В десять раз дороже хорошей овцы! А курбаши требовалось видимо-невидимо
всякого оружия, амуниции, боеприпасов. Вот он и свирепствовал, драл с
живого и с мертвого, чтобы только купить у англичан побольше пулеметов и
одиннадцатизарядных винтовок. Инглиз-аскеры хоть и тоже не любили
большевиков, но денежки считать умели: бесплатно ничего не давали. За
каждую винтовку приходилось платить. Поэтому обирали всех: и богатых и
бедных. Но страшнее всего было не это. Все-таки кошелек - не жизнь, хоть
многим он и дороже жизни. Не только мы, мюриды, но и святые старцы
поддавались иллюзорным соблазнам мира. Некоторые пошли нехорошим, кровавым
путем. Даже прямой потомок Мухаммеда пигимбар Султан собрал отряд в
шестьсот сабель и сам сделался курбаши! Виданное ли дело? Очень скверно.
Тогда я впервые усомнился в святости старцев и в разумности правопорядка
на земле и на небесах. Но на открытый бунт не решился. Мы хорошо знали,
как расправляется Ибрагим-бек с вероотступниками! Муллу Алимухаммеда из
кишлака в Гиссарской долине убили только за то, что он осмелился назвать
кровопролитие не угодной аллаху затеей. Ему содрали кожу с лица и отрезали
язык, а после уже изрубили саблями. Я тогда же решил бежать из армии
Ибрагим-бека. Да только куда? Кяфиров-большевиков, о которых рассказывали
столько ужасов, я страшился, инглезам же был просто не нужен. Так и
мыкался несчастный дервиш... Потом, когда все осталось позади и я, отбыв
положенный срок, стал полноправным советским человеком, мой рассказ об
этих незабываемых днях поместили в республиканской газете. Я и сам не
заметил, как стал наставником молодежи. Мои воспоминания о жестоком
Ибрагим-беке, о забывших бога ишанах, о преступлениях басмачей помогали
людям строить новую жизнь. А уж Мир-Джафар полюбил эту жизнь всем
израненным сердцем! Возненавидев прошлое, я проклял нечестивых служителей
аллаха - раболепных прислужников баев, угнетателей трудового народа. Мои
скромные заслуги высоко оценила новая власть, и я - подумать только! -
стал заместителем директора краеведческого музея по антирелигиозной
пропаганде!
моей жизни, о прискорбном стечении обстоятельств, которые привели меня в
чужую квартиру. Я ничего не утаю. Мне стыдно, что люди могут принять меня
за вора! Мир-Джафар за всю жизнь только однажды украл. Об этом вам надо
знать. Все связано в человеческой жизни. Коран повелевает отсекать вору
кисть руки. Я стал вором. Отныне имя мне было <сарик>. Лучше бы мне
отсекли тогда руку! Тот памятный случай, хотя и взял я вещь, принадлежащую
моим дедам, повлек за собой последний, неправильный мой поступок. Люди
малодушны, говорит пророк, слабы, торопливы. Я поторопился...
ударила его в грудь. Он пошатнулся и, побледнев, зажал рану. Я ехал с ним
стремя в стремя и все видел. Пригнувшись к луке, он дал коню шпоры и
повернул назад. Мы отступили за кордон, даже не подобрав раненых, не взяв
убитых, чтобы похоронить их согласно обряду. Ибрагим-бек скакал впереди
всех, не отнимая руки от простреленного халата. Сзади стучал пулемет,
нестройно трещали винтовочные выстрелы. Я не смотрел по сторонам, но
слышал, как на всем скаку падали наши люди и лошади некоторое время
волочили их по гремящему щебню. Ибрагим-бек остановился только за
перевалом. Выпрямившись в седле, он медленно отнял от груди руку и широко
растопырил пальцы. Крови не было. <Аллах акбар!> - прошептал курбаши и
полез за пазуху. Оказалось, что ружейная пуля, которая, видимо, была на
излете, застряла в кожаном мешочке с камнем и талисманом. Ибрагим-бек
вытащил ее зубами и, засмеявшись, подкинул на ладони. <Велик аллах!> -
вновь прошептал он и слез с коня, чтобы вознести салят альхаджа - молитву
об исполнении желаний. Ему расстелили коврик, и, благоговейно поцеловав
мешочек, он опустился на колени. Не знаю, молился ли когда-нибудь этот
ревностный в вере человек более горячо! Все мы попадали на колени, чтобы
возблагодарить аллаха за явленное нам доказательство благоволения неба. И
вновь был дан знак свыше, только понять его мог один Мир-Джафар. Склоняясь
до земли, я случайно заметил, как в порыве благоговейного трепета
Ибрагим-бек выпустил зажатый в руке мешочек и схватил четки. Из черной,
пробитой пулей дыры, выкатилась сверкающая, как искра жгучая, капля и
застыла, переливаясь на солнце. Казалось, что камень прожжет ковер. Мне ли
было не узнать этот камень, хотя я никогда не видел его? Несравненный,
единственный в мире Нар-Хамр, или камень огня и вина, лежал от меня на
расстоянии вытянутой руки. Когда великий завоеватель Тимур-Хромой залил
кровью и предал огню побежденную страну, моего пращура, несравненного
мастера Свами, вместе с другими искусными умельцами Тимур, мир праху его,
забрал к себе в Самарканд. Во имя славы и процветания своей столицы,
ставшей первым городом мира, он, не щадивший даже грудных младенцев,
оставлял жизнь ремесленникам. Так уста* Свами в толпе невольников был
уведен на чужбину. Вскоре он сделался признанным ювелиром, любимцем первой
жены Тимура, китайской царевны Бибиханым, и уже как свободный человек
правоверный Самид дал жизнь нашему роду. Чудесный камень огня и вина,
дарующий мудрость и долголетие, который он унес с собой на чужбину,
достался, когда аллах взял Самида в свой сад, его старшему сыну. Так
переходил он от старшего в роде к наследнику дома и состояния, пока прадед
последнего из бухарских эмиров не заточил моего деда в зиджан - тюрьму без
света, где узников грызли по ночам страшные крысы. Мой прадед Худайберген,
да покоится он с миром, больше жизни любил сына и отдал чудесный камень
хану в обмен на жизнь первенца. Расставшись с алмазом огня и вина,
Худайберген забросил ювелирное дело и стал торговать самоцветами. С той
поры камень хранился у ханов, а мы сделались купцами. Мой отец был купцом
и мой старший брат, да будут благословенны их имена, тоже продавал камни.
Так суждено мне было встретить и в ту же минуту узнать чудесную реликвию,
память о которой бережно хранили мои предки. Видно, очень крепко надеялся
свергнутый с престола Сеид Алим-хан на армию Ибрагим-бека, если отдал ему
такую драгоценность! А может, эмир даже и не знал настоящей цены
доставшегося ему сокровища. Отец, помню, рассказывал, что в юности
Алим-хан чуть не проиграл наш камень в карты князю Юсупову, с которым
учился в пажеском корпусе...
как молния, стрела-змея, метнулась к камню. Я зажал его в горячий и потный
кулак и, обессилев, распростерся на коврике. Если кто и смотрел на нас со
стороны, наверно, подумал, что я изнемог в благочестивом рвении. Мое
сердце билось у горла и срывалось к ногам. Я чувствовал, что умираю. Все
во мне окаменело, как высохшая на солнце глина. Не помню, как я сумел
разжать кулак и схватить камень губами. Как смог совершить итидаль -
выпрямиться после молитвенного поклона и встать. Скатав коврики, мы
тронулись дальше зализывать раны. Собирать силы для нового набега. Я
старался не попадаться на глаза Ибрагим-беку. Но он в тот день не хватился
пропажи. Лишь на следующее утро, собираясь зашить мешочек, курбаши
обнаружил, что камень пропал. Впервые увидел я, что этот демон в
человеческом облике плачет. Он рыдал, как женщина, ползал по земле и
разрывал на себе одежды. Он катался и выл, как раненый барс, до крови
когтя свои щеки и лоб. Перепуганные ишаны не знали, что и делать. Султан,
подаривший курбаши свой талисман с шахадой: <Нет божества, кроме аллаха>,
первым нашелся, что надо делать. Когда Ибрагим-бек подполз и стал целовать
ему ноги, ишан пнул его как последнего пса. <Встань, неверный! -
повелительно крикнул Султан. - Перестань выть, сын греха!> Курбаши покорно
поднялся и, дрожа, как ивовый лист, принялся жаловаться. <Теперь я
беззащитен! - причитал он. - Паду от первой же пули в первом бою>. -
<Дурак! - презрительно усмехнулся Султан. - Тебя спас не камень, а
священная шахада пророка. Пока она с тобой, ни один волос не упадет с
твоей головы! А камень долголетия, фасик*, чтоб ты знал, волшебный. Он не
терпит соприкосновения с металлом. Как только его коснулась пуля, он
испарился и улетел в пустыню. Теперь им владеют джинны черных песков, где
он и пребудет до скончания мира. Но все благие свойства его перешли теперь
к пуле, которая оказалась бессильной тебя поразить. Зашей ее вместе с
шахадой и ничего не бойся, победитель неверных, ты неуязвим>. И когда
Султан увидел, что курбаши ожил от его слов и пришел в себя, заговорил с
ним, как всегда, уважительно и мягко: <А теперь, сын мой, соверши омовение
и покажись армии. Пусть все увидят, что гроза нечестивых большевиков цел и
невредим>.
камень. Поистине я усмотрел в том волю неба...
не интересно. Он давно мертв, и память о нем развеялась. Таков удел
людской. Могущественные и слабые, богатые и бедные, добрые и злые - все мы
уходим в первозданную глину, из которой аллах вылепил первого человека. Но
пока живешь, все на что-то надеешься, цепляешься за вещи, имя которым
тлен. Зачем я взял тогда этот камень?.. Но так или иначе, он остался со
мной. Мне удалось пронести его через все невзгоды и превратности жизни.
Отбыв наказание, я вернулся в родные края и тихо зажил, творя по мере сил
добро. Рассказывал пытливым и юным о проклятом прошлом, раскрывал глаза
заблуждающимся на религиозный дурман. В исправдоме я научился русской
грамоте и даже стал понемногу пописывать. Когда же начал работать в
краеведческом музее, то мои заметки уже печатались в газетах, а редакция
журнала <Безбожник> признала меня своим селькором. Да-да! Уважаемым
человеком стал бывший мюрид Мир-Джафар! Все было бы хорошо, если бы не
постоянно гложущая забота о камне. Она не давала мне покоя ни днем ни
ночью. Очень хотелось проверить, тот ли это самый Нар-Хамр. Наш ли родовой
это алмаз? Все-таки окончательной уверенности у меня не было, я
сомневался! Легко сказать - проверить, а как? Мои деды превратились в
Роллинс Джеймс
Аникина Наталья
Самойлова Елена
Зыков Виталий
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия