его ягодицы, судорожно прижимала его к себе. Наслаждение это длилось
несколько долгих минут, затем я высвободилась из его объятий, скользнула
вниз и мертвой хваткой впилась губами в предмет - первопричину моего земного
существования, после чего снова втолкнула его в свое влагалище до самого
корня. Берноль кончил и едва не потерял сознание, я моментально ответила
мощнейшим оргазмом, почувствовав, что мое греховное чрево, запятнавшее себя
кровосмешением, наполнилось тем самым семенем, которое много лет назад было
брошено в утробу моей матери. И я зачала. Но о своей беременности я расскажу
немного позже.
Изнемогая от любви, оказавшись во власти божества, которое заставило
его забыть и честь и совесть, чьи веления он исправно исполнял до сих пор,
Берноль упросил позволить ему остаться у меня на ночь. Разумеется, я
согласилась с радостью - настолько возбуждала меня мысль о том, что я до
утра буду совокупляться со своим родным отцом, которому моя порочность
вынесла смертный приговор. Усердие Берноля превзошло все мои ожидания: он
семь раз сбросил в меня свою сперму, а я, подстегиваемая чудовищными
картинами, теснившимися у меня в голове, отвечала на каждый его оргазм
двумя, еще более бурными извержениями, так как предвкушала наутро лишить
жизни этого вдвойне несчастного человека: во-первых, потому что он оказался
моим отцом, во-вторых, - и это для него было еще хуже, - потому что доставил
мне огромное наслаждение. Посреди ночных утех я с притворным испугом сказала
ему, что боюсь, как бы наша беспечность не привела к беременности, которая
скоро сделает нашу связь очевидной, и подставила ему свой восхитительный
зад, предлагая изменить маршрут и проторить безопасную тропинку, но, увы,
порок был совершенно чужд сердцу моего порядочного отца вы мне не поверите,
но он, оказывается, не имел никакого понятия о подобной гадости (он именно
так и выразился "гадости"), однако он тут же стал уверять меня, что если и
совершит этот постыдный акт, то только из предосторожности и от избытка
любви. Словом, этот неплохо оснащенный софист три раза проникал в мою заднюю
норку. Так прошла генеральная репетиция, необходимая для спектакля, который
должен был состояться на следующий день, и она так сильно на меня
подействовала, что я лишилась чувств от необыкновенного удовольствия.
Наконец наступил вожделенный день, когда мне предстояло насладиться
неописуемыми радостями преступления, к которому я стремилась так страстно,
что даже ощущала в себе нечто, похожее на панический страх. Рассвет я
встретила с открытыми глазами никогда еще Природа, которую я собиралась
жестоко оскорбить, не представала передо мной в такой красоте, а посмотрев
на себя в зеркало, я увидела самую прекрасную, самую оживленную и самую
обольстительную женщину из всех, кого встречала до сих пор. Во всем моем
облике ощущалось какое-то затаенное, будто перед бурей, волнение, никогда у
меня не было столь решительного и царственного вида, как в то утро. Едва
поднявшись с постели, я чувствовала, как из меня наружу рвется похоть,
порочная похоть, жажда страшных, чудовищных злодеяний. И в то же время была
в моей душе горечь, невыразимая словами: ведь я понимала, что мне не под
силу совершить все те ужасы, что пребывали в моем воображении и в моих
неутолимых желаниях...
"Сегодня я совершу преступление, - размышляла я, - очень серьезное
преступление, из тех, что называют черным злодейством. Однако, хотя оно и
серьезное и гнусное, это всего лишь одно-единственное преступление. А что
значит одно преступление для того, кто мечтает жить посреди сплошных
злодейств, жить только ради злодейств, кто поклоняется лишь злодейству??
Все утро я была беспокойной, мрачной, раздражительной нервы мои были
напряжены до предела я высекла до крови двух юных служанок, но это меня не
успокоило, тогда я потискала ребенка, доверенною заботам одной из них, и
вышвырнула его из окна, и он разбился насмерть. Этот факт несколько улучшил
мое настроение, и остаток дня, чтобы убить время, я провела в довольно
безобидных развлечениях. Я думала, что час обещанного ужина так никогда и не
настанет. Когда же этот час настал, я велела челядинцам приготовиться к
роскошному празднеству, снова затащила Берноля на кушетку и тотчас обнажила
свой зад. Простофиля, опьяненный моей милой и беспечной болтовней, начал
меня содомировать, а через несколько мгновений дверь широко распахнулась, и
в комнату ворвались Клервиль, Нуарсей и Сен-Фон - вооруженные и изрыгавшие
ругательства. Берноля стащили с меня и связали по рукам и ногам.
- Жюльетта, - зарычал Сен-Фон, - тебя надо изрубить на куски вместе с
этим негодяем за то, что ты обманула доверие, которым я одарил тебя. Но я
дам тебе возможность спасти свою шкуру: в этом пистолете три пули, возьми
его и размозжи голову своему любовнику.
- Великий Боже! - заверещала я с театральным ужасом в голосе. - Ведь
этот человек - мой отец...
- Сучка, которая подставляет задницу своему отцу, вполне может
совершить отцеубийство.
- Нет, это невозможно!
- Ерунда. Не упрямься, бери пистолет или умрешь сама.
- О, горе мне, - тяжко вздохнула я. - У меня дрожат руки, но выхода
нет: дайте мне оружие. Чему быть, того не миновать. Любимый папа, ведь ты
простишь меня? Ты же видишь, что у меня нет выбора.
- Делай, что тебе говорят, порочное создание, - с достоинством отвечал
Берноль, - только избавь меня от этой дешевой комедии. Я не желаю в ней
участвовать.
- Ну и прекрасно, папаша, - весело сказала Клервиль, - если не хочешь
участвовать в комедии, пусть будет по-твоему кстати, ты не ошибся - все это
подстроила твоя дочь, и она совершенно права, пожелав убить величайшего
негодяя, который дал жизнь такому порочному ребенку.
Берноля привязали к креслу, намертво прикрепленному к полу. Я приняла
соответствующую позу в пяти шагах от него, Сен-Фон вставил член в мой анус,
Нуарсей одной рукой помогал министру, другой массировал себе член, Клервиль
сосала Сен-Фону язык и щекотала мне клитор. Я прицелилась, но сначала
осведомилась у своего содомита:
- Мне подождать, пока вы кончите?
- Не надо, стерва! - выкрикнул он. - Убей, убей его скорее, и вместе с
выстрелом брызнет моя сперма.
Я выстрелила. Пуля вошла Бернолю прямо в лоб, он тут же испустил дух, а
мы, все четверо, кончили в тот же миг с душераздирающими криками.
Жестокий Сен-Фон встал и подошел ближе к убитому он долго смотрел на
него, испытывая блаженство. Кстати, он никогда не упускал таких случаев.
Потом подозвал меня, желая, чтобы я также полюбовалась на дело своих рук.
Пока я смотрела на Берноля, Сен-Фон искоса поглядывал на меня, изучая мою
реакцию. Мое хладнокровие его явно удовлетворило. А тем временем Клервиль,
ощерившись в злобной улыбке, не сводила глаз с застывшего, искаженного
смертью лица бедного моего отца.
- Ничто так не возбуждает меня, как вид смерти, - как бы про себя
пробормотала она. Потом ее взгляд обратился к нам. - Ну, а кто будет меня
ласкать?
Я шагнула к ней, Нуарсей вонзил свой меч между моих ягодиц, Сен-Фон
пристроился к заднице Клервиль, и через некоторое время мы испытали новый
оргазм. Вслед за тем подали горячий и сытный обед, и мы сели за стол, во
главе которого, на председательском месте, восседал труп.
Сен-Фон поцеловал меня в щеку и положил в мою пустую тарелку деньги.
- Вот то, что я обещал тебе, Жюльетта. Не пойми меня превратно, но я
скажу, что до нынешнего дня у меня еще оставались кое-какие сомнения по
поводу твоей решимости и стойкости. Теперь они исчезли. Ты вела себя
безупречно.
- Простите, - вставила Клервиль, - но я с вами не согласна. Я все-таки
не совсем довольна ее поведением. Конечно, Жюльетта всегда с радостью
совершает преступление, но до тех пор, пока ее влагалище не увлажнится, ей
недостает твердости духа. Между тем это надо делать спокойно, хладнокровно,
с сознанием цели и с ясной головой. Преступление есть факел, который
разжигает костер страсти, - это всем понятно, однако мне сдается, что у
Жюльетты все обстоит наоборот: страсть подвигает ее к преступлению.
- Да, это огромная разница, - согласился министр, - так как в этом
случае преступление является чем-то вспомогательным, второстепенным, а ведь
оно должно стоять на первом месте.
- Боюсь, что я согласен с Клервиль, милая Жюльетта, - сказал Нуарсей, -
и считаю, что тебе недостает твердости мне кажется, всему виной - твоя
пагубная чувствительность. Дурные поступки, на которые вдохновляет нас
воображение, - продолжал он, - являются точным показателем степени нашего
умственного развития. Живость и необузданность в существе высшего порядка
настолько сильны, что такой человек не остановится ни перед чем стоящие
перед ним препятствия служат для него дополнительными удовольствиями, а их
преодоление свидетельствует не об испорченности, как полагают недалекие умы,
а о твердости духа. Ты, Жюльетта, в таком возрасте, когда способности твои
должны достигнуть апогея ты вступила в юность уже достаточно подготовленной
- ты много размышляла и стряхнула с себя все глупости и предрассудки,
навязанные тебе в детстве. Словом, у тебя нет причин для беспокойства, так
как солидная подготовка не прошла даром, и карьера твоя обещает быть
блестящей кроме того, у тебя есть все для этого необходимое: сильный и
пылкий темперамент, крепкое здоровье, жар в чреслах и холодное сердце, не
говоря уже о неутомимом и не знающем пределов воображении и порочном уме.
Поэтому мы можем надеяться, друзья, что Жюльетта пойдет очень далеко однако
я боюсь, как бы она не споткнулась на своем пути, не замедлила свою поступь
и если тебе случится оглянуться назад, девочка, пусть это будет только для
того, чтобы упрекнуть себя за то, что ты сделала так мало, а не для того,
чтобы похвалить себя за достигнутые успехи.
- Я ожидаю от нее еще большего, - снова заговорила Клервиль, - и хочу
повторить: я надеюсь, что Жюльетта будет творить зло, в том нет никаких
сомнений, но не для того, чтобы подогреть похоть, чем, по-моему, она
занимается сейчас, а только ради удовольствия творить его. Я надеюсь, именно
в чистом злодействе, в злодействе, свободном от плотских удовольствий, она
найдет наслаждение, не меньшее, чем то, которое дает ей похоть я думаю, она
будет употреблять все средства и возможности, чтобы творить это черное дело.
Мацумото Сэйте
Конан-Дойль Артур
Сертаков Виталий
Березин Федор
Белов Вольф
Беляев Александр