английской своей пилотке и гороховой интервентской шинели с
небрежно отогнутыми отворотами. Впрочем, высокомерными чертами
глухой страстности, молодо вычернившей глаза и брови этой
немолодой женщины, на лице ее было ясно написано, до чего ей
всЈ равно, в чем и без чего быть ей.
узнал ее. За несколько дней она страшно постарела. Выпученные
глаза ее готовы были выйти из впадин. На шее, вытянувшейся
оглоблей, бился вздувшийся живчик. Вот что сделали с ней ее
тайные страхи.
межмолок, да нет, давно пора бы молоку, а всЈ безмолочнеет.
Травку дам на сале, смазывать. И само собой, нашепчу.
оторвешь. Третью беду сказывай.
наоборот, пуще мочи ко мне, к детям прирос, душой по нас
сохнет. Знаю я, что он думает. Вот думает, -- лагеря разделят,
зашлют нас в разные стороны. Достанемся мы басалыжским, а его
с нами не будет. Некому будет за нас постоять. Замучат они
нас, нашим мукам порадуются. Знаю я его думы. Как бы чего над
собой не сделал.
милует. Днем с огнем таких поискать. Две беды горести у бедной
головушки, а и одна -- жалостливый муж. Что дашь за корову?
Начнем отчитывать.
сойдемся.
Благословясь.
действительно относилась к скотине. Потом она сама увлеклась и
прочла Агафье целое наставление о колдовстве и его
применениях. Юрий Андреевич как завороженный слушал эту
бредовую вязь, как когда-то при переезде из Европейской России
в Сибирь прислушивался к цветистой болтовне возницы Вакха.
сыми порчу вереду. Сойди восца с коровья сосца. Стой смирно,
Красавка, не переверни лавку. Стой горой, дой рекой. Страфила,
страшила, слупи наскрозь струп шелудовый в крапиву брось.
Крепко, что царско, слово знахарско.
слово обережное. Ты вот смотришь и думаешь, лес. А это
нечистая сила с ангельским воинством сошлась, рубятся, вот что
ваши с басалыжскими.
милая. Ты глазами гляди, а не затылком, и гляди куда я пальцем
тыкаю. Во, во. Ты думаешь это что? Думаешь, птица гнездо вить
задумала? Как бы не так. Это самая настоящая затея бесовская.
Русалка это дочке своей венок плела. Слышит, люди мимо идут,
-- бросила. Спугнули. Ночью кончит, доплетет, увидишь.
это флак? Ан вот видишь совсем оно не флак, а это девки
моровухи манкой малиновый платок, манкой, говорю, а отчего
манкой? Молодым ребятам платком махать подмигивать, молодых
ребят манить на убой, на смерть, насылать мор. А вы поверили,
-- флак, сходись ко мне всех стран пролета и беднота.
всЈ. Кака птица, какой камень, кака трава. Теперь к примеру
птица это будет птица стратим скворец. Зверь будет барсук.
скажи. Я тебе кого хошь присушу. Хошь твоего над вами
начальника, Лесного вашего, хошь Колчака, хошь Ивана царевича.
Думаешь, хвастаю, вру? А вот и не вру. Ну, смотри, слушай.
Придет зима, пойдет метелица в поле вихри толпить, кружить
столбунки. И я тебе в тот столб снеговой, в тот снеговорот нож
залукну, вгоню нож в снег по самый черенок, и весь красный в
крови из снега выну. Что, видала? Ага? А думала, вру. А
откеда, скажи, из завирухи буранной кровь? Ветер ведь эта,
воздух, снеговая пыль. А то-то и есть, кума, не ветер это
буран, а разведенка оборотенка детеныша ведьменочка своего
потеряла, ищет в поле, плачет, не может найтить. И в нее мой
нож угодит. Оттого кровь. И я тебе тем ножом чей хошь след
выну, вырежу и шолком к подолу пришью. И пойдет хошь Колчак,
хошь Стрельников, хошь новый царь какой-нибудь по пятам за
тобой, куда ты, туда и он. А ты думала -- вру, думала --
сходись ко мне всех стран босота и пролета.
дождь. Выйдет человек за порог из дому, а на него камни. Или
иные видеху конники проезжали верхом по небу, кони копытами
задевали за крыши. Или какие кудечники в старину открывали:
сия жена в себе заключает зерно или мед или куний мех. И
латники тем занагощали плечо, яко отмыкают скрынницу, и
вынимали мечом из лопатки у какой пшеницы меру, у какой белку,
у какой пчелиный сот".
нему всегда примешивается жалость. Предмет нашего обожания тем
более кажется нам жертвою, чем более мы любим. У некоторых
сострадание к женщине переходит все мыслимые пределы. Их
отзывчивость помещает ее в несбыточные, не находимые на свете,
в одном воображении существующие положения, и они ревнуют ее к
окружающему воздуху, к законам природы, к протекшим до нее
тысячелетиям.
словах ворожеи заподозрить начальные места какой-то летописи,
Новгородской или Ипатьевской, наслаивающимися искажениями
превращенные в апокриф. Их целыми веками коверкали знахари и
сказочники, устно передавая их из поколения в поколения. Их
еще раньше путали и перевирали переписчики.
невразумительному вздору, к бессмыслице небылицы отнесся он
так, точно это были положения реальные?
дверцу железного, вделанного в шкап тайничка, поворотом меча
ей вскрыли лопатку. В глубине открывшейся душевной полости
показались хранимые ее душою тайны. Чужие посещенные города,
чужие улицы, чужие дома, чужие просторы потянулись лентами,
раскатывающимися мотками лент, вываливающимися свертками лент
наружу.
ему всегда думалось и мечталось, как ему было надо! Но чем,
какой стороной своей? Чем-нибудь таким, что можно было назвать
или выделить в разборе? О нет, о нет! Но той бесподобно
простой и стремительной линией, какою вся она одним махом была
обведена кругом сверху донизу творцом, и в этом божественном
очертании сдана на руки его душе, как закутывают в плотно
накинутую простыню выкупанного ребенка.
окружены, и он разделит общую участь. Что за чертовщина, что
за небывальщина. И опять у Юрия Андреевича стало мутиться в
глазах и голове. ВсЈ поплыло перед ним. В это время вместо
ожидаемого снега начал накрапывать дождь. Как перекинутый над
городской улицей от дома к дому плакат на большущем полотнище,
протянулся в воздухе с одной стороны лесной прогалины на
другую расплывчатый, во много раз увеличенный призрак одной
удивительной боготворимой головы. И голова плакала, а
усилившийся дождь целовал и поливал ее.
отчитала я, -- выздоровеет. Молись Божьей Матери. Се бо света
чертог и книга слова животного.
8
что на глаз ее это разыгрывалось как бы на далеких рубежах
государства, а затерявшийся в ее дебрях стан был так
многолюден, что сколько ни уходило из него народу в бой, еще
Контровский Владимир
Круз Андрей
Ильин Андрей
Емилина Ника
Березин Федор
Сапковский Анджей