И не по чину церемонии, а от всего сердца поклонился
в ноги отцу.
По знаку царя, вице-канцлер, Шафиров начал читать
манифест, который в тот же день должны были прочесть
на Красной площади народу:
"Мы уповаем, что большей части верных подданных на-
ших ведомо, с каким прилежанием и попечением мы сына
своего перворожденного Алексея воспитать тщились. Но
все сие радение ничто пользовало, и семя учения на камени
пало, понеже не токмо одному оному не следовал, но и не-
навидел, и ни к воинским, ни к гражданским делам никакой
склонности не являл, упражняясь непрестанно в обхожде-
нии с непотребными и подлыми людьми, которые грубые
и замерзелые обыкности имели".
Алексей почти не слушал. Он искал глазами глаз отца.
Но тот смотрел мимо него неподвижным, непроницаемым
взором.
"Притворство, диссимуляция! - успокаивал себя царе-
вич.- Теперь, хоть ругай, хоть бей - знаю, что любишь!"
"И видя мы его упорность в тех непотребных поступ-
ках,- продолжал читать Шафиров,- объявили ему, что
ежели он впредь следовать воле нашей не будет, то его
лишим наследства. И дали ему время на исправление.
Но он, забыв страх и заповеди Божий, которые пове-
левают послушну быть и простым родителям, а не то что
властелинам, заплатил нам за столь многие вышеобъявлен-
ные наши родительские о нем попечения и радения не-
слыханным неблагодарением. Ибо, когда по отъезде нашем
для воинских действий в Дацкую землю оставили его в
Санктпитербурге и потом писали к нему, чтоб он был к нам
в Копенгаген для присутствия в компании военной и луч-
шего обучения, то он, сын наш, вместо того, чтоб к нам
ехать,- забрав с собою деньги и некую жонку, с коей
беззаконно свалялся, уехал и отдался под протекцию це-
сарскую. И объявляя многие на нас, яко родителя своего
и государя, неправедные клеветы, просил цесаря, дабы
его не токмо от нас скрыл, но и оборону свою воору-
женною рукою дал против нас, аки некакого ему неприя-
теля и мучителя, от которого будто он чает пострадать
смерть. И как тем своим поступком стыд и бесчестие
пред всем светом нам и всему государству нашему учинил,
то всяк может рассудить, ибо такого приклада и в исто-
риях сыскать трудно! И хотя он, сын наш, за все сии
преступления достоин смерти, но мы, отеческим сердцем
о нем соболезнуя, прощаем его и от всякого наказания
освобождаем... Однакож..."
Прерывая чтение, раздался глухой, сиповатый и гроз-
ный голос Петра, полный таким гневом и скорбью, что
вся церемония как будто исчезла, и все вдруг поняли
ужас того, что совершается:
- Не могу такого наследника оставить, который бы
растерял то, что чрез помощь Божию отец получил, и ни-
спроверг бы славу и честь народа Российского - к тому
же и боясь Суда Божия - вручить такое правление, знав
непотребного к тому! А ты...
Он посмотрел на царевича так, что у него сердце упало:
ему показалось, что это уже не притворство.
- А ты помни: хотя и прощаю тебя, но ежели всей
вины не объявишь и что укроешь, а потом явно будет,
то на меня не пеняй: за сие пардон не в пардон. Казнен
будешь смертью!
Алексей поднял было руки и весь потянулся к отцу,
хотел что-то сказать, крикнуть,- но тот уже опять смотрел
мимо него неподвижным непроницаемым взором. По знаку
царя, Шафиров продолжал чтение:
"И тако мы, сожалея о государстве своем и верных под-
данных, властию отеческою и яко самодержавный госу-
дарь, лишаем его, сына своего Алексея, за те вины и пре-
ступления, наследства по нас престола Всероссийского,
хотя б ни единой персоны нашей фамилии по нас не оста-
лось. И определяем и объявляем помянутого престола на-
следником другого сына нашего, Петра, хотя еще и мало-
летна суща, ибо иного возрастного наследника не имеем.
И заклинаем сына нашего родительскою нашею клятвою,
дабы того наследства не искал. Желаем же от всех верных
наших подданных и всего народа Российского, дабы по сему
нашему изволению и определению, сего от нас назначенного
в наследство наше сына нашего Петра за законного наслед-
ника признавали и почитали, и на сем обещанием пред
святым алтарем, над святым Евангелием и целованием
Креста утвердили. Всех же тех, кто сему нашему изволению
в которое-нибудь время противны будут и сына нашего
Алексея отныне за наследника почитать и ему в том вспо-
могать станут, изменниками нам и отечеству объявляем".
Царь встал, сошел с трона и велел присутствующим,
не дожидаясь его, идти в Успенский собор для целования
креста.
Когда все, кроме Толстого, Шафирова и нескольких
других ближайших сановников, двинулись к выходу и зала
опустела, Петр сказал ему:
- Ступай!
Они вместе прошли через сени столовой в Тайник От-
ветной палаты, откуда в старину московские цари, скрытые
за тафтяными пологами, слушали совещания посольские.
Это была маленькая комната, вроде кельи, с голыми
стенами, со слюдяным оконцем, пропускавшим янтарно-
желтый, как бы вечно-вечерний, свет. В углу, перед обра-
зом Спасителя с темным ликом в терновом венце и крот-
ким скорбным взором, теплилась неугасимая лампада. Петр
запер дверь и подошел к сыну.
Опять, как тогда в Неаполе, во время бреда, и намедни
в Преображенском,- царевич весь дрожал непрерывною
мелкою дрожью, точно в сильном ознобе. Но все еще на-
деялся: вот сейчас обнимет, приласкает, скажет, что лю-
бит - и все эти страхи кончатся уже навсегда.
"Знаю, что любишь! Знаю, что любишь!" -- твердил
про себя, как заклятие. Но все-таки сердце билось от ужаса.
Он опустил глаза и не смел их поднять, чувствуя
на себе тяжелый, пристальный взор отца. Оба молчали.
Было очень тихо.
- Слышал ли,- произнес наконец Петр,- что давеча
перед всем народом объявлено - ежели что укроешь,
то смерть?
- Слышал, батюшка.
- И ничего донести не имеешь к тому, что третьего
дня объявил?
Царевич вспомнил о матери и опять почувствовал, что
не предаст ее, хотя бы ему грозила смерть сейчас же.
- Ничего,- как будто не сам он, а кто-то за него про-
говорил чуть слышно.
- Так ничего? - повторил Петр.
Алексей молчал.
- Говори!..
У царевича в глазах темнело, ноги подкашивались.
Но опять, как будто не сам он, а кто-то за него ответил:
- Ничего.
- Лжешь! - крикнул Петр, схватив его за плечо и сжав
так, что казалось, раздробятся кости.-Лжешь! Утаил о