Чтение 105–й страницы книги ~Волоколамское шоссе~

Еще некоторое время я провел в Матренине, походил вокруг поселка вместе
с Филимоновым и Толстуновым.

Затем - снова ногу в стремя. Скачу на Лысанке в Горюны. Лоснящийся под
луной мерзлый накат на минуту нырнул в лес и опять выбежал на волю, на
поляну. Посматриваю по сторонам. На белом пригорке темнеют свежие
брустверы окопов. Поминутно ложатся там и сям одиночные снаряды.
Мгновенные вспышки озаряют то пустое поле, то домики на гребешке. Эти
домики - деревня Горюны. Лысанка выносит меня на шоссе, идущее наизволок.
Полоса асфальта еще не заснежена, черна, будто подметена ветром. На
макушке по обеим сторонам шоссе выстроились огороженные палисадами избы.

Кое-где, как и в Матренине, вьются дымки из печных труб, - наверное,
бойцы кухарничают. Видны распряженные повозки: санитарная фура заведена во
двор; на обочине стоят две наши пушки, их охраняет часовой. Расспрашиваю,
где поместился штаб батальона. Еду дальше.

Кто-то шагает навстречу. Странная фигура. Солдатская шапка, шинель,
но... Из-под шапки выглядывает крыло гладко зачесанных женских волос.
Осаживаю коня.

- Кто такая? Зачем сюда попала?

- Здравствуйте, товарищ комбат.

Улыбка приоткрыла ровные белые зубы. Одетая в варежку рука взяла под
козырек.

- Заовражина, ты зачем здесь?

- Тут наше место по приказу.

- Какому приказу?

- Начальника санитарной части. Будем делать вам прививки.

- Какие еще, к чертям, прививки?

- Уколы против брюшного тифа. Мы достали лампу-"молнию". И скоро
начнем.

- Ты, часом, не спятила? Завтра здесь, возможно, все будет гореть.
Немедленно уноси отсюда ноги.

- Нет, товарищ комбат, теперь не выгоните. Придется вам поговорить с
моим начальником.

- Что еще за начальник?

- Военврач второго ранга. Можно сказать, майор. Женщина-врач. Она
сказала, что никуда мы отсюда не уйдем.

- Тогда выброшу отсюда вас.

Не сказав больше ни слова, я поскакал к штабу.

Еду по улице. Слышу:

- Товарищ комбат!

Оборачиваюсь, вижу Кузьминича. Он тяжеловато бежит, придерживая рукой
полевую сумку.

- Что там, Кузьминич, у вас стряслось?

- Товарищ комбат, разрешите доложить.

- Ну, не тяните.

- Есть! - Он и впопад и невпопад старается употреблять уставные
словечки. - Товарищ комбат, тут доктор, майор медицинской службы, начал
делать бойцам уколы.

- Начал? Кто разрешил?

Вспомнилась недавняя встреча с Заовражиной. Принялась все же, черт
возьми, за свое!

У меня вырвался вздох. Вот чепуха! Хоть стой, хоть падай!

- Вам, товарищ политрук, сегодня уже было сказано: когда наконец вы
станете военным? Этот майор не вправе вам приказывать.

Кузьминич смиренно - руки по швам - выслушал мой нагоняй.

Пришлось отправиться к майору-доктору. Походная амбулатория была
развернута в лучшем, самом большом доме. Огромная лампа-"молния", висевшая
под потолком, лила яркий свет на застланные белейшими простынями стол,
лавки, кровати. На плите в эмалированном тазике кипела вода.

Смуглая женщина в белом халате - я сразу отметил ее точеное лицо,
властную повадку - обернулась ко мне. Волосы, не совсем прикрытые
медицинской белой шапочкой, были столь черными, что, казалось, отливали
синевой.

На стуле сидел ездовой Гаркуша. Засучив рукав, он с важным видом
подставлял голый локоть. Я крикнул:

- Гаркуша, почему тут околачиваешься? Кто разрешил?

Гаркуша встал, скромно потупился.

- Приглашен, товарищ комбат, по старому знакомству.

А, еще один знакомец Вари Заовражиной!

- Убирайся отсюда! Ну, живее поворачивайся!

Взяв шинель, Гаркуша, не теряя достоинства, но и не мешкая, покинул
комнату. Женщина-майор холодно сказала:

- Товарищ старший лейтенант, следовало бы вести себя приличнее. И
прежде всего полагается представиться.

Я извинился, назвал себя.

- А вас, доктор, попрошу прекратить эту затею.

- Какую затею? Мы обязаны сделать уколы. Это приказ по дивизии.

- Не знаю. Не могу разрешить.

- Что вы волнуетесь? Укол вызывает только легкое недомогание на
один-два дня. Зато потом...

- Доктор, поймите, у меня задача. Возможно, завтра придется вступить в
бой.

Как раз в эту минуту на воле бабахнул очередной разрыв. Оконные стекла
слегка задребезжали. Я продолжал:

- Мы уже и сегодня под огнем. Вы разве не слышите?

- Слышу. Что же особенного? Удивляюсь, старший лейтенант, вашей
нервозности.

- Доктор, извините, не могу больше уделять вам время. Уезжайте отсюда.

- Нет, у меня свои обязанности.

Я рассвирепел:

- Приказываю через два часа оставить расположение батальона.

- Вы не имеете права мне приказывать.

- Убирайтесь к черту!

Властная - чуть не сказал: царственная - женщина вскинула голову:

- За это вы ответите! И никуда мы отсюда не уйдем!

Не знаю, где притаилась в эти минуты Заовражина. Впрочем, я и не желал
этого знать. Сочтя разговор законченным, я вышел, с силой хлопнув дверью.

Постепенно собрался весь мой маленький штаб. Из Матренина явился
Толстунов, от Заева, с затерянной средь леса высотки, пришел невеселый,
усталый Бозжанов.

Сидим молча. В печи трещит огонь. Заслонка открыта. Отсветы пламени
играют на обоях. Невольно разглядываю узор: по немаркому, серому фону
рассыпаны серебристые трилистники. Или, может быть, птицы. У косяка
оконной рамы отодралась полоса и свисает до полу. Никто уже не поднимает
этих оторванных птиц. Хозяева оставили жилье, ушли, а мы... Мы здесь
жильцы временные. Вернее, даже кратковременные.

На квадратном дубовом столе разложено бумажное хозяйство Рахимова;
несколько остро очиненных цветных карандашей покоится на разостланной
топографической карте. Рахимов уже написал и отправил донесение, сейчас он
вырисовывает на листе ватмана оборону батальона.

Входит Тимошин. Этот деликатный лейтенант-юноша ступает осторожно,
словно бы стесняясь нарушить тишину, мою задумчивость. И останавливается
около двери.

- Что тебе, Тимошин?

- Товарищ комбат, дали связь из штаба дивизии.

- Хорошо! Иди!

Он отдает честь, уходит.

Поцарапанная брезентовая коробка, вмещающая телефонный аппарат, стоит
на подоконнике. Рядом присел дежурный боец-связист. Он произносит:

- Вызывают, товарищ комбат.

- Кто?

- Сверху. Из дивизии.

Беру трубку.

- Комбат?

Мгновенно узнаю могучий голос Звягина.

- Да, товарищ генерал-лейтенант.

Замечаю: Бозжанов поднял круглую стриженую голову, посмотрел на меня.
Потом снова опустил.

- Приказ исполнили?

- Да.

- Донесение написали?

- Да.

- Ну, теперь спокоен за вас... Как ведет себя немец? Похлестывает?

- Да. Но уже пореже.

- Вскоре, думаю, угомонится. И сможем, комбат, поспать эту ночь
спокойно.

Разговор закончен. Толстунов интересуется:

- Что он говорил?

- Сказал, что сегодня можем поспать ночь спокойно.

Инструктор пропаганды оставляет эти слова без комментариев. Мы снова
молчим. В комнате ни улыбки, ни смешка. В мыслях мелькает: не я ли источаю
это настроение грусти, обреченности? Не я ли мрачностью породил эту
мрачную тень, нависшую над моим штабом?

Вспоминаю о делах. Приказываю телефонисту соединить меня с начальником
санитарной части дивизии. Минуту спустя опять держу телефонную трубку,
прошу сегодня же отозвать из Горюнов женщину-майора и ее помощников. На