подделки под воодушевление, а Уоткинс Тотл впал в тяжкий грех - он пожелал,
чтобы останки преподобного Чарльза Тимсона упокоились на его приходском
кладбище, где бы таковое ни находилось.
комнату с вымытыми руками и в черном сюртуке, - на мой взгляд, Тимсон, ваше
общество по распределению - чистейшее шарлатанство.
любил Парсонса, но зато любил его обеды.
В пленительном смущении она отвела свой взор, и Тотл последовал ее примеру,
ибо смущение было обоюдным.
уголь, когда ему нечего стряпать, или одеяло, когда у него нет кровати, иди
суп, когда он нуждается в более существенной пище? Это все равно, что
"дарить манжеты тем, кто о рубашке тужит". Почему не дать беднякам малую
толику денег, как поступаю я, когда мне кажется, что они того заслуживают, и
пусть покупают себе что хотят. Почему? Да потому, что тогда ваши
жертвователи не увидят свои имена, напечатанные огромными буквами на
церковной двери, - вот в чем причина!
увидеть мое имя красующимся на церковной двери? - перебила его мисс
Лиллертон.
был награжден еще одним взглядом.
не прочь увидеть ваше имя записанным в церковную книгу?
смеясь своей собственной остроте и украдкой бросая взгляд на Тотла.
представить себе, какое действие произвела бы эта шутка на даму, если бы тут
как раз не позвали обедать. Мистер Уоткинс Тотл с неподражаемой галантностью
протянул кончик своего мизинца, мисс Лиллертон приняла его грациозно, с
девичьей. скромностью, и они торжественно проследовали к столу, где и заняли
места рядом. Столовая была уютна, обед превосходен, а маленькое общество - в
отличном расположении духа. Разговор вскоре сделался общим, и когда мистеру
Уоткинсу Тотлу удалось добиться от своей соседки нескольких вялых слов и
выпить с нею вина, он начал быстро обретать уверенность. Со стола убрали
скатерть; миссис Габриэл Парсонс выпила четыре бокала портвейна - под тем
предлогом, что она кормит грудью, а мисс Лиллертон отпила столько же глотков
- под тем предлогом, что вовсе не хочет пить. Наконец, дамы удалились - к
великому удовольствию мистера Габриэла Парсонса, который уже целых полчаса
кашлял и подмигивал; впрочем, миссис Парсонс никогда не замечала этих
сигналов до тех пор, покуда ей не предлагали принять обычную дозу, что она
обыкновенно проделывала немедленно во избежание дальнейших хлопот.
мистера Уоткинса Тотла.
мистер Тимсон.
целой дюжиной дам одновременно.
Подлейте себе, Тимсон.
странным, смешанным чувством произносил я, бывало, этот тост и, помнится,
думал, будто все женщины - ангелы.
мне уж больше в голову не приходило ничего подобного; да и порядочным я был
молокососом, если когда-нибудь мог воображать такой вздор. Но знаете ли, я
ведь женился на Фанни при весьма странных и презабавных обстоятельствах.
поинтересовался Тимсон, хотя за последние полгода он слушал эту историю не
реже, чем по два раза в неделю.
сведения, полезные в его новом предприятии.
Парсонс.
хозяин. - Дело в том, что родители Фанни были весьма ко мне расположены, но
решительно возражали против того, чтобы я стал их зятем. Видите ли, в те
времена у них водились деньжонки, я же был беден, и потому они хотели, чтобы
Фанни нашла себе другого жениха. Тем не менее мы сумели открыть друг другу
свои чувства. Встречались мы с нею в гостях у общих знакомых. Сначала мы
танцевали, болтали, шутили и тому подобное; затем мне очень понравилось
сидеть с нею рядом, и тут мы уж не много говорили, но, помнится, я все
смотрел на нее краешком левого глаза, а потом сделался до того несчастным и
сентиментальным, что начал писать стихи и мазать волосы макассарским маслом.
Наконец, мне стало невтерпеж. Лето в том году было дьявольски жаркое, и,
проходивши в тесных сапогах целую неделю по солнечной стороне Оксфорд-стрит
в надежде встретить Фанни, я сел и написал письмо, в котором умолял ее о
тайном свидании, желая услышать ее решение из ее собственных уст. К полному
своему удовлетворению, я убедился, что не могу жить без нее, писал я, и если
она не выйдет за меня замуж, я непременно приму синильную кислоту, сопьюсь с
кругу или уеду на край света - словом, так или иначе погибну. Я занял фунт
стерлингов, подкупил служанку, и она передала Фанни мое письмо.
поощряя повторение старых историй, можно заслужить новое приглашение к
обеду.
она глубоко несчастна, намекала на возможность ранней могилы, утверждала,
будто ничто не заставит ее нарушить свой дочерний долг, умоляла меня забыть
ее и найти себе более достойную подругу жизни и всякое тому подобное. Она
писала, что ни под каким видом не может видеться со мною без ведома папы и
мамы, и просила меня не искать случая встретиться с нею в такой-то части
Кенсингтонского сада, где она будет гулять на следующий день в одиннадцать
часов утра.
самая служанка, чтобы никто нам не мешал. Мы погуляли часа два,
почувствовали себя восхитительно несчастными и обручились по всем правилам.
Затем мы начали переписываться, то есть посылать друг другу не меньше
четырех писем в день. Что мы только там писали - ума не приложу. И каждый
вечер я ходил на свидание в кухню, в погреб или еще в какое-нибудь место в
том же роде. Так продолжалось некоторое время, и любовь наша возрастала с
каждым днем. Наконец, наше взаимное чувство увеличилось до крайности. а
незадолго перед тем увеличилось и мое жалованье, и потому мы решились на
тайный брак. Накануне свадьбы Фанни осталась ночевать у подруги. Мы
условились обвенчаться рано утром, а затем вернуться в отчий дом и разыграть
там трогательную сцену. Фанни должна была упасть в ноги старому джентльмену
и оросить его сапоги слезами, мне же надлежало броситься в объятия старой
леди, называть ее "маменькой" и как можно чаще пускать в ход носовой платок.
Итак, на следующее утро мы обвенчались. Две девушки - приятельницы Фанни -
были подружками, а какой-то парень, нанятый за пять шиллингов и пинту
портера, исполнял обязанности посаженого отца. К несчастью, однако, старая
леди, уехавшая погостить в Рэмсгет, отложила свое возвращение домой до
следующего утра, а так как вся наша надежда была на нее, мы решили отсрочить
свое признание еще на одни сутки. Новобрачная воротилась домой, я же провел
день своей свадьбы, шатаясь по Хэмстед-Хит и на все лады проклиная своего
тестя. Вечером я, разумеется, отправился утешать свою женушку, надеясь
убедить ее, что нашим терзаниям скоро конец. Я открыл своим ключом садовую
калитку, и служанка провела меня в обычное место наших свиданий - в черную
кухню, где на каменном полу стоял кухонный стол, на котором мы, за
отсутствием стульев, обыкновенно сидели и целовались.
чье чувство благопристойности было этим крайне оскорблено.
заметить, старина, что, - если бы вы в самом деле по уши влюбились и у вас
не было другого места целоваться, вы бы, черт возьми, очень обрадовались
такой возможности. Но на чем бишь я остановился?
Старикашка целый день ворчал, так что она чувствовала себя еще более
одинокой и совсем нос повесила. Я, понятно, сделал вид, будто все идет как
по маслу, постарался обратить дело в шутку, сказал, что после таких мучений
радости семейной жизни покажутся нам еще слаще, и моя бедная Фанни в конце
концов немножко развеселилась. Я пробыл на кухне до одиннадцати часов и
только успел проститься в четырнадцатый раз, как вдруг к нам вбегает
служанка в одних чулках, насмерть перепуганная, и говорит, что старый
изверг, - и да простит мне всевышний, что я его так называю, теперь-то он
уже покойник, - подстрекаемый не иначе как самим дьяволом, идет сюда, чтобы
Шилова Юлия
Ларссон Стиг
Орлов Алекс
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Сертаков Виталий