Чтение 105–й страницы книги ~Сестра Керри~

На Бауэри люди плелись с поднятыми воротниками, в шляпах, надвинутых на
уши. По первой из этих артерий города дельцы и приезжие спешили в уютные
отели. По второй - озябшие толпы двигались мимо грязных лавок, в глубине
которых уже горели тусклые лампы. На трамвайных вагонах рано зажглись
фонари, а обычные лязг и грохот колес ослаблялись приставшим к ним снегом.
Весь город закутался в толстую белую мантию.

А Керри сидела в это время в своих уютных комнатах в отеле "Уолдорф" и
читала "Отец Горио". Это произведение Бальзака рекомендовал ей Эмс. Роман
был написан так сильно и рекомендация Эмса так много значила для нее, что
Керри с огромным интересом поглощала страницу за страницей. Впервые она
начала понимать, какой вздор она читала до сих пор. Устав от чтения, она
зевнула, подошла к окну и стала наблюдать за нескончаемым потоком экипажей
на Пятой авеню.

- Какая скверная погода! - обратилась она к Лоле.

- Ужасная! - ответила маленькая Лола. - Надеюсь, что снегу навалит
достаточно, тогда можно будет хоть на санях покататься.

- Ох, Лола! - воскликнула Керри, в памяти которой еще свежи были
страдания отца Горио. - Ты только о пустяках и думаешь! А тебе не жалко
тех, у кого нет ночлега в такую ночь?

- Конечно, жаль, - ответила Лола. - Но что я могу сделать? У меня и у
самой ничего нет.

Керри улыбнулась.

- Тебя мало трогала бы чужая нужда, будь ты даже богата.

- Ошибаешься, - сказала Лола. - Но когда я была в нужде, мне никто
ничем не помогал.

- Это ужасно! - снова сказала Керри, глядя из окна на разыгравшуюся
метель.

- Посмотри-ка на этого чудака! - смеясь, воскликнула Лола, указывая на
поскользнувшегося прохожего. - До чего же глупый вид у мужчин, когда они
падают.

- Придется сегодня ехать в театр в карете, - задумчиво сказала Керри.

В вестибюле отеля "Импириэл" только что вошедший Чарльз Друэ стряхивал
снег со своего элегантного теплого пальто. Скверная погода рано загнала
его домой и одновременно вызвала в нем жажду таких развлечений, которые
заставляют забыть о холоде и мраке. Хороший обед, общество интересной
молодой женщины и кресло в театре - вот все, в чем он нуждался.

- Хелло, Гарри! - окликнул он молодого человека, сидевшего в одном из
удобных мягких кресел. - Как живете?

- Ничего! Жаловаться не могу, - ответил тот.

- Какая дрянная погода!

- Что и говорить! Я вот сижу здесь и думаю, что бы такое изобрести?

- Пойдемте со мной, - предложил Друэ. - Я вас познакомлю кое с кем,
спасибо скажете!

- Кто же это?

- Двое девчонок, здесь поблизости, на Сороковой улице. Чудесно проведем
время. Вас-то мне и нужно.

- Что ж, возьмем их с собой и поедем обедать! - подхватил приятель
Друэ.

- Вот и отлично! - согласился последний. - Подождите, я только схожу
наверх и переоденусь.

- Ладно, вы меня найдете в парикмахерской, - сказал Гарри. - Пойду
побреюсь.

- Хорошо, - отозвался Друэ и тотчас же направился к лифту, поскрипывая
изящными ботинками.

Мотылек по-прежнему порхал, не зная забот.

В купе пульмановского вагона, мчавшегося сквозь метель к Нью-Йорку,
сидели трое.

- Первый звонок к обеду! - возвестил официант вагона-ресторана, проходя
по коридору и сверкая белоснежным кителем.

- Я больше не хочу играть, - сказала черноволосая красавица, чей
высокомерный вид был порожден богатством, и капризным жестом отодвинула
карты.

- Может быть, пойдем обедать? - предложил ей молодой муж, одетый по
последней моде.

- Нет, есть мне еще не хочется, - ответила жена. - Но играть надоело.

- Джессика, - сказала ее мать, разодетая так, как только допускал ее
возраст, - поправь булавку в галстуке! Она все время выползает.

Джессика поправила булавку и, проведя рукой по пышным волосам,
взглянула на оправленные в бриллианты часики.

Муж любовался ею, ибо красота всегда имеет над нами власть, как бы она
ни была холодна.

- Ну, нам недолго еще терпеть такую погоду! - сказал он. - Через две
недели мы будем в Риме!

Миссис Герствуд улыбнулась, уютно устраиваясь в углу купе. Приятно
сознавать себя тещей богатого молодого человека, состояние финансов
которого она лично проверила.

- А ты думаешь, что пароход отойдет вовремя? - спросила Джессика. -
Такая погода не может помешать?

- О нет! - успокоил ее муж. - Для парохода это не имеет никакого
значения.

Мимо купе прошел светловолосый молодой человек, сынок какого-то банкира
из Чикаго. Он давно уже приглядывался к надменной красавице. Даже сейчас
он не постеснялся пристально посмотреть на нее, и Джессика это отлично
заметила. Искусно изображая равнодушие, она медленно повернула к окну свою
прелестную головку. Но это отнюдь не было вызвано скромностью, присущей
молодой жене. Просто ее тщеславие было вполне удовлетворено.

А в это время в одном из переулков, выходивших на Бауэри, перед грязным
четырехэтажным зданием, чью некогда темно-желтую окраску сажа и дожди
превратили в нечто неописуемое, стояла толпа бездомных и среди них -
Герствуд. Толпа нарастала постепенно. Сначала перед запертой деревянной
дверью топтались два-три человека в полинявших и мятых фетровых шляпах; не
в меру широкие пиджаки отяжелели от талого снега, воротники были подняты.
Штаны с бахромой, больше похожие на мешки, свисали над огромными дырявыми
башмаками. Они не делали попыток войти и только грузно переступали с ноги
на ногу, глубоко засунув руки в карманы и поглядывая то на прохожих, то на
зажигавшиеся фонари. С каждой минутой очередь все возрастала. Тут были и
седобородые старики с ввалившимися глазами, и люди сравнительно молодые,
но изнуренные болезнями, и люди средних лет. Полных не было вовсе. У
одного лицо было совсем бескровное, у другого - красное, как кирпич. У
того были худые, сутулые плечи, этот ковылял на деревянной ноге, третий
был живой скелет, на котором болталась одежда. Повсюду виднелись большие
уши, распухшие носы, потрескавшиеся губы и налитые кровью глаза. Во всей
этой массе - ни одного нормального, здорового лица, ни одной прямой
фигуры, никого, чей взгляд не блуждал бы. Под напором ветра и мокрого
снега они спотыкались, напирая друг на друга. Мелькали отмороженные,
красные кулаки. У некоторых - жалкое подобие шляпы, отнюдь не защищавшей
посиневших ушей. Переминаясь с ноги на ногу, эти люди раскачивались в
каком-то жутком ритме.

По мере того как толпа возле двери росла, все чаще и чаще слышались
ропот и брань, направленные против кого придется:

- Будь они прокляты! Хоть бы поторопились открыть!

- Посмотрите на фараона! Не спускает с нас глаз.

- Может, они думают, что теперь лето?

- Лучше бы сидеть сейчас в Синг-Синге [тюрьма в штате Нью-Йорк].

Внезапно налетел особенно сильный порыв холодного ветра, и бездомные
сгрудились теснее. Толпа колыхалась, двигалась, толкаясь. Тут не было ни
злости, ни жалоб, ни угроз. Их мрачное, терпеливое ожидание не облегчалось
шуткой или чувством взаимного доброжелательства. Мимо проехала карета, в
которой, удобно откинувшись, сидел какой-то джентльмен. Один из бедняков,
стоявший у самой двери, обратил на него внимание остальных:

- Взгляните-ка на этого молодчика!

- Ему-то не холодно! - отозвался другой.

- Гей! Гей! Гей! - закричал третий, хотя карета давно уже промчалась.

Понемногу надвигалась ночь. Прохожие спешили домой. Торопливо проходили
мимо клерки и продавщицы. Проезжали переполненные трамваи. Ярко горели
газовые фонари. В домах ровным красноватым светом засветились окна. Толпа
несчастных, голодных людей все еще стояла у двери.

- Что ж, они никогда не откроют, что ли? - раздался чей-то хриплый
голос.

Это замечание, казалось, вновь пробудило у всех интерес к закрытой
двери. Они глядели на нее совсем как собаки, которые скулят и царапают
дверную ручку. Они ежились, моргали, и время от времени слышались то
возглас, то грубая брань. Они все ждали, а снег, кружась, все бил им в
лицо колючими хлопьями, скоплялся на старых шляпах и костлявых плечах. В
центре толпы тепло человеческих тел и пар от дыхания растопляли снег, и
вода капала с ободков шляп на озябшие носы; но Герствуду не удалось
пробраться в середину, и он, понурив голову и сгорбившись, стоял с краю.

В фрамуге над дверью зажегся свет. Толпа встрепенулась и заволновалась
в ожидании. Наконец болты внутри заскрипели, и все насторожились.
Послышалось шарканье ног, раздался оклик:

- Эй вы, не напирать!

Дверь открылась. В течение минуты в жутком животном молчании
протискивались внутрь человеческие тела. Двигались мокрые шляпы, мокрые
плечи, озябшая, рыхлая, хрипло дышащая масса людей ползла между голыми
стенами. Затем толпа исчезла, растворившись, словно туман над водой. Было
ровно шесть часов. На лицах всех прохожих было написано слово "обед". Но
здесь не было и помину об обеде - ничего, кроме коек.

Герствуд заплатил пятнадцать центов и устало поплелся в отведенную ему