поверхностные, да и те скоро стерлись, но я-то помнил о нем, как помнят о
горячо любимом друге, о друге, который умер.
Быть может, моя скорбь, помимо воли моей, обличит вас перед престолом судии,
но моя злая память или мои укоры - никогда!.. Это я знаю.
на следующее утро я шел по улицам, я слышал, как люди судачили об этом у
своих дверей. Многие жестоко осуждали ее, некоторые жестоко осуждали его, но
ее приемный отец и жених вызывали у всех только жалость. Все без исключения
выражали им сочувствие в постигшем их горе, и это сочувствие было искренним
и деликатным. Когда эти два человека медленно шли рано утром по берегу,
рыбаки держались в сторонке и, собравшись кучками, толковали о них с
глубоким состраданием.
заметить, что всю ночь они не спали, даже если бы Пегготи не сказала мне,
что до самого рассвета они оставались там, где я их покинул. У обоих был
измученный вид, и я подумал о том, что за одну эту ночь голова мистера
Пегготи поникла больше, чем за все годы нашего знакомства. Но они оба были
сумрачны и непоколебимы, как само море, а море в тот день тихо лежало под
темным небом и мерно катило тяжелые валы, словно дышало в своем покое,
тронутое только у горизонта полосой серебряного света, посланного незримым
солнцем.
чего не должны, - обратился ко мне мистер Пегготи после того, как мы все
втроем прошли некоторое расстояние в полном молчании. - И теперь мы знаем
наш путь.
полосу, и тут у меня мелькнула страшная мысль... Не то, чтобы лицо его
дышало гневом, нет, оно выражало только непоколебимую решимость, но... у
меня мелькнула мысль, что если он когда-нибудь встретится со Стирфортом, то
убьет его.
искать мою... - Тут он запнулся, но голос его был тверд, когда он продолжал:
- Я иду искать ее. Отныне это мой единственный долг.
он задал мне вопрос, еду ли я завтра в Лондон. Я ответил, что не уехал
сегодня только из желания быть ему чем-нибудь полезным. Но я готов ехать,
когда ему будет удобно.
заговорил мистер Пегготи, - а жить он будет вместе с моей сестрой. А вот тот
старый баркас...
осторожно.
поминать о затонувших судах, которые исчезали в темной пучине, то этот мой
баркас затонул... Но нет, сэр! Я совсем не хочу, чтобы его покинули. Совсем
не хочу...
как был, мой баркас, и днем оставался и ночью, и летом и зимой... А вдруг
она вернется назад, и вот тут, знаете ли, нехорошо, ежели старое пепелище
изменит ей, нет, знаете ли, пусть оно поманит ее подойти поближе... И кто
знает, может она заглянет в окошко, совсем как привидение, под шум дождя, и
ветер будет реветь, и тут она увидит старое свое местечко у очага. А тогда,
мистер Дэви, она заметит, что, кроме миссис Гаммидж, никого нет, и наберется
духу и тихонечко, дрожа от страха, она проскользнет в старый дом к своей
прежней кроватке и приклонит измученную головку там, где когда-то она
покоилась, такая радостная...
бывало, и если только она когда-нибудь завидит свечу, может быть она услышит
призыв: "Вернись, дитя мое, вернись!" А ты, Хэм, если услышишь когда-нибудь
в сумерках стук у двери своей тетки - особливо тихий стук, - ты не должен
подходить к двери. Пусть откроет тетка... не ты. Пусть она первая увидит мое
погибшее дитя...
на Хэма; он по-прежнему не отрывал глаз от далекой полоски света; я коснулся
его руки.
спросил, о чем он так задумался.
оттуда придет... конец.
вид у него был сосредоточенный.
здесь... и здесь наступит конец. Но не будем об этом говорить! Мистер Дэви,
- продолжал он, заметив, по-видимому, выражение моего лица, - вам бояться
меня нечего, это у меня просто в голове помутилось... Я что-то не в себе...
мы не произнесли ни слова. Воспоминания об этом разговоре и прежние мои
опасения время от времени начинали преследовать меня, и так било вплоть до
того часа, когда неумолимо, в назначенные сроки, конец наступил.
Миссис Гаммидж больше не дулась в своем уголке, а готовила завтрак. Она
взяла у мистера Пегготи его шляпу, придвинула для него стул и сказала так
участливо и мягко, что я ушам своим не поверил:
теперь нужны. Постарайся, добрая ты душа! А если моя трескотня тебе
невтерпеж, - она имела в виду свою болтливость, - тебе стоит только сказать,
и я замолчу.
рубашек мистера Пегготи и других его вещей; затем она аккуратно уложила их в
старый клеенчатый мешок, какой бывает у моряков. Занимаясь этим делом, она
говорила все так же мягко:
хочешь. Я не больно учена, но когда ты отправишься в путь, буду тебе писать
и посылать мои письма мистеру Дэви. Было бы хорошо, Дэниел, если бы и ты
иной раз написал, каково тебе одному в твоем печальном странствии.
Дел у меня хватит, Дэниел, надо ведь содержать его в порядке (миссис Гаммидж
разумела домашний очаг), покуда ты не вернешься или не вернется кто-нибудь
другой... А в хорошую погоду я буду сидеть, как бывало, у двери. И если кто
сюда вернется, он еще издали увидит верную старуху вдову.
совсем другой женщиной. Она стала такой преданной, так быстро соображала,
что следует сказать и о чем лучше помолчать, так мало заботилась о себе и
проявляла такую чуткость к горю других, что я проникся к ней большим
уважением. А как она работала в этот день! Немало вещей надо было принести с
берега и сложить в сарае - весла, сети, паруса, снасти, запасные мачты и
реи, чаны для омаров, мешки с балластом и прочее и прочее... И хотя в
помощниках не было недостатка, хотя на всем берегу не сыскать было человека
с крепкими руками, который не пожелал бы работать изо всех сил для мистера
Пегготи, радуясь уже одному тому, что его об этом попросили, но миссис
Гаммидж в течение всего дня упорно бралась за непосильную для нее работу и
металась то туда, то сюда, принимаясь за самые разнообразные дела, едва ли,
впрочем, нужные. Что же касается до сетований на свою несчастную судьбу, то,
по-видимому, она даже забыла, каковы были ее невзгоды. При всей своей
участливости она не теряла ровного, хорошего расположения духа, что было
едва ли не самым удивительным в той перемене, какая с ней произошла.
Брюзжания и в помине не осталось. За целый день вплоть до сумерек пи разу
голос ее не дрогнул, ни одна слезинка не показалась на глазах. А когда мы,
наконец, остались втроем - она, я и мистер Пегготи, и последний,
окончательно выбившись из сил, задремал, - она потянула меня к порогу и, с
трудом сдерживая рыдания, прошептала.
бедняжке!
нашел ее совсем спокойной, когда проснется, и увидел, что она мирно сидит
около него за работой. Одним словом, она осталась поддержкой и опорой
мистера Пегготи в его горе, а я, покинув их вечером, не переставал
размышлять об уроке, полученном мною от миссис Гаммидж, и об опыте, который
я приобрел благодаря ей.
Омеру. Его дочь сообщила мне, что мистер Омер принял очень близко к сердцу
происшедшее событие, целый день был очень огорчен и подавлен и перед сном
даже не выкурил своей трубки.
хорошего в ней не было.
Шилова Юлия
Лондон Джек
Лондон Джек
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Шилова Юлия