заледеневшую руку.
- Я из губкомола. - Покопался в кармане, достал мятую бумажку, положил
на стол. - Командировочное удостоверение.
Быстров передал бумажку Дмитрию Фомичу для оформления.
- Мы и так верим.
- Хочу с вами поговорить, как у вас работа с молодежью.
- А это уж вы с Ознобишиным, - нетерпеливо ответил Быстров, прошел
через комнату, приоткрыл дверь, сказал кому-то: - Пошлите за Ознобишиным.
И вот Ознобишин и Шифрин друг перед другом. Слава в своем тулупчике
выглядит обычным крестьянским пареньком, и Шифрин, как ни старается
выглядеть начальником, держится неестественно, да и одет странно.
Солдатская шинель до щиколоток, он получил ее перед отъездом на складе
губсобеса, на этот склад военное ведомство сдавало пришедшее в ветхость
обмундирование, подпоясана гимназическим ремнем, и на пряжке еще
поблескивает лавровый венок, как ни старался Шифрин соскрести эмблему
напильником, а голова тонет в боярской шапке, отороченной кроликом под
соболя.
Шапку отец Шифрина сшил для какого-то заезжего актера. Но актер уехал,
не выкупив заказа, и шапка ждала своего покупателя. Если бы не мать, не
видать Давиду этой шапки. Мать с тревогой наблюдала, как Давид собирается в
командировку. Шинель выдали на службе, подбита она ветром, и мать настояла,
чтобы мальчик поддел под шинель ее жакет, а на голове солдатская фуражка.
- Нисон! - в отчаянии воззвала мать к мужу.
Нисон покачал головой. Все же отцовские чувства пересилили скупость.
- Возьми шапку, - сказал он сыну, указывая на полку.
- Я поеду в фуражке, - ответил Давид с гордостью. - В таких шапках
ходила буржуазия.
- Возьми шапку, - повторил отец. - В таких шапках щеголяют теперь твои
красные байстрюки.
- Надо мной будут смеяться, - уже не так решительно возразил Давид.
- Хотел бы я видеть того, кто не позавидует собольей шапке, - сказал
отец.
- Положим, это не соболь, а кролик, - восстановил Давид истину. - Будь
это настоящий соболь, я бы еще подумал.
- Он бы еще подумал! - воскликнул отец. - Думать хорошо, когда есть чем
согреть голову.
"Беру шапку только ради матери, - мысленно сказал Давид. - Иначе от
беспокойства она сойдет с ума".
В этой-то шапке и появился Шифрин в Успенском волисполкоме.
- Ну и шапка у тебя! - вырвалось у Славы. - Где ты ее только достал?
Из-под шапки сердито блеснули мышиные глазки.
- Шапка тут ни при чем, - сердито сказал он. - Давай по существу.
Он потребовал списки сельских ячеек. Его не интересовали ни занятия по
ликвидации неграмотности, ни изъятие хлебных излишков, ни художественная
самодеятельность, ни заготовка топлива для школ.
- Ты мне лучше объясни, как ваша организация участвует в политической
жизни страны?
Слава не понял:
- Разве изъятие хлебных излишков и ликвидация неграмотности не
политика?
- Не прикидывайся младенцем!
У Шифрина сорвался голос, должно быть, он здорово намерзся.
- Есть хочешь? - спросил Слава.
- Хочу, - сказал Шифрин и хлюпнул носом. - Но прежде займемся делами.
Ты можешь собрать волостной актив?
- Когда?
- Скажем, завтра?
- Ты в уме? - Слава снисходительно усмехнулся. - Оповестить,
собраться... Зима! Клади неделю. Да и то...
Ссылка на зиму была убедительна.
- А где у вас больше комсомольцев? - Шифрин склонился над списками. - В
Корсунском? Там кто секретарь - Сосняков? - Шифрин сам спрашивал и сам
отвечал, он хорошо ориентировался в бумажках. - Можно на него положиться?
Крепкий работник?
- Работник-то он крепкий, только злой очень, вечно всем недоволен.
- Говоришь, злой? - Шифрин повеселел. - Это хорошо! Значит, едем в
Корсунское.
Он попросил добыть подводу, пойти обедать к Славе отказался, выпил в
сторожке у Григория кружку несладкого морковного чаю с куском прогорклого
хлеба и заторопился с отъездом.
Зимняя дорога, хочешь ты этого или не хочешь, сближает людей лежа
рядышком в розвальнях, укрытые одним тулупом, Слава и Шифрин невольно
прижимались друг к другу. Возница дремал, лишь механически похлестывал
лошаденку кнутиком, да шелестели по накатанному снегу полозья. Морозец
пощипывал щеки.
Шифрин шмыгнул носом.
- Плохо.
- Что - плохо? - спросил Слава.
- Все плохо, - пожаловался Шифрин. - Нужно менять курс.
И опять Слава не понял:
- Какой курс?
- Не изображай из себя мальчика, - раздраженно буркнул Шифрин, все чаще
шмыгая носом. - В Москве дискуссия. Слышал? Ленин хочет все тишком да
молчком, а Лев Давыдыч вынес наболевшие вопросы на обсуждение всей партии...
Слава не сразу сообразил, что речь идет о Троцком, Шифрин называл его
по имени-отчеству, точно тот был его близким знакомым.
- Рабочие бедствуют, крестьянство недовольно, интеллигенция отказывает
Советской власти в доверии, - продолжал Шифрин. - А Ленин хочет превратить
профсоюзы в школу коммунизма! Наоборот, их надо присоединить к
государственному аппарату, установить военную дисциплину...
Тулуп плохо согревал Шифрина, его трясло мелкой дрожью, и он все
плотнее прижимался к Ознобишину.
- Что-то я не понимаю, Давид, - примирительно сказал Слава. - Разве
плохо учиться коммунизму?
- Эх ты, деревня! - пискнул Шифрин, высунув из-под тулупа сизый нос. -
Всему верите, а надо доходить своим умом...
И он принялся перечислять: в Ростове бастуют рабочие, в Тамбове
крестьянские волнения, в Карелии действуют белогвардейцы, а на Украине
петлюровцы. Он называл фамилии и города, ссылался на газеты, факты, каждый
по отдельности, выглядели убедительно, но Слава уловил в тоне Шифрина
странную тенденциозность, - газеты рассказывают и о хорошем, и о плохом,
однако стоит выбрать из газет сообщения об одних несчастных случаях, стоит
нанизать эти несчастные случаи на веревочку змеиной мысли, как получается,
что везде и всюду происходят лишь одни несчастные случаи, статистика -
опасное оружие в руках предубежденного человека.
Слава оборвал Шифрина:
- А откуда тебе это известно?
- Из газет.
- Нет этого в газетах!
- Надо уметь читать...
Шифрин опять спрятал нос, но невнятное бормотание долго еще неслось
из-под тулупа.
"Что он за человек? - размышлял Слава. - Состоял в чоновском отряде,
собирался на фронт, вел себя как революционер, а теперь распространяет
всякие обывательские слухи".
Ох уж эти слухи! В каком-то доме один сказал что-то про другого и
передал третьему, слух пошел по деревне, переметнулся в города, а там...
И ведь все выдается за самое достоверное!
Слава сдернул с Шифрина тулуп.
- Послушай, Давид...
- Холодно!
- Собрание в Корсунском будем проводить?
- Угу.
- Вот ты и сделай доклад о том, что ты говорил.
- Об этом не всякому скажешь.
- Почему?
- Для того чтобы правильно оценить происходящее, нужно обладать
достаточным кругозором.
- Но ты же ведь понятия не имеешь о ребятах в Корсунском?
На это ответа не последовало. Шифрин опять зарылся в тулуп.
Приехали в Корсунское в темноте.
- Зайдем в сельсовет, устроимся на ночевку, отогреемся...
Шифрин воспротивился.
- Где обычно устраиваются комсомольские собрания?
- В школе...
- Вот в школу и пойдем.
В школе темно, пусто, лишь в одном классе несколько учеников разучивают
какую-то пьесу.
Шифрин как был, в шинели и шапке, прижался к теплым изразцам остывающей
печки и велел вызвать Соснякова.
С ним Шифрин быстро нашел общий язык - все только о делах и ни о чем
постороннем, договорились созвать комсомольцев с утра, вопрос один -
"Текущий момент и задачи молодежи". Сосняков строго посмотрел на Ознобишина,
они расходились и в оценке текущего момента, и в определении задачи, и в
присутствии представителя губкомола Сосняков почувствовал себя во всеоружии.
На ночь Сосняков позвал приезжих к себе - "в тесноте, да не в обиде".
Шифрину хотелось поближе познакомиться с Сосняковым, он принял приглашение.
"Задаст задачу матери, - подумал Слава, - живут тесно..."
- Подождите меня, я сейчас, вчера для учителей картошку привезли...
Вернулся с узлом. Одолжил картошки, догадался Слава.