германского оружия, походили на те, что носил рейхсфюрер СС Гиммлер.
учась в Берлинском университете, работая в газете, потом в философском
журнале, изредка навещал родной город, узнавал о своих гимназических
сверстниках. Одни поднимались на общественной волне, затем волна уходила,
и успех исчезал, и тогда другим улыбались известность, материальные удачи.
А молодой Эйхман неизменно жил тускло и однообразно. Орудия, бившие под
Верденом, и вот-вот, казалось, рождавшаяся победа, поражение и инфляция,
политическая борьба в Рейхстаге, вихрь левых, сверхлевых направлений в
живописи, театре, музыке, новые моды и крушения новых мод, - ничто не
меняло его однообразного бытия.
людям он бывал в меру добр и равнодушен, груб и внимателен. Все большие
дороги в жизни были забиты шумной, жестикулирующей, враждебной ему толпой.
Всюду он видел отталкивающих его быстрых, юрких людей с блестящими темными
глазами, ловких и опытных, снисходительно усмехавшихся в его сторону...
Директора контор и владельцы столичных фирм говорили ему, что, к
сожалению, вакансия закрыта, а Эйхман стороной узнавал, что вместо него
принят какой-то гнилой человечек неясной национальности, не то поляк, не
то итальянец. Он пробовал поступить в университет, но несправедливость,
царившая там, помешала ему. Он видел, что экзаменаторы, глядя на его
светлоглазое полное лицо, светлый ежик волос, на короткий прямой нос,
становились скучными. Казалось, их тянуло к длинномордым, темноглазым,
сутулым и узкоплечим, к дегенератам. Не он один был отброшен обратно в
провинцию. Это была судьба многих. Порода людей, царившая в Берлине,
встречалась на всех этажах общества. Но больше всего эта порода плодилась
в потерявшей национальные черты космополитической интеллигенции, не
делающей разницы между немцем и итальянцем, немцем и поляком.
соревноваться с ней, - умом, образованностью, насмешливым безразличием.
Ужасно было безысходное ощущение живой и не агрессивной умственной мощи,
исходившей от этой породы, - эта мощь проявлялась в странных вкусах этих
людей, в их быте, в котором соблюдение моды соединялось с неряшливостью и
с безразличием к моде, в их любви к животным, соединенной с их совершенно
городским образом жизни, в их способности к абстрактному мышлению,
соединенной со страстью к грубому в искусстве и быту... Эти люди двигали
германскую химию красок и синтеза азота, исследования жестких лучей,
производство качественной стали. Ради них приезжали в Германию иностранные
ученые и художники, философы и инженеры. Но именно эти люди меньше всего
походили на немцев, они болтались по всему свету, их дружеские связи были
совсем не немецкими, их немецкое происхождение неясно.
лучшей жизни, хорошо, что он не голодал.
знают в мире три человека, - Гитлер, Гиммлер, Кальтенбруннер. Черный
большой автомобиль ждет его у подъезда. Часовые приветствуют его, адъютант
распахивает дверцу машины, - оберштурмбанфюрер СС Эйхман уезжает. Шофер
дает с места полный газ, и мощный гестаповский "хорх", почтительно
приветствуемый городской полицией, поспешно включающей зеленые светофоры,
поколесив по берлинским улицам, вырывается на автостраду. Дождь, туман,
сигнальные знаки, плавные виражи автострады...
тротуарах. На улицах бердичевских Яток в пыли бегают грязные куры с
желтыми кадмиевыми ногами, меченные фиолетовыми и красными чернилами. На
Подоле и на Васильковской в Киеве, в многоэтажных домах с немытыми окнами
ступени лестниц истерты миллионами детских ботинок, стариковскими
шлепанцами.
рубашки и кальсоны, дымятся на мангалах тазы с кизиловым вареньем, кричат
в люльках новорожденные со смуглой кожей, еще ни разу не видевшей солнца.
переплетчики, домашние учителя, певицы из ночных кабаре, студенты,
часовщики.
Перекопа, пахнет солью, теплой пылью, мычат, мотая тяжелыми головами,
коровы...
особняках с зеркальными окнами, в домах, стоящих в фабричном дыму, жили
люди еврейской нации.
объединили миллионы людей разных возрастов и профессий, языков, житейских
и духовных интересов, фанатически верующих и фанатиков-атеистов, рабочих,
тунеядцев, врачей и торговцев, мудрецов и идиотов, воров, идеалистов,
созерцателей, добросердечных, святых и хапуг. Всех их ждала казнь.
31
быстрые вопросы, сел в кресло.
Варшаве.
строительства.
высоте ли, по-вашему, химики? - быстро спрашивал он.
на столе, время от времени оберштурмбанфюрер делал пометки автоматической
ручкой, и Лиссу казалось, что Эйхман не различает особенности дела,
вызывающего тайный холодок ужаса даже в каменных сердцах.
свое сердце. Но ему казалось, что для здоровья зло от алкоголя меньше, чем
зло от нервного напряжения, в котором он все время находился.
национал-социализму, решать жестокие и сложные, но бескровные задачи.
Тогда он перестанет пить, будет выкуривать за день не больше двух-трех
легких сигарет. Вот недавно он вызвал к себе ночью старого русского
большевика, разыграл с ним партию политических шахмат и, вернувшись домой,
спал без снотворного, проснулся в десятом часу утра.
устроен маленький сюрприз. Посреди камеры строители установили столик с
вином и закусками, и Рейнеке пригласил Эйхмана и Лисса выпить бокал вина.
вдруг стало добродушно-озабоченным, таким, каким оно становится у всех
миллионов любящих покушать мужчин, когда они садятся за накрытый стол.
что Лиссу казалось, - сердце не выдержит его. Хотелось, чтобы громкий тост
за немецкий идеал разрядил напряжение. Но напряжение не проходило, а
росло, - оберштурмбанфюрер жевал бутерброд.
отмечены.
В тумане вырисовывались ровные ряды лагерных бараков, доносились
паровозные гудки.
должностей, - он считался умным человеком в Имперском управлении
безопасности. Гиммлер любил беседовать с ним.
ему своего служебного превосходства. Он привык к тому, что его уважали не
только в полиции безопасности. Имперское управление безопасности дышало и
жило всюду, - и в университете, и в подписи директора детского санатория,
и на приемных пробах молодых певцов в опере, и в решении жюри, отбиравшего
картины для весенней выставки, и в списке кандидатов при выборах в
Рейхстаг.
логики либо нелогичности над всякой логикой, ее философии над всякой
другой философией была работа государственной тайной полиции. Это была
волшебная палочка! Стоило уронить ее, и волшебство исчезало, - великий
оратор превращался в болтуна, корифей науки в популяризатора чужих идей.
Эту волшебную палочку нельзя было выпускать из рук.
шевеление завистливой тревоги.
кино.
который сына владельца мастерской не пускали.
Свержин Владимир
Махров Алексей
Лукьяненко Сергей
Акунин Борис
Белов Вольф
Орловский Гай Юлий