свалить смерть Митяя на Кочевина-Олешинского... Ни Москвы, ни князя Пимену
даже и узреть не удалось. Поковавши в железа и пересаживая с коня на конь,
его домчали прямиком до Чухломы и ввергли там в монастырское узилище.
истово перекрестился. Грядущего не ведал и он, а потому почитал себя
окончательно спасшимся от неудачливого соревнователя своего. Казнь убийц и
расточение прочих, принимавших участие в заговоре противу Митяя, довершили
его зримую победу в борьбе за владимирский владычный престол. Таковы были
великокняжеские и митрополичьи дела к осени 1381 года.
продолжала тревожить московитов, упрямо обещая (миновавшие, казалось,
страну) беды и разорения.
Дмитрия, но много лучше было бы для Москвы, ежели бы он не устрашился и
повстречался с великим князем, приняв свою долю даров, поминок и почестей
и, главное, переговоривши с Дмитрием и его боярами с глазу на глаз.
Москвы.
Гибель сына Ивана на Пьяне, двукратный погром Нижнего, оба раза
выжигаемого татарами дотла, гибель, как казалось, всех гордых заводов и
замыслов покойного родителя, ибо и Сура Поганая и Запьянье были
испустошены вконец, рознь сыновей, борьба с братом Борисом - все это в
конце концов доконало его. Князь вроде бы даже не болел, но ослаб до
полной убогости, до того, что подчас в забывчивости пачкал платье...
ключнику и боярам, он уже ничем не правил и не руководил и только молился
подолгу. Доконала князя и смерть жены. Анна умерла в одночасье, не лежав,
не болев, а просто шла к себе, распушив слуг, плохо присматривавших, по ее
мнению, за хворым супругом, и вдруг побелела, тихо охнула и медленно
опустилась на ковер. Пока растерянные служанки хлопотали, несли, толкаясь
и дергая госпожу, вваливали грузное тело княгини на постелю, она и умерла.
И осталось одно - звать попа да гадать, как сообщить о том старому
князю...
растерянно на грозно потемневший неживой лик своей печальницы и
ругательницы, так помогавшей ему жить, и думал... Нет, не думал он уже
ничего! Опустясь на колени, приложился лбом к скрещенным холодным рукам и
тихо плакал, вздрагивая, страшась и не умея уже и подняться с колен. Слуги
поняли, подняли, увели...
вырвавший было великий стол из цепких рук Алексия, когда нахлынули днешние
события, завертевшие бессильного князя, словно щепку в водовороте.
при дяде. Семен оставался с отцом в Суздале, но, всею душой стремясь за
старшим братом, он только тем и жил, что надумает Василий за них обоих.
старшим братом и великим князем Дмитрием, перешагнувши пятый десяток лет,
изрядно потишел. Тесть, Ольгерд, умер. От Михайлы Тверского восемь лет
назад он отступился сам. Росли дети, Даниил и Иван Тугой Лук. Росла горечь
несостоявшейся, злой и, как виделось уже теперь, напрасно прожитой жизни.
возможных дядиных поползновений, подходило к сорока (и к тридцати - Семену
Дмитричу, младшему сыну старого суздальского князя). В этом возрасте уже
не колеблются. Последнее, что можно успеть содеять в жизни, надобно делать
теперь. Дряхлый отец некогда отказался за них за всех от прав на великое
княжение владимирское. Кирдяпа никогда не признавал той позорной грамоты и
злобствовал, как уже знаем мы, не всегда тихо. Но до сих пор ничем
существенно изменить свою судьбу - судьбу рядового подручника московского
великого князя - ему не удавалось.
Кирдяпа, вызвал давешнюю памятную резню в Нижнем, уничтожив Мамаева посла
Сарайку с его дружиною! Теперь он уже по тому одному давнему поступку
своему Тохтамышев друг! Так думал, так полагал Василий Кирдяпа, так
созревал его замысел.
ни один из князей суздальского дома не был на Куликовом поле. Хотя им-то,
родичам великого князя московского по Евдокии Дмитриевне, совсем
непристойно казало не участвовать в битве на Дону!
<Акъхозя>, и смягчая начало: <Ачиходжа> - так и эдак) был из Тохтамышевой
Орды, и в урусутских делах разбирался плохо. Про убийство Сарайки он,
конечно, знал. Да и ордынцы Мамая, перешедшие на сторону Тохтамыша,
наговорили много всего, наговорили такого (памятуя давешний свой
разгром!), что и поневоле мог думать посол о злобном коварстве и
жестокости урусутов. Да к тому же тут, в Нижнем, это и совершилось! Тут
пала тысяча Сарай-ака и сам епископ Дионисий приказывал русичам убивать
посла татарского. (Родичи Сарайки поклялись поймать Дионисия, ежели он
поедет из Константинополя степью, поймать и предать лютой казни.)
гордость Нижнего Новгорода, недаром самые искусные медовары обитали тут и
отсюда расходились по Руси! Лилось красное фряжское, жарилась на вертелах
баранина и конина. Гостям подавали целых, уложенных на долгие дощатые и
серебряные блюда разварных и копченых волжских осетров, выносили жареных
лебедей и гусей, покрытых перьями, с гордо выгнутыми на серебряных
проволоках шеями (любимую утеху урусутской знати еще на целые века
вперед), волокли целые кабаньи туши, студень, кисели и блины... Звучал
хор, гудцы и домрачеи старались изо всех сил. Дружинники князя Бориса
стерегли по всему городу - не обидел бы кто из горожан ненароком
зарвавшегося татарина... Краю и городу было истомно кормить, поить и
дарить всю эту жадную прорву, и все-таки Борис с Кирдяпою не торопились
отпускать татар на Москву.
послу татарскому про то скорбное и пакостное дело, и все получалось у
него, что виновата во всем была именно Москва, натравившая нижегородцев на
татарское посольство.
обозревали город с его рублеными кострами и каменными храмами, тонущий в
угасающем разливе вечерней зари. - Гляди, посол! Тихо! Без московитов тихо
у нас! Вот на Москву придешь, тамо... - Борис вновь перевел плечами, не
кончивши говорю. Уставился в летнюю призрачную мглу. Ему было трудно
подбирать слова, ибо речь заволжских татар сильно разнилась от той,
привычной, что была принята в прежней Золотой и вчерашней Мамаевой Орде,
сильно отличалась и потому казалась варварской.
Василий? - в свою очередь трудно подбирая слова русской речи, произнес
татарский посол.
отмолвил Борис. (<Русски бояра!> - передразнил про себя татарина. Поди,
свои рассказали! Спросил бы лучше, за сколько баласов и кому продал
племянничек жизнь этого дурака Сарайки! Не спросит! И я не скажу!..)
последних, самых рослых шатров городских башен, и город погружался во тьму
Серебряная вода и розовое закатное небо во всю ночь. И тишина! - Оба
надолго замолкли.
к Борису и твердо глянув тому в глаза. Борис кивнул почти безразлично, с
легким опустошающим облегчением перебрасывая на плечи племянника груз лжи
и государственных оговоров, долженствующих опорочить великого князя
Дмитрия.
Необычный выговор посла мало затруднял его. Потому и речь пошла меж ними
без особых обиняков сразу о самом главном.
впиваясь в настороженный лик посла. - Ты веришь тому, что московиты
разбили Мамая, дабы услужить Тохтамышу?
всех урусутских князей! Он хочет быть первым! Он не желает платить дани
Орде! Сарай-ака был убит, ибо у Дмитрия стояли полки, готовые к бою, и он
не хотел, чтобы Мамай уведал о том! Дмитрий хочет быть первым, и Орда
погибнет, ежели ся возвысит Москва! Хан Тохтамыш тогда в свой черед
испытает участь Мамая!
Золотая Орда - одно! Тохтамыша не разгромить коназу Дмитрию!
всею Литвой, а быть может, даже и с Орденом? И с Польшей? Ежели это будет
новый крестовый поход?! - Василий видит, что посол молчит, сопит, думает.
Вопрошает наконец:
загибает палец:
Лондон Джек
Флинт Эрик
Суворов Виктор
Журавлев Владимир
Акунин Борис
Ибсен Генрик