Чтение 104–й страницы книги ~Счастливая звезда (Альтаир)~

выглядел огромным, как полено. Толстый графит коснулся бумаги и, как бы
подводя итог, потянул за собой жирную черту, затем помедлил, вернулся
обратно и решительно провел другую черту рядом. Линии оказались не
параллельными, соединяющимися. Именно эти линии, и только их, видел сейчас
инженер.

Включили свет. Уже давно исчезли и цифры и линии, а Вячеслав Акимович,
рассеянно протирая очки, все еще смотрел на экран счастливыми, изумленными
глазами: "Крылышко мое!.."

Вполне естественно, что Надя ничего не понимала. При чем тут цифры?

Кому-кому, а ей хорошо известны их значения. Ничего особенного: высота
полета, номер объектива, ну и всякие другие технические данные. Никаких
поводов для волнения, Надя за это ручается. Мучило любопытство, странное,
беспокойное. Ведь она так привыкла к ясности в характере Вячеслава
Акимовича.

Наконец он очнулся, стремглав побежал в кабинет к телефону. Надя
прислушалась: нетерпеливо постукивал наборный диск.

- Передайте радиограмму! - закричал инженер громко, будто вызывал
пожарную команду. - Немедленно... сию минуту... "Руководителю
телевизионной группы Дерябину. Лично Зинаиде Авериной. Таблица номер
четырнадцать принята. Линии не параллельны. Счастлив. Жду подтверждения".

Все в этой радиограмме противоречило законам науки, техники и, конечно,
здравому смыслу. Так по крайней мере решила Надя. Во-первых, если линии,
или, как она догадывалась, строки (техническое понятие), не параллельны,
то никакого изображения не получится. Если же не параллельны вертикальные
линии, например в испытательной таблице, то радоваться здесь тоже нечему.
Передача будет принята с ужасными искажениями. А кроме того, слово
"счастлив" вряд ли уместно в деловой радиограмме.

- Как мало вам нужно для счастья, Вячеслав Акимович, - потянувшись к
нему ласковым котенком, насмешливо сказала Надя. - Ну, мне пора домой.

Засиделась ужасно, даже на метро опоздала.

Она выжидательно смотрела на Вячеслава Акимовича, и взгляд ее был
лукавый, торжествующий: "Позаботьтесь о гостях, хозяин. Думаю, придется
меня проводить. И я этого хочу, хочу", - говорила она глазами, понимая,
что право на ее стороне. Ведь здесь только одна девушка (Стеша - не в
счет, с ней Бабкин). А - Женечка и Димка пускай страдают, злятся, Так им и
надо. Девушка требует преданности, внимания, существо капризное и чуточку
злопамятное.

Заметив, как Вадим и Женя на нее посматривают, Надя рассчитывала на их
вмешательство. Сейчас кто-нибудь из них покраснеет, скажет смущенно, будто
ему по пути, надо на телеграф, в аптеку, на междугородную станцию.

В общем, предлог найдется.

Пичуев все еще был под впечатлением своего неожиданного счастья. При
чем тут Надя? Но вежливость обязывала, надо идти в гараж, заводить машину.
С языка готовы были сорваться обычные в этих случаях слова, вроде: "Не
беспокойтесь, Надюша, довезу", - но вспомнил, что не однажды видел с ней
Багрецова, видел его и одиноким, поджидающим девушку возле института.

Кроме того, приходилось отвечать на телефонные звонки, когда тот
спрашивал ее. Вот и великолепно. Пусть пройдут вместе по ночным московским
улицам.

Надя щебетала, вертелась перед зеркалом, надевая шляпу, и была уверена,
что Вячеслав Акимович сейчас пойдет за "Победой". А тот, нерешительно
позвякивая ключами от машины и гаража, поглядывал на Багрецова, сидевшего
к нему спиной. Вадим о чем-то разговаривал со Стешей, смеялся и в свою
очередь бросал растерянные взгляды на Женю.

"Странно, - думал Вадим, - почему Женечка не торопится провожать Надю?

Как приятно пройти с ней по Ленинградскому шоссе! Длинный-длинный
бульвар. Желтые листья, сквозь них просвечивают фонари. Иди, Женечка, иди.
Только не верь ей. У Надюши злое сердечко".

Женя скосил глаза на Вадима и тоже удивился: сидит, болтает, а у
зеркала его ждут. Бедный парень, попадет ему на орехи...

Предоставив Вадиму полную свободу действий, Пичуев дипломатично ушел в
кабинет. Митяй и Лева переглядывались. Они все знали, а потому с интересом
наблюдали: чем же все-таки дело кончится? Надя несколько раз появлялась в
дверях столовой, снимала и вновь надевала перчатки, руки ее дрожали от
обиды и гнева, на губах стыла подчеркнуто непринужденная улыбка.

Убедившись, что Пичуев не собирается идти за машиной, - наверное,
ничего не понял и думает о каких-то непараллельных линиях, - Надя вошла в
столовую, небрежно натягивая перчатки.

- Мальчики! Кто сегодня будет моим рыцарем?

Поднялись все сразу: Вадим, Женя, Митяй, Лева. Неловкое молчание. Митяй
и Лева поднялись из вежливости. Чем не рыцари? Но они прекрасно знали, что
девчонка смотрит на них свысока, - обыкновенные второкурсники, малыши.
Действительно, Надя их не замечала и ждала ответа - от Жени или Вадима.

Молчание затянулось. Надя чувствовала, как у нее холодеют кончики
пальцев. Такой наглости она не ожидала. Вновь повторила вопрос,
презрительно усмехнувшись:

- Кто же рыцарь?

- Мы, - ответил Бабкин и взял Стешу под руку.

Вместе с ней он прошел в кабинет, где беседовали Набатников и Пичуев.

- Вячеслав Акимович, разрешите позвонить диспетчеру, такси вызвать?

- Зачем же! Я вас отвезу.

Нет, это не устраивало Бабкина. Ему очень хотелось показать свою
самостоятельность перед женой. Неужели Вячеслав Акимович лишит его этого
удовольствия? Вмешался Набатников, он чутьем понял Тимофея:

- Пусть хозяин не беспокоится. К тому же другим гостям машина не нужна
- хорошо пройтись по ночной Москве. Кстати, не желает ли Вячеслав Акимович
проводить старика хотя бы до Белорусского вокзала?

Пичуев не мог отказаться - любил такие прогулки, тем более с
Набатниковым.

Стеша пыталась отговорить Тимофея: им тоже хорошо пройтись пешком. Но
тут ничего не вышло. Бабкин решил, что Стеша не привыкла к Москве и очень
устала.

- Должен я заботиться о твоем здоровье или нет? - шепнул он, чтоб никто
не заметил. - То-то.

Дожидаясь, пока Бабкин вызовет такси, Надя вышла на балкон, заплетенный
вьющимися бобами. Ветер трепал их желтые рваные листья. Холодно, неуютно.
Все надоели Наде ужасно. Видеть никого не может. Какая она несчастная!
Навертывались слезы, мелкие, тепловатые. От них никакого облегчения, лишь
краснеют, распухают веки, склеиваются ресницы и глаза делаются крошечными,
некрасивыми. Ну и пусть, кому они нужны! "Друзья, называется! - Вытирая
слезы платочком, вспомнила Женю и Вадима. - Ничего им не стоит девушку
обидеть. Невежи, злые!" Надя всхлипнула и вдруг почувствовала, что кто-то
стоит за спиной. Острая радость кольнула в сердце. "Наверное, Женечка или
Димка. Ни за что не прощу! Ни за что!"

Хрустнув пальцами, она резко повернулась и увидела Набатникова. Глаза
его были спокойны, мудры, никакого участия и желания утешить Надя в них не
прочла. Может, свет не так падал из полуоткрытой двери? Много Надя слыхала
о Набатникове. Димка бредил им, как влюбленная девчонка, Женечка мог
часами рассказывать о нем, Усиков восторгался, Митяй подражал его походке
и готов был идти за ним хоть на край света. Все в один голос заявляли, что
Афанасий Гаврилович человек редкой души и обаяния.

Надя не согласна. Ничего этого она не видит. Черствый человек, ужасно...

Тут слез не удержишь, все капают и капают. А он изучает их, будто в
лаборатории. Для него это - обыкновенная перегонка воды.

Афанасий Гаврилович мягко, по-отцовски взял Надю за подбородок,
заглянул в мокрые глаза.

- Кого из них любишь? Признавайся, глупая.

Никто с Надей так не говорил. Отца она не помнила, мать и дома
оставалась актрисой - ни простоты, ни искренности. Близких подруг почти не
было: Надя любила поклонение, лесть, успех улыбался ей, а с этим могли
мириться далеко не все подруги. Вадима и Женю превратила в жалких
вздыхателей. Кто же мог ей перечить? Кто решился бы спросить о самом
сокровенном, как сделал это чужой, мало знакомый ей человек?

А сокровенного не было. И Надино сердце, кроме жгучей обиды, сейчас
ничего другого не испытывало. Совестно признаться, Надя это понимала, но
совладать с собой не могла.

- Никого не люблю, - вырвалось из горла, и, вздрагивая от рыданий, она
по-детски уткнулась в плечо Афанасия Гавриловича.

Он рассеянно поглаживал ее упрямые волосы, ждал, когда успокоится. Вот
так же три года назад, ночью, когда он работал над теорией цепной реакции,
дочь пришла в кабинет и сказала: "Что мне делать, папа? Люблю".

Было ей восемнадцать лет. Любовь казалась безумно страшной. Девочка
плакала, а он молчал, так же поглаживая ее волосы, как сейчас. Но дочь его
страдала потому, что любила, а Надя никого не любит.

- Значит, просто обида. - Широкой ладонью он прикрыл от ветра ее
худенькое плечо. - Она быстро забывается. А любовь, пусть даже не очень
глубокая, юная и незрелая, как у Вадима или Жени, сразу не отстанет. Вот
когда она по-настоящему скрутит тебя, - а это будет рано или поздно, -
поймешь, сколько горя и унижений испытывали твои ни в чем не повинные
друзья.

Все было известно Афанасию Гавриловичу. Не случайно Вадим ходил с
ввалившимися от бессонницы глазами после того, как читал письма,
адресованные Жене. Надя просила их показать - а зачем? Она могла назначить
встречи - одному на Пушкинской площади, другому на площади Маяковского.
Вадим ждал, а Надя проходила мимо с Женей, будто не замечая. Разные случаи
припоминал Афанасий Гаврилович и спрашивал у Нади:

- Кто тебя научил, глупая, этому дрянному, пошлому искусству?

Надя тихонько всхлипывала, сморкалась, уши горели, будто надрали их, и
думала она: почему никто не сделал этого раньше?

Машина прибыла по вызову, давно уже стояла у подъезда. Бабкин хотел