Чтение 104–й страницы книги ~Щит и меч~

И не только свободу - Штейнглиц и Дитрих официально оценили поведение
Вайса как героическое.

Был составлен рапорт, послушно подписанный и комендантом гарнизона, в
том, что в данном районе такого-то числа высадилась группа советских
десантников. При ее уничтожении погибли - далее перечислялись имена
военнослужащих из подразделения СС, которому было поручено провести
операцию по проверке сотрудников абвера, а также солдат немецкого
гарнизона, павших во время перестрелки с теми, кого приняли за советских
десантников.

Три стороны: серьезно покалеченный ударом табуретки офицер
подразделения СС, комендант гарнизона и майор Штейнглиц с капитаном
Дитрихом - договорились во имя спасения своей репутации, и не только
своей, о количестве уничтоженных советских парашютистов.

За основу приняли соотношение 1:3 - потери, обычные при любом
наступательном бое.

Синицу в тот же день растреляли за предательство.

Хакке, выдержав экзекуцию, не выдержал, когда "комиссар", допрашивая
его после экзекуции, объявил, что никакой он не советский, а гестаповец.
Хакке же признался в том, что он сотрудник абвера, а к гестапо не имеет
никакого отношения, и заявил, что гестаповцы - это палачи, а абвер -
военная служба разведки, и поэтому нельзя, не надо его вешать, а надо
взять его в плен и обращаться с ним как с военнопленным.

Пребывание в ледяном погребе не прошло для Иоганна бесследно - он
захворал воспалением легких. Но от госпиталя решительно отказался.

Лежал у себя в комнате в раположении "штаба Вали". И награждал себя
отдыхом.

Лансдорф несколько раз навестил его во время, болезни.В первый раз он
только осторожно пытался выяснить, как расценивает Вайс все происшедшее.

Мямлил что-то о чести мундира. Говорил, что печальная слабость Хакке
- это пятно на мундире абвера, что так отлично зарекомендовавший себя
Синица оказался неспособным перенести даже самый деликатный способ
проверки. И все это очень неприятно, так как службы СС и гестапо
постараются раздуть это случай, чтобы причинить неприятность Канарису.

Но Вайсу не о чем беспокоиться: уже подписан приказ о присвоении ему
унтер-офицерского звания и о награде его железным крестом второго класса
за участие в операции по уничтожению советского десанта.

И как бы между прочим Лансдорф рассказал поучительный эпизод из
практики первой мировой войны, когда один из сотрудников разведки, которой
тогда руководил полковник Вальтер Николаи, тоже как и Вайс был награжден
железным крестом за исключительную смелость и преданность рейху.

Этот сотрудник продал женам нескольких старших офицеров генерального
штаба противника ювелирные изделия из настоящих бриллиантов, выдав их за
фальшивые. Затем он помог неприятельской контрразведке арестовать себя, и
у него обнаружили список тех, кому он продал драгоценности.

Офицеры дали показания, что жены их купили дешевые побрякушки, что
это жалкая имитация. А когда экспертиза установила, что бриллианты
настоящие и огромной ценности, судьба этих офицеров была решена.

- Поэтому, - многозначительно произнес Лансдорф, - героизм, доблесть
- это все фейерверк. Я сторонник операций изящных, бесшумных, но
производящих действие более разрушительное, чем даже прицельное
бомбометание.

Иоганн не понял: не то Лансдорф хочет умалить значение его "подвига",
не то пытается внушить ему желание поискать применение своим силам в
совсем ином стиле работы.

Штейглиц искренне радовался успеху Вайса. Но так же, как Лансдорф,
скептически рассуждал о том, что в их профессии смелость - это нечто вроде
солдатской доблести. Награждают низших, а платят высшим. И поведал о том,
как в угоду немецкому генералитету Гейдрих ловко скомпроментировал
фельдмаршала Бломберга, подсунув фюреру неопровержимые доказательства
того, что жена Бломберга - бывшая проститутка.

- Вот за такую работу, - сказал Штейнглиц, - конечно, не награждают.
Но платят. И платят столько, что одной подобной операции достаточно, чтобы
обеспечить себе старость.

Вайс сказал с улыбкой:

- Но я еще не думаю о старости.

- Напрасно, - упрекнул Щтейнглиц. - Молодость - это только, средство,
чтобы обеспечить себе старость. И ничего больше.

С Дитрихом Иоганн держал себя холодно, сдержанно, всячески
подчеркивая, что не может примириться с оскорблением, которое тот ему
нанес, подвергнув испытанию проверочной комбинацией.

Напомнил, что во время истории с курсантом Фазой он, в сущности, спас
Дитриха и испытание проверкой объясняет не чем иным, как только желанием
капитана избавиться от свидетеля своего служебного позора.

И решительно заявил, что больше не хочет сохранять все это в тайне...

Такая наступательная тактика возымела свое действие.

Дитрих струсил.

В довершение всего Вайс сказал, что считает Дитриха, затеявшего
нелепую проверочную комбинацию, прямым виновником бесславной гибели
доблестных сотрудников СС и солдат комендатуры.

Это можно рассматривать как преднамеренное убийство, и за подобное
служебное преступление рейсфюрер Гиммлер, пожалуй, прикажет не расстрелять
даже, а позорно повесить. И сейчас Вайс чувствует себя в положении
человека, укрывающего преступника.

Хорошо зная, с кем он имеет дело, Вайс предупредил Дитриха, что,
испытав уже один раз на себе его коварство, он теперь обезопасил себя.
Изложил все это на бумаге и послал ее одному другу, который в случае
любого несчастья с Вайсом не замедлит передать пакет в СД.

Все это Вайс говорил шепотом, и Дитрих отвечал ему тоже шепотом. И
оба они смолкали, когда кончалась очередная пластинка, положенная на
патефонный диск.

Дитрих был жалок. Он даже стал советоваться с Вайсом, не застрелиться
ли ему, спасая фамильную честь.

Но скоро Иоганну надоело быть безжалостным, да и противно было все
время видеть это влажное, дрожащее лицо, пахнущее пудрой.

Он сказал властно:

- Ладно. Но помните, Дитрих: вы мне обязаны всем, а я вам ничем. - И
зловеще предупредил: - и если вы хоть на минуту об этом забудете, я не
забуду сделать то, о чем я вам говорил.

Хакке до приезда следственной комиссии держали в карцере при
расположении "штаба Вали".

Курсанта по кличке "Финик", прибывшего в школу из экспериментального
лагеря по рекомендации заключенного N 740014, Иоганн дополнительно
проверил через Центр.

В группе радистов новичок сразу выделился своими знаниями и
прекрасной подготовкой, и Иоганн, мимоходом сказав Дитриху, что,
по-видимому, этот Финик - подходящая кандидатура, совсем не удивился,
когда через несколько дней узнал, что курсант зачислен на должность
инструктора.

Чего Иоганн, даже с некоторой примесью уважения, не мог не оценить,
так это того чопорного самообладания и спесивой великогерманской
офицерской амбициозности,с какими его абверовские сослуживцы молчаливо
восприняли катастрофическое поражение армий вермахта под Москвой. Никто в
расположении "штаба Вали" не проронил об этом ни слова. Казалось, все тут
состязались друг пред другом в безукоризненном мастерстве притворства.

Но если раньше здесь как бы витал дух дружеского попустительства,
порожденный пренебрежением к противнику и непоколебимой уверенномтью в
быстром и победоносном завершении Восточной кампании, то теперь его
сменила жестокая подозрительность, беспощадная дисциплина и безукоризненно
точная исполнитнльность, любое отклонение от которой незамедлительно
каралось.

Да, если бы Иоганн в нынешних условиях начал свое продвижение по
служебной лестнице абвера, едва ли бы он столь преуспел.

Отбор курсантов в разведывательно-диверсионные школы проводился
теперь многоступенчато, с изощренной тщательностью. Кандидатов подвергали
такой коварной проверке, что выдерживали ее только самые отъявленные
подонки, и немало людей, подготовленных подпольными лагерными
организациями, гибло при этих проверках - цели достигли лишь единицы.

Режим в школах усилился, и за малейшее отступление от правил
рапорядка пороли, а иногда даже ратреливали.

Но положение Иоганна Вайса было уже совсем иным, чем вначале. В школе
у него имелись свои люди. Он расставил их, и по цепочке они руководили
друг другом. Только один из них знал Вайса, принимал от него указания, для
остальных же он оставался врагом, немцем.

Штейнглиц, зайдя проведать Иоганна во время его болезни, высказал
мрачное предположение, что теперь Гиммлер и Гейдрих попытаются причины
временных неуспехов на Восточном фронте свалить на абвер, не сумевший
разведать истинных сил противника. Канарис, не понимая грозящей ему
опасности, полностью отдался маневрам тайной дипломатии, связался с
англичанами. Но теперь поздно.

Если до разгрома вермахта под Москвой Черчилль еше колебался, следует
ли заключить сепаратный мир с Германией, чтобы совместными усилиями
продолжать войну с большивиками, то теперь все кончено.

- Ерунда, - сказал Вайс, - просто ты (он теперь был на дружеской ноге