Рабфаковцы ходили по спальням и снова переписывали воспитанников, стараясь
составить отряды. Бродил по спальням и я, захватив с собою
Горьковского в качестве измерительного инструмента. Нам нужно было, хотя
бы на глаз, определить первые признаки коллектива, хотя бы в редких местах
найти следы социального клея. Горьковский чутко поводил носом в темной
спальне и спрашивал:
они расползались, эти куряжане. Мы расспрашивали присутствовавших, кто в
спальнях живет, кто с кем дружит, кто здесь плохой, кто хороший, но ответы
нас не радовали. Большинство куряжан не знали своих соседей, редко знали
даже имена, в лучшем случае называли прозвища: Ухо, Подметка, Комаха,
Шофер - или вспоминали внешние признаки:
склеивалось вместе не то, что нам было нужно.
беспризорные, так сказать, классические. Почему-то в нашей литературе
и среди нашей интеллигенции представление о беспризорном сложилось в
образе некого байроновского героя. Беспризорный - это прежде всего якобы
философ, и притом очень остроумный, анархист и разрушитель, блатняк и
пронивник решительно всех этических систем. Перепуганные и слезливые
педагогические деятели прибавили к этому образу целый ассортимент более
или менее пышных перьев, надерганных из хвостов социологии, рефлексологии
и других богатых наших родственников. Глубоко веровали, что беспризорные
организованны, что у них есть вожаки и дисциплина, целая стратегия
воровского действия и правила внутреннего распорядка. Для беспризорных не
пожалели даже специальных ученых терминов: "самовозникающий коллектив" и
т.п.
разукрашен благочестивыми трудами обывателей (российских и заграничных).
Все беспризорные - воры, пьяницы, развартники, кокаинисты и сифилитики. Во
всей всемирной истории только Петру 1 пришивали столько смертных грехов.
Между нами говоря, все это сильно помогало заподноевропейским сплетникам
слагать о нашей жизни самые глупые и возмутительные анекдоты.
обществе, наполняющем будто бы наши улицы не только своими "страшными
преступлениями" и живописными нарядами, но и своей "идеологией".
Составители романтических сплетен об уличном советском анархисте#14 не
заметили, что после гражданской войны и голода миллионы детей были с
величайшим напряжением всей страны спасены в детских домах. В подавляющем
большинстве случаев все эти дети давно уже выросли и работают на советских
заводах и в советских учреждениях. Другой вопрос, насколько педагогически
безболезненно протекал процесс воспитания этих детей.
домов развивалась очень тяжело, сплошь и рядом приводя к
учреждениям типа Куряжа. Поэтому некоторые мальчики (речь идет только о
мальчиках) очень часто уходили на улицу, но вовсе не для того, чтобы жить
на улице, и вовсе не потому, что считали уличную жизнь для себя самой
подходящей. Никакой специальной уличной идеологии у них не было, а уходили
они в надежде попасть в лучшую колонию или детский дом. Они обивали пороги
спонов#15 и соцвосов, помдетов и комиссий, но больше всего любили такие
места, где была надежда приобщиться к нашему строительству, минуя
благодать педагогического воздействия. Последнее им не часто удавалось.
Настойчивая и самоуверенная педагогическая братия не так легко выпускала
из своих рук принадлежащие ей жертвы и вообще не представляла себе
человеческую жизнь без предварительной соцвосовской обработки. По этой
причине большинство беглецов принуждены были вторично начинать хождения по
педагогическому процессу в какой-нибудь другой колонии, из которой,
впрочем, тоже можно было убежать. Между двумя колониями биография этих
маленьких граждан протекала, конечно, на улицах, и так как для занятий
принципиальными и моральными вопросами они не имели ни времени, ни
навыков, ни письменных столов, то естественно, что продовольственные,
например, вопросы разрешались ими и аморально, и апринципиально#16. И в
других областях уличные обитатели не настаивали на точном соответствии их
поступков с формальными положениями науки о нравственности; беспризорные
вообще никогда не имели склонности к формализму. Имея кое-какое понятие о
целесообразности, беспризорные в глубине души полагали, что они идут по
прямой дороге к карьере металлиста или шофера, что для этого нужно только
две вещи: покрепче держаться на поверхности земного шара, хотя бы для
этого и приходилось хвататься за дамские сумки и мужские портфели, и
поближе пристроиться к какому-нибудь гаражу или механической мастерской.
удовлетворительную систему классификации человеческих характеров; при этом
очень старались, чтобы и для беспризорных было там отведено
соответствующее антиморальное и дефективное место. Но из всех
классификаций я считаю самой правильной ту, которую составили для
практического употребления харьковские коммунары-дзержинцы.
"Первый сорт" - это те, которые самым деятельным образом учавствуют в
составлении собственных гороскопов, не останавливаясь ни перед какими
неприятностями; которые в погоне за идеалом металлиста готовы приклеиться
к любой части пассажирского вагона, которые больше кого-нибудь другого
обладают вкусом к вихрям курьерских и скорых поездов, будучи соблазняемы
при этом отнюдь не вагонами-ресторанами, и не спальными принадлежностями,
и не вежливостью проводников. Находятся люди, пытающиеся очернить этих
путешественников, утверждая, будто они носятся по железным дорогам в
расчете на крымские благоухания или сочинские воды. Это неправда. Их
интересуют главным образом днепропетровские, донецкие и запорожские
гиганты, одесские и николаевские пароходы, харьковские и московские
предприятия.
обладает полным букетом благородных нравственных качеств, какими
обладает "первый" Эти тоще ищут, но их взоры не отворачиваются с
презрением от текстильных фабрик и кожевенных заводов, они готовы
помириться даже на деревообделочной мастерской, хуже - они способны
заняться картонажным делом, наконец, они не стыдятся собирать
лекарственные растения.
неизвестно, какой прекрасный вокзал в Жмеринке и какие строгости в Москве.
только граждан "первого сорта". Поэтому они пополняли свои ряды, развивая
агитацию в скорых поездах. "Второй сорт" в представлении коммунаров
гораздо слабее.
В мире беспризорных, как и в мире ученых, "первого сорта" очень мало,
немного больше "второго", а подавляющее большинство - "третий сорт":
подавляющее большинство никуда не бежит и ничего не ищет, а простодушно
подставляет нежные лепестки своих детских душ организующему влиянию
соцвоса.
дети в своих коротких историях тоже насчитывают три-четыре детских дома
или колонии, а то и гораздо больше, иногда даже до одиннадцати, но это уже
результат не их стремлений к лучшему будущему, а наробразовских стремлений
к творчеству, стремлений, часто настолько туманных, что и самое опытное
ухо неспособно бывает#17 различить, где начинается или кончается
реорганизация, уплотнение, разукрупнение, пополнение, свертывание,
развертывание, ликвидация% восстановление, расширение, типизация,
стандартизация, эвакуация и реэвакуация.
и встретить меня должно было то самое безразличие, которое является
единственной защитной позой каждого беспризорного против педагогических
пасьянсов наробраза.
в известной мере доказывает великое могущество педагогики.
физиономиях уже успели крепко отпечататься разнообразные атавизмы. Прежде
всего бросалось в глаза полное отсутствие у них чего бы то ни было
социального, несмотря на то что с самого рождения они росли под знаком
"социального воспитания". Первобытная растительная непосредственность
ребенка, прямодушно отзывающегося на все явления жизни. Никакой жизни они
не знали. Их горизонты ограничивались списком пищевых продуктов, к которым
они влеклись в сонном и угрюмом рефлексе. До жратвенного котла нужно было
дорваться через толпу таких же зверенышей - вот и вся задача. Иногда она
решалась более благополучно, иногда менее, маятник их личной жизни других
колебаний не знал. Куряжане и крали в порядке непосредственного действия
только те предметы, которые действительно плохо лежат или на которые
набрасывалась вся их толпа. Воля этих детей давно была подавлена насилями,
тумаками и матюками старших, так называемых глотов, богато расц-
ветших на поче соцвосовского непротивления и "самодисциплины".
обыкновенными детьми, поставленными судьбой в невероятно глупую
обстановку: с одной стороны, они были лишены всех благ человеческого
развития, с другой стороны, их оторвали и от спасительных условий простой
борьбы за существование, подсунув им хотя и плохой, но все же ежедневный
котел.
Флинт Эрик
Аникина Наталья
Ларссон Стиг
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Роллинс Джеймс