Чтение 104–й страницы книги ~Гиперион~

- Нулевая вероятность, - повторил я. - Разве что эти червяки внизу
открыли на выделенном для нас острове бордель.

- Как же, жди. Ничего они не откроют, - усмехнулся Майк.

Впереди у нас был трехдневный отпуск, но из лекций капитана Сингха, а
также из жалоб наших товарищей мы уже знали, что все это время нам
предстоит провести на островке длиной семь и шириной четыре километра,
находящемся под юрисдикцией Гегемонии. Если бы это был плавучий остров, о
которых мы столько слышали!.. Какое там - просто обычный вулканический риф
вблизи экватора. Мы могли рассчитывать лишь на твердую почву под ногами,
непрофильтрованный воздух для дыхания, а также на возможность вспомнить
вкус натуральной пищи. А единственной формой нашего общения с колонистами
Мауи-Обетованной будет покупка местных сувениров в магазинчике для
туристов. Но даже в нем мы не встретим никого, кроме торговых агентов
Гегемонии. Многие из наших товарищей предпочли провести отпуск на
"Лос-Анджелесе".

- Так что ты говорил насчет укромного местечка, Майк? Пока не
заработают порталы, эта колония для нас недосягаема. То есть еще лет
шестьдесят по местному времени. Может, ты имел в виду Мэгги из бортового
фантопликатора?

- А ты держись за меня, малыш, - сказал Майк. - Было бы желание, а
выход найдется.

Я держался за Майка. В космоплане нас было только пятеро. Переход с
высокой орбиты в атмосферу нормальной планеты всегда вгоняет меня в дрожь.
Особенно такой планеты, как Мауи-Обетованная, столь похожей на Старую
Землю. Я рассматривал бело-голубой лимб планеты, пока ее моря и в самом
деле не оказались под нами, когда мы вошли в атмосферу и плавно понеслись
к линии терминатора, в три раза обгоняя собственный звук.

Тогда мы были богами. Но иногда даже боги должны спускаться со своих
высот.

Тело Сири никогда не переставало удивлять меня. То было на
Архипелаге. Три недели в большом доме-дереве под гнущимся стволом
дерева-мачты, дельфины-пастухи, сопровождавшие нас, словно почетный
эскорт, тропические закаты, превращавшие каждый вечер в чудо, звездный
балдахин над нами по ночам и фосфоресцирующая кильватерная струя - тысячи
переливающихся вихрей, словно вобравших в себя сияющее великолепие
созвездий. И все же сильнее всего мне запомнилось тело Сири. По каким-то
причинам - застенчивость или годы разлуки - в первые наши дни на
Архипелаге она носила купальник: две узкие полоски ткани, и ее нежно-белые
грудь и бедра так и не успели покрыться ровным загаром.

Я вспоминаю ее в тот первый раз. Ее тело, белеющее в лунном свете,
когда мы лежали на мягкой траве над гаванью Порто-Ново. Ее шелковые
шортики, зацепившиеся за стебель ивнянки. В ней тогда была детская
стыдливость - легкий страх перед тем, что пришло слишком рано. Но и
гордость. Та самая гордость, что позволила ей позднее усмирить толпу
сепаратистов, бушевавших у порога консульства Гегемонии, и отправить их,
пристыженных, по домам.

Я вспоминаю свое пятое посещение Мауи и наше четвертое Единение. До
этого я почти не видел ее плачущей. Ее мудрость уже вошла в поговорки, ей
воздавались чуть ли не королевские почести. Четыре раза ее выбирали в
Альтинг, и Совет Гегемоний постоянно обращался к ней за консультациями.
Она несла свою независимость, как носят королевскую мантию, и ее неистовая
гордость никогда еще не пылала так ярко. Но когда мы остались вдвоем на
белокаменной вилле к югу от Фиварона, она отвернулась от меня. Я
нервничал, страшась этой могущественной незнакомки, но Сири - моя Сири с
ее королевской осанкой и гордым взглядом - отвернулась к стене и сквозь
слезы глухо сказала:

- Уходи, Мерри, уходи. Я не хочу, чтобы ты видел меня. Я старуха с
дряблым телом и увядшим лицом. Уходи же.

Признаюсь, я был груб с нею тогда. Левой рукой я схватил ее за
запястья с силой, какой сам от себя не ожидал, а правой одним движением
разорвал ее шелковое платье сверху донизу. Я осыпал поцелуями ее плечи,
шею, темные отметины на животе - память о рождении наших детей - и шрам
выше колена, оставшийся после аварии скиммера сорок местных лет тому
назад. Целовал седеющие волосы и морщинки, прорезавшие ее когда-то гладкие
щеки. Я целовал ее слезы.

- Бога ради, Майк, ведь это незаконно, - испугался я, когда мой друг
вытащил из рюкзака и развернул ковер-самолет. Мы находились на острове 241
- это романтическое название торговцы Гегемонии дали пустынному
вулканическому недомерку, выбранному ими для нашего отдыха. Остров 241
находился менее чем в пятидесяти километрах от древнейшего из поселений
колонии, но с таким же успехом он мог находиться и на расстоянии в
пятьдесят световых лет. Ни один местный корабль не имел права приближаться
к острову, пока на нем находились члены экипажа "Лос-Анджелеса" и
строители. У колонистов имелось несколько старых скиммеров, но по
взаимному соглашению они не должны были пролетать над островом. Общежитие,
пляж да торгующая сувенирами лавочка - вот и все местные
достопримечательности. В будущем, когда "Лос-Анджелес" доставит в систему
последние компоненты конструкции и сооружение портала закончится,
чиновники Гегемонии превратят остров 241 в центр торговли и туризма. А
пока он оставался унылой дырой с посадочными шахтами, безликими зданиями
из местного белого камня и несколькими отупевшими от безделья
администраторами. Майк предупредил их, что мы уходим на три дня в поход -
хотим полазать по здешним горам.

- Господи, да не собираюсь я таскаться по этим горам, - сказал я. -
Лучше бы мне остаться на корабле и подключиться к фантопликатору.

- Заткнись и не отставай от меня, - ответил Майк, и, будучи младшим
членом пантеона, во всем следующим за старшим и более мудрым божеством, я
заткнулся и пошел за ним. Два часа мы лезли по крутому склону, продираясь
сквозь колючий кустарник, пока не оказались на площадке из застывшей лавы,
в нескольких сотнях метров под которой бушевал прибой. Мы находились на
планете с тропическим климатом, причем вблизи от экватора, но на этой
высоте дул такой ветер, что зубы отбивали дробь. Заходящее солнце казалось
мазком красной краски между темных облаков, вместе с которыми на нас с
запада надвигалась ночь, и я не испытывал ни малейшего желания оставаться
здесь до утра.

- Пойдем отсюда, - сказал я. - Укроемся где-нибудь от ветра и
разведем костер. Только, черт возьми, как разбить палатку на этой скале?

Майк присел и закурил сигарету с марихуаной:

- А ты поройся в своем рюкзаке, малыш.

Я растерялся. Его голос звучал спокойно, но это было нарочитое
спокойствие любителя малоприятных розыгрышей, предвкушающего вопль
жертвы... на голову которой сейчас опрокинется ведро воды. Опустившись на
колени, я полез в рюкзак. Оказалось, он доверху набит пластинами пенолита,
которыми прокладывают хрупкие грузы. Этот хлам, да еще костюм арлекина с
маской и бубенчиками - вот и все, что там было.

- Ты что... совсем офонарел? - Я захлебнулся от негодования. С каждой
минутой становилось темнее. Кто его знает, пройдет шторм южнее или
обрушится на нас? Внизу, словно голодный зверь, ревел прибой. Если бы я
смог выбраться отсюда самостоятельно, то с удовольствием отправил бы Майка
Ошо на корм рыбам.

- А теперь проверим содержимое моего рюкзака, - неторопливо сказал
Майк. Высыпав пенолитовые пластины, он достал оттуда какие-то побрякушки
вроде тех, что делают на Возрождении-В, инерционный компас, лазерное перо,
которое, в зависимости от настроения, служба безопасности корабля могла
счесть незаконно провозимым оружием, еще один костюм арлекина, куда более
просторного покроя, - и ковер-самолет.

- Ради Бога, Майк, - я изумленно провел пальцем по тонкому узору. -
Это ведь незаконно!

- Я не видел здесь таможенников, - ухмыльнулся Майк. - Да и вообще
говоря, глубоко сомневаюсь, что на этой планете существует хоть какая-то
дорожная инспекция.

- Да, но...

Я помог ему развернуть ковер. Он был немногим больше метра в ширину и
около двух метров длиной. Роскошная ткань выцвела от времени, но
левитационные нити по-прежнему сияли, как хорошо начищенная медь.

- Где ты его взял? - спросил я. - Неужели он еще действует?

- На Саде, - ответил он, засовывая мой костюм арлекина и все прочее в
свой рюкзак. - Действует, да еще как!

Прошло уже более века с тех пор, как старик Владимир Шолохов,
эмигрант со Старой Земли, крупный знаток чешуекрылых и конструктор
электромагнитных летательных аппаратов, вручную изготовил первый
ковер-самолет для своей прелестной юной племянницы с Земли Новой. Легенда
гласит, что племянница презрела дядюшкин подарок, но лет двадцать спустя
игрушка стала невероятно популярной, главным образом среди богатых
взрослых, и продолжалось это до тех пор, пока ее не запретили на
большинстве планет Гегемонии. Опасные в обращении, потребляющие прорву
экранированных монокристаллических волокон, постоянно ускользающие из-под
бдительного ока служб контроля воздушного движения, ковры-самолеты вскоре
остались лишь в детских сказках да на музейных стендах, а также в
нескольких колониальных мирах.

- Он, наверно, стоил кучу денег, - сказал я.

- Тридцать марок, - ответил Майк и устроился в центре ковра. - Старик
торговец на Карвнельской ярмарке думал, что он вообще ничего не стоит. Он
и не стоил... для него. Я протащил его на корабль, подключил питание,
перепрограммировал инерционные чипы и... Прошу!

Майк погладил замысловатый узор, ковер расправился и приподнялся над