле, иногда даже непристойности.
Марк старался подметить, какое впечатление это произведет на мать. Анне-
та мучилась; она понимала его игру и сдерживалась, но вдруг теряла само-
обладание. Марк с торжеством объявлял:

- Я говорю правду.

Однажды вечером, когда мать заснула, Марк ушел. Он вернулся утром,
ровно в двенадцать, к завтраку. Аннета за это время прошла через все
стадии тревоги, гнева, боли. Когда он явился, она не сказала ему ни сло-
ва. Они позавтракали. Марк с удивлением и облегчением подумал:

"Она смирилась".

Молчание нарушила Аннета:

- Сегодня ночью ты удрал, как вор. Я тебе доверяла. Теперь я это до-
верие утратила. Ты обманул его не впервые, я знаю. Унижаться, унижать
тебя, днем и ночью заниматься слежкой - этого я делать не стану. Ты пус-
тишься на хитрости и вконец изолжешься. Я увезу тебя отсюда. Здесь мне
тебя не уберечь. Здесь зараза носится в воздухе. Ты недостаточно крепок,
у тебя нет сопротивляемости. Все твои слова и поступки за последние ме-
сяцы показывают, что ты восприимчив ко всяким микробам. Ты уедешь со
мной.

- Куда?

- В провинцию. Я хочу поступить учительницей в коллеж.

Марк крикнул:

- Нет! Самонадеянность сразу соскочила с него. У него не было охоты
расставаться с Парижем. Пришлось перейти на просительный тон. Положив
свою руку на руку матери, он сказал нежно и настойчиво:

- Не уезжай!

- Я уже получила назначение.

Он отдернул руку, взбешенный тем, что даром унижался. А между тем Ан-
нета уже начала сдаваться. Лаской из нее можно было веревки вить.

Она сказала:

- Если бы ты пообещал мне...

Он сухо прервал ее:

- Никаких обещаний. Прежде всего ты мне не веришь; ты сама сказала,
что я буду лгать... Очень мне нужно лгать! Говорю тебе прямо: это будет
повторяться и впредь. Ты не имеешь права насиловать мою волю.

- Вот как! - сказала Аннета. - Я не имею права знать, где ты прово-
дишь ночь?

- Ты меньше, чем кто-либо!.. Мои ночи, моя жизнь - это мое!

С языка сорвалось страшное слово. Понял ли он это? Аннета побледнела.
Марк тоже. У обоих слова были беспощаднее, чем мысли, но, быть может, не
так беспощадны, как мрачная и дикая злоба инстинкта, который знает, ка-
кие наносит удары, и бьет уверенно. Это молниеносные, немые ошибки; рука
разит прежде, чем мозг успеет рассчитать, и по безмолвному уговору никто
не говорит:

"Я ранен!"

Но удар нанесен, и душа отравлена.