за старухой, уже высвободив из петли топор, и почувствовал, что уже "ни
мгновения нельзя было терять более".
объявить и сам не понимал того, что теперь с ним делалось. Она тихо подошла
к нему, села на постель подле и ждала, не сводя с него глаз. Сердце ее
стучало и замирало. Стало невыносимо: он обернул к ней мертво-бледное лицо
свое; губы его бессильно кривились, усиливаясь что-то выговорить. Ужас
прошел по сердцу Сони.
бормотал он с видом себя не помнящего человека в бреду. - Зачем только
тебя-то я пришел мучить? - прибавил он вдруг, смотря на нее. - Право.
Зачем? Я все задаю себе этот вопрос, Соня...
теперь проговорил в полном бессилии, едва себя сознавая и ощущая
беспрерывную дрожь во всем своем теле.
него.
бледно и бессильно, секунды на две), - помнишь ты, что я вчера хотел тебе
сказать?
если приду сегодня, то скажу тебе... кто убил Лизавету.
ж вы знаете? - быстро спросила она, как будто вдруг опомнившись.
опять почти после минутного молчания.
улыбаясь как ребенок.
Раскольников, неотступно продолжая смотреть в ее лицо, точно уже был не в
силах отвести глаз, - он Лизавету эту... убить не хотел... Он ее... убил
нечаянно... Он старуху убить хотел... когда она была одна... и пришел... А
тут вошла Лизавета... Он тут... и ее убил.
бы бросался вниз с колокольни.
оледенило вдруг его душу: он смотрел на нее и вдруг, в ее лице, как бы
увидел лицо Лизаветы. Он ярко запомнил выражение лица Лизаветы, когда он
приближался к ней тогда с топором, а она отходила от него к стене, выставив
вперед руку, с совершенно детским испугом в лице, точь-в-точь как маленькие
дети, когда они вдруг начинают чего-нибудь пугаться, смотрят неподвижно и
беспокойно на пугающий их предмет, отстраняются назад и, протягивая вперед
ручонку, готовятся заплакать. Почти то же самое случилось теперь и с Соней:
так же бессильно, с тем же испугом, смотрела она на него несколько времени
и вдруг, выставив вперед левую руку, слегка, чуть-чуть, уперлась ему
пальцами в грудь и медленно стала подниматься с кровати, все более и более
от него отстраняясь, и все неподвижнее становился ее взгляд на него. Ужас
ее вдруг сообщился и ему: точно такой же испуг показался и в его лице,
точно так же и он стал смотреть на нее, и почти даже с тою же детскою
улыбкой.
на постель, лицом в подушки. Но через мгновение быстро приподнялась, быстро
придвинулась к нему, схватила его за обе руки и, крепко сжимая их, как в
тисках, тонкими своими пальцами, стала опять неподвижно, точно
приклеившись, смотреть в его лицо. Этим последним, отчаянным взглядом она
хотела высмотреть и уловить хоть какую-нибудь последнюю себе надежду. Но
надежды не было; сомнения не оставалось никакого; все было так! Даже потом,
впоследствии, когда она припоминала эту минуту, ей становилось и странно, и
чудно: почему именно она так сразу увидела тогда, что нет уже никаких
сомнений? Ведь не могла же она сказать, например, что она что-нибудь в этом
роде предчувствовала? А между тем, теперь, только что он сказал ей это, ей
вдруг показалось, что действительно она как будто это самое и
предчувствовала.
комнаты; но быстро воротилась и села опять подле него, почти прикасаясь к
нему плечом к плечу. Вдруг, точно пронзенная, она вздрогнула, вскрикнула и
бросилась, сама не зная для чего перед ним на колени.
вскочив с колен, бросилась ему на шею, обняла его и крепко-крепко сжала его
руками.
про это. Себя ты не помнишь.
она, как в исступлении, не слыхав его замечания, и вдруг заплакала навзрыд,
как в истерике.
размягчило ее. Он не сопротивлялся ему: две слезы выкатились из его глаз и
повисли на ресницах.
на нее.
всюду пойду! О господи!.. Ох, я несчастная!.. И зачем, зачем я тебя прежде
не знала! Зачем ты прежде не приходил? О господи!
как бы в забытьи и вновь обнимала его, - в каторгу с тобой вместе пойду! -
Лондон Джек
Маккефри Энн
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Володихин Дмитрий
Корнев Павел