Чтение 105–й страницы книги ~Анж Питу~

- Я ручаюсь за тебя.

- Тогда... - сказал Бийо со вздохом.

- Тогда? - переспросил Жильбер.

- Тогда я остаюсь; но я знаю, что еще не раз испытаю приступ слабости.

- Я всякий раз буду рядом, чтобы поддержать тебя.

- Значит, так тому и быть, - вздохнул фермер. Потом, бросив последний
взгляд на тело барона де Шарни, которое слуги укладывали на носилки, он
произнес:

- И все же маленький Жорж де Шарни был так хорош, когда скакал на своей
серой лошадке, с корзинкой в одной руке и кошельком - в другой!

Глава 57

О ТОМ, КАК ПИТУ И СЕБАСТЬЕН ЖИЛЬБЕР ОТПРАВИЛИСЬ В ПУТЬ, КАК ОНИ ШЛИ И КАК ДОВРАЛИСЬ ДО ВИЛЛЕР-КОТРЕ

Мы видели, при каких обстоятельствах задолго до того времени, до которого
мы дошли в своем повествовании, Питу и Себастьен Жильбер отправились в
деревню.

Поскольку мы намереваемся ненадолго оставить главных героев нашей
истории, чтобы последовать за двумя юными путешественниками, мы надеемся,
что читатели позволят нам описать в подробностях их отъезд, дорогу, которой
они шли, и их приход в Виллер-Котре, который, по глубокому убеждению Питу,
без них обоих решительно опустел.

Жильбер послал Питу за Себастьеном.

Для этого Питу посадили в фиакр. Себастьена поручили заботам Питу, а Питу
поручили заботам кучера.

Через час фиакр привез назад Питу, а Питу привез с собой Себастьена.

Жильбер и Бийо ждали их в квартире, которую они наняли на улице
Сент-Оноре, немного выше церкви Успения.

Жильбер объявил сыну, что тот должен немедля уехать вместе с Питу и
спросил, хочется ли ему вновь оказаться в лесах, которые он так любил.

- Да, отец, - ответил мальчик, - если вы будете навещать меня в
Виллер-Котре или я смогу приезжать к вам в Париж.

- Не беспокойся, дитя мое, - сказал Жильбер, целуя сына в лоб. - Ты же
прекрасно знаешь, что теперь я не смогу жить, не видясь с тобой.

Что до Питу, то он зарделся от радости при мысли, что они уедут в этот же
вечер.

А когда Жильбер вложил ему в одну руку две ладошки Себастьена, а в другую
- десяток луидоров по сорок восемь ливров каждый, он побледнел от счастья.

Длинный перечень советов доктора Жильбера, касавшихся в первую очередь
гигиены, был выслушан с благоговением.

Себастьен потупил свои большие глаза, в которых стояли слезы.

Питу взвешивал и пересыпал монеты в своем бездонном кармане.

Жильбер вручил Питу, облеченному полномочиями гувернера, письмо.

Оно было адресовано аббату Фортье. Когда доктор закончил свою
напутственную речь, слово взял Бийо.

- Господин Жильбер, - сказал он, - доверил тебе разум Себастьена, я же
доверяю тебе его тело. У тебя есть кулаки; если понадобится, смело пускай их
в ход.

- Слушаюсь, - сказал Питу, - кроме того, у меня есть сабля.

- Не злоупотребляй ею, - предостерег Бийо.

- t- Я буду милосердным, - ответил Питу, - clemens его.

- Можешь быть героем, - разрешил простодушный Бийо.

- Теперь, - сказал Жильбер, - остается только решить, как вам добраться
до Виллер-Котре.

- О! - воскликнул Питу. - От Парижа до Виллер-Котре всего восемнадцать
миль, мы будем идти и всю Дорогу разговаривать.

Себастьен взглянул на отца, словно спрашивая его, интересно ли
разговаривать с Питу на протяжении восемнадцати миль.

Питу перехватил его взгляд:

- Мы будем говорить по-латыни, и нас примут за ученых.

Это была его мечта. Невинное создание! Сколько других пареньков с десятью
двойными луидорами в кармане сказали бы: "Мы накупим пряников". Жильбер на
мгновение заколебался. Он посмотрел на Питу, потом на Бийо.

- Я понимаю, - сказал Бийо. - Вы спрашиваете себя, хороший ли Питу
проводник и можно ли ему доверить ребенка.

- О! - сказал Жильбер. - Я вверяю ребенка не ему.

- А кому же?

Жильбер посмотрел вверх; он еще не окончательно порвал с вольтерьянством
и не решился ответить: "Богу".

Но этот взгляд был достаточно красноречив. В конце концов решили принять
план Питу, который обещал юному Жильберу увлекательное и не слишком
утомительное путешествие, и пуститься в дорогу на следующее утро.

Жильбер мог бы отправить сына в Виллер-Котре дилижансом, которые как раз
начали ездить от Парижа до границы, или даже в своей карете; но мы знаем,
как его тревожила мечтательность маленького Себастьена, а ничто так не
располагает к тому, чтобы предаваться грезам, как быстрая езда и стук колес.

Поэтому он ограничился тем, что проводил мальчиков до Бурже, а там,
указав широким жестом на уходящую вдаль дорогу, освещенную ласковым солнцем
и окаймленную деревьями, сказал:

- Идите!

И Питу пошел, уводя с собой Себастьена; мальчик много раз оборачивался и
посылал воздушные поцелуи Жильберу, который, скрестив руки на груди,
продолжал стоять на том самом месте, где расстался с сыном, и провожал его
глазами, как провожают глазами чудное видение.

Питу расправил плечи. Он был чрезвычайно горд доверием, которое оказал
ему такой важный человек, как лейб-медик Жильбер.

Питу ревностно принялся за порученное дело, которое состояло в том, чтобы
быть одновременно гувернером и гувернанткой.

Он был полон веры в себя; он спокойно шел через деревни, объятые ужасом и
смятением после недавних парижских событий, - мы говорим "недавних", ибо
хотя мы дошли в своем повествовании до 5 и 6 октября, Питу и Себастьен, как
мы помним, вышли из Парижа в конце июля или в начале августа.

Головным убором Питу служила каска, а оружием - большая сабля. Это все,
что он приобрел во время событий 13 и 14 июля; но этих двух трофеев,
придававших ему грозный вид, было достаточно и для удовлетворения его
честолюбия, и для обеспечения безопасности.

Впрочем, своим грозным видом Питу был обязан не только каске и драгунской
сабле.

Все, кто принимали участие в штурме Бастилии, все, кто так или иначе ему
содействовали, сохранили в себе нечто героическое.

Кроме того, Питу стал немножко оратором.

Все, кто слышали постановления Ратуши, речи г-на Байи, выступления г-на
де Лафайета, научились худо-бедно витийствовать, особенно если уже изучили
латинские Conciones <Речи на собрании (лат.).> , довольно бледным, но все же
довольно точным подражанием которым было французское красноречие конца XVIII
века.

Обладающий двумя этими достоинствами, а также двумя крепкими кулаками,
чрезвычайно приветливой улыбкой и хорошим аппетитом в придачу, Питу в
прекрасном расположении духа шагал по дороге в направлении Виллер-Котре.

Тем, кто интересовался политикой, он сообщал новости; впрочем, побывав в
Париже, где новости нынче пекли в огромных количествах, он мог при случае и
присочинить.

Он рассказывал, что г-н Бертье зарыл в землю несметные сокровища, и что
однажды их разыщут и выкопают. Он утверждал, что овеянный славой г-н де
Лафайет, гордость провинциальной Франции, в Париже был уже не более чем
совершенно истрепавшейся куклой, чей белый конь служил мишенью для
острословов. Он уверял, что г-н Байи, которого Лафайет удостоил своей верной
дружбы, аристократ из аристократов, а по словам злых языков, еще и кое-что
похуже.

Истории, которые рассказывал Питу, вызывали бурный гнев слушателей, но он
умел смирять его нептуновым quos ego <Вот я вас (Вергилий. Энеида, 1, 135)>,
ибо знал новые анекдоты про Австриячку.

Благодаря неиссякаемому красноречию Питу его без конца угощали обедами и
ужинами до самого Восьена, последней деревушки на пути к Виллер-Котре.

Поскольку Себастьен, напротив, ел мало, а то и вовсе не ел, поскольку он
все время молчал, поскольку он был бледным болезненным ребенком, каждый,
принимая участие в Себастьене, восхищался неусыпными заботами Питу, который
холил и лелеял мальчика и вдобавок съедал его порцию, причем с таким видом,
будто делает это единственно из любезности.

Дойдя до Восьена, Питу, казалось, заколебался; он посмотрел на
Себастьена, Себастьен посмотрел на Питу.

Питу почесал в затылке. Это была его манера выражать нерешительность.

Себастьен достаточно хорошо знал Питу и не оставил без внимания эту
подробность.

- Что случилось, Питу? - спросил мальчик.

- Случилось то, - отвечал Питу, - что если тебе все равно и ты не слишком
устал, давай пойдем в Виллер-Котре не прямо, а через Арамон.

И честный Питу покраснел, высказывая эту мысль, как зарделась бы Катрин,
выражая менее невинное желание.

Себастьен понял.

- Ах, конечно, - сказал он, - ведь там умерла наша бедная матушка Питу.

- Идем, брат мой, идем, Питу так обрадовался, что чуть не задушил
Себастьена в объятиях, потом взял мальчика за руку и, свернув с тракта,
устремился вдоль реки так быстро, что не успели они пройти и ста шагов, как
Себастьен, запыхавшись, попросил:

- Не так быстро, Питу, помедленнее.

Питу остановился; ему было невдомек, что Себастьен еле поспевает за ним,
ведь он шел своим обычным шагом.

Он увидел, что мальчик бледен и дышит с трудом.