жену: "В каких меня винишь ты преступленьях?" И жена отвечает: "Во всех,
свершенных мною для тебя!" Вот за эти свои преступленья он вас и продаст.
И будут вас сажать и стрелять, как паршивых псов! И не кто-нибудь, а ваши
собственные коллеги! Пробьет для вас такой час! Обязательно он пробьет! И
вы увидите тогда лицо своего брата. Своего брата Каина! И узнаете, сколько
таких братьев сидело с вами за одним столом! И ждало только часа! Да
только поздно будет. И для вас, и для Каина. Да! Для Каина тоже поздно
будет! Вот в чем настоящая беда! Вы защищаете страну? Эх, вы! Каинов вы
выводите! Вот что вы делаете!
Каин. Ладно! На других наплевать, вот вас-то мне очень жалко!
Георгиевна! - Он поднял с пола стакан и спокойно выпил его до дна. - Ну
что ж, потешу вас еще одной сказочкой. У персидского царя Камбиза был
судья неправедный. Так царь повелел его казнить, кожу содрать, выдубить и
обить ею судейское кресло, а потом на это кресло посадил сына казненного и
велел ему судить. И, говорят, тот судил уже правильно. Так поинтересуйтесь
когда-нибудь, сколько кож на этом вашем кресле. Ведь нормальная жизнь
следователя вашего толка - пять лет, а потом в собачий ящик. Ну а что еще
делать с уголовником, когда он свое сработал? Шкуру с него долой, и в яму!
И нарком ваш там, и все его помощники там же! И начальники отделов - все,
все смирнехонько рядышком лежат! И вам туда же прямой путь! А мне жаль
вас, молодость вашу, свежесть, а может быть, даже и душу - все, все жаль!
Не такая она у вас уж скверная, как вы себе это внушили, лейтенант
Долидзе! И выглядит она совсем не так, как вам кажется. Взбалмошная она,
глупая, вот беда! Ведь и сейчас вы играете роль, а не ведете следствие.
Артисткой вам бы быть, а не следователем. Эх, девочка! Куда вы полезли?
Зачем? Кто о вас плакать-то будет? Отец-то жив?
дрожь, - как узнал? Но узнал же, значит, значит..."
хотел что-то сказать еще и вдруг увидел, что ее нет, как нет стола и
комнаты с серо-желтыми обоями, а есть только какая-то мутная пелена,
что-то ровное, подернутое легкой рябью, зеленое и черное. Оно слегка
колебалось, падало и поднималось - над ним мелькали белые пятна, чайки,
что ли?
надо..."
мертвым, с вытянувшимся лицом и какими-то перекрученными руками и ногами,
она бросила трубку и кинулась к нему. И тут он встал, постоял с секунду
очень ровно и рухнул во весь рост, не сгибаясь. Тут стоял маленький
столик, и он угодил виском прямо об его угол. Она закричала.
колени и осторожно подняла его голову. Под ее пальцами все время
по-стрекозиному билась упрямая тонкая жилка, пальцы у нее стали липкими.
было на этом этаже, кроме них двоих, и она стояла перед ним на коленях,
держала его голову и повторяла сначала тихо, а потом уже громко и
бессмысленно: "Ну что же я... Ну что же я... ну что же я в конце
концов..." А трубка висела, раскачивалась, и в ней уже слышались голоса.
чудо, и все... В больнице-то хоть раз лежали?
прямо, с улыбкой поднял на Штерна глаза. "Ты вот мне подыгрываешь, а я с
тобой не играю", - поняла его улыбку Тамара.
в самом Большом доме, в нижнем этаже его, и поэтому окна их кабинета
выходили на двор - на длинное и низкое здание внутренней тюрьмы. Но сейчас
тюрьмы видно не было. Ее закрывали нежно-золотистые занавески. И от этого
в кабинете стоял тихий, мягкий полусвет, и все выглядело уютным, белым и
спокойным: скатерть, бокалы, фарфор, серебро.
что мы, совслужащие, люди эпохи Москвошвея. У нас и то и се; и гастрит, и
колит, и бронхит, и еще черт знает что. Но я вам вот что скажу: лагерь у
вас тоже был какой-то особенный, не лагерь, а северная здравница! Ну как
бы там ни было - за ваше! За ваше мужество, жизнестойкость,
жизнерадостность, Георгий Матвеевич, за то, что вы с нами. Тамара, а как
вы?
вот мы за вас... Ух, хорошо! Давно такой коньяк не пил. И все-таки,
Георгий Матвеевич, какой же лагерь-то у вас был? Может, инвалидный
какой-нибудь?
Как все концлагеря Советского Союза: зона, барак, колючая проволока,
частокол, вышка, часовой на вышке, за вышкой рабочий двор, ночью
прожектора. Подъем в семь, съем в семь. Уходишь - темно, приходишь -
темно. Рабочая пайка - семьсот граммов, инвалидная - пятьсот, штрафная -
триста. Вот и все, пожалуй. Если не касаться эксцессов.
золотым леопардом в медальоне и посмотрел его на свет. Потом слегка
щелкнул по краю - звук получился нежный, печальный, замирающий.
его. Если касаться эксцессов. Роман Львович, жизнь там была тяжелая.
Бывали времена, когда утром не знаешь, доживешь ли до вечера. Ну да вы
сами знаете, что было.
подписывал обвинительное заключение. Все эти негодяи прошли по военному
трибуналу. Так что большая часть из них вот... - Он слегка щелкнул себя по
виску.
усмехнулся Штерн. - Думают, что они сейчас домами отдыха командуют. Так?
это расстреляли...
расстреляли.
- подтвердил старик), но ведь и печально, Георгий Матвеевич. Неужели
никому из этих здравых взрослых людей не приходит в голову самая простая
мысль, что все эти расстрелы были вражеской диверсией - и не японцев,
конечно, нет, это глупость! - а вот этих бандитов-троцкистов, ягодинцев,
блюмкиных - людей, у которых руки по локоть в крови?! Неужели не приходит?
Он вдруг усмехнулся. - Да и как оно может прийти? Ведь все мы были
диверсанты, их люди. Так, значит, диверсанты пробрались в лагерь, чтоб
уничтожить свои же кадры? Зачем? Непонятно.
Ведь на следствии нам растолковывали, что народ все знает и ненавидит нас
как бешеных псов и наймитов капитала. Поэтому, мол, и дети отрекаются от
отцов, а жены сажают мужей. И разве вы сами не говорите своим
подследственным, что если бы не органы, то народ давно бы разнес нас по
кусочкам ("К счастью, еще не успела", - подумалось Тамаре), нет, мудрено!
Очень это уж мудрено, Роман Львович. Никак эта сложнейшая стратегия не
уместится в наши примитивные зековские головы.
в примитивные головы легко укладывается? - горько покачал головой Штерн. -
Эх, люди, люди! Граждане великой страны, творцы пятилетки! И легковерны-то
вы, и слабы, и малодушны, и как только прижмет вам палец дверью, готовы
вы... Да что говорить? Сам человек и сам, наверно, такой!
легкие на следствии она может? Сажать отца за сына она может? А "слушали -
постановили" - это что такое? Мы же юристы, Роман Львович, так скажите мне
- что же это такое? А?
напряженная, душная тишина. Тамара привстала, взяла графин, налила себе
половину фужера и выпила. Все молча, отчетливо, резко.
арию, не дали допеть до конца.
меня они что-то не били. Слушайте, Роман Львович, да я отлично знаю, что
это делала не Советская власть.
Афанасьев Роман
Белов Вольф
Андреев Николай
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Каменистый Артем