Отрывается земля от неба. Сквозь дырявую крышу облаков светят далекие
звезды. Снег перестает. Но Филька не может узнать места и сказать, где
тропа.
поразительное ощущение всего себя в этой усталости! Болью отзываются все
суставы, каждая мышца и жилочка.
темноты встают одинокие лиственницы, купы высоких ерников, бурые россыпи. И
вдруг тишину потрясает крик совы. Птица, увидев нас, в испуге закачалась в
прозрачном воздухе.
приводит нас на дно расщелины и тут исчезает. Встречающий нас ручей побелел
после ночи, точно крутой кипяток. Идем вдоль него. Нам вслед дует холодный
ветер. Воет буран. Упругий ольховник уже весь исхлестан, а мокрая трава не
смеет бороться, лежит, покорно прижавшись к земле.
россыпями и прорезаны глубокими промоинами. Там, где путь преграждают топкие
мари, мы с содроганием погружаемся по колено в воду, бредем дальше.
смутно-синюю полоску неба.
помогаем опуститься на камень. Бедняжка, откуда у нее берутся силы! Она не
жалуется.
признаки рассвета. И тотчас же "а ближней лиственнице зашараборила белка.
Прыгая с сучка на сучок все выше и выше, она торопилась увидеть раньше
других зорьку.
и кусты, горы становятся выше и печальнее. Луна совсем уходит в тучи. Редкий
туман, зарождающийся на дне расщелины, пытается прикрыть жалкую, беспомощную
землю.
я внимательно присматриваюсь к борозде, протоптанной людьми, ищу свежий след
Трофима. Нет, он здесь не проходил. Впереди из-за бокового гребня
высовывается вершина Сага, угрюмая, предательски холодная, вся в снегу.
расщелину утро. Низко над горами мчатся тучи, точно полчища раскосмаченных
дьяволов.
предчувствие.
стланикам. Уже близко подножье Саги. Но нас никто не зовет, не замечает, да
и, судя по поведению Бойки, поблизости никого нет.
бугры румянятся спелой брусникой. Но напрасно пробудившийся ветерок шевелит
жесткую траву, ищет хоть одно живое существо, чтобы оно как-то выразило свой
восторг великому светилу...
продолговатая поляна, окруженная стланиковой чащей. В углу стоит заброшенный
балаган с давнишним огнищем. Никого в нем нет, никто не приходил. Меркнет
последняя надежда...
как у Нины в момент, когда она подходила к пустому балагану. Теперь она
убеждена, что стряслось самое ужасное. Ее охватывает страх. Она не слышит
нас, не верит своим глазам, опускается на четвереньки, лезет под балаган и
руками сумасшедшей ощупывает подстилку, дальние углы... Потом вдруг роняет
голову, прижимается лбом к земле, долго втихомолку плачет...
зову Бойку, и мы с "ею отправляемся вперед, на вершину. Мои спутники
остаются с Ниной, они пойдут следом.
убежден, что уже непоправимо опоздал.
следов. Порывы ветра лохматят стланики. Небо хмурое, вызывающее. Есть ли еще
на земле мрачнее и беднее природа, есть ли более тягостное молчание, чем то,
что сгустилось сейчас над Сагой?
Трофим ждет нас. Великие духи, помогите выйти на вершину, не дайте упасть!
весь наполняюсь жгучей болью. Ноги как-то сами по себе, без моего
вмешательства, выносят меня на бровку. Вижу, справа, откуда все еще
доносится безнадежный вой собаки, летит ворон. Не заметив меня, он
усаживается на вершину лиственницы, важный, довольный. Его черный, резкий
силуэт на фоне багровой тучи, в ветреный день, поистине зловещ. Я вскидываю
карабин, подвожу под ворона мушку, руки никогда не были такими уверенными и
твердыми.
как слышится приглушенный стон оттуда, где только что выла собака. Бегу на
звук сколько есть сил. В голове одна мысль -- успеть бы!
косогором.
дух, пригибаюсь, рассматриваю. Вот содран лишайник, изломаны низкорослые
рододендроны, вывернуты камни -- кто-то трудно полз, оставляя на земле
кровавые следы. Вижу внизу Бойку. Скатываюсь к ней. Собака подводит меня к
рослому стланику, останавливается, поворачивает ко мне умную морду,
пропускает вперед!
Узнаю истоптанные сапоги, клок волос на голове, овал спины и широкую кисть
правой руки, схватившуюся за ольховник.
страданиями лице ни рябинок, ни старого шрама, все залито сплошной чернотою.
И глаз нет, на меня смотрят белые, мертвые шары
показать скрытую теперь для него в вечной темноте вершину.
запас спокойствия. Трижды стреляю в воздух из карабина, даю знать своим,
чтобы они торопились. Затем снимаю с себя телогрейку, хочу подложить под
больного. Ощупываю его ноги и не верю себе -- они холодные. Потрясающе
отчетливо и ясно понимаю -- прикасаюсь к омертвевшему телу. В эту минуту,
равную вечности, душа переполняется великим горем и бессилием. Меня
охватывает страх: я ничем не могу помочь.
разлезлись, обнажив черное, как и лицо, тело, обгоревшее и сильно
потрескавшееся. Грудь разодрана, вся в кровавых следах от острых камней. Не
знаю, что предпринять. Не могу нащупать пульс через корку обгоревшей кожи...
Куда он, слепой, полз по этому крутому гребню, заваленному угловатыми
камнями, без тропы, истекающий кровью?! Что в думах у него? Или только одно
желание -- еще раз в этой беспокойной жизни встретиться с Ниной. Какая сила
отстраняет от него смерть?!
эти слова, хочу, чтобы он понял.
уходит самое дорогое, давно ставшее неотъемлемой частью моего
существования...
ладонью с холодного лба пот, расчесываю пятернею разлохмаченные длинные
волосы на голове. Его глаза совсем не замечают движения рук над ними,
продолжают смотреть в небо. Легкая желтизна заливает левую щеку, обращенную
ко мне. Я приподнимаю его голову. Нет, не умер. Невероятным усилием он
продолжает жить.
Бегу туда. Соскребаю пальцами с камня мокрый снег, сжимаю в комок. Тороплюсь
назад.
на локоть левой руки.
задевают его слуха.
медленно глотает воду. Хочу положить его голову себе на колени, но вдруг
ясно слышу голос Михаила Михайловича.
пространству. Холодеющими пальцами Трофим ловит мою руку, и я чувствую, как