больше всегда оставалось и он никогда на пустовал.
Вдруг в лесу раскатилось несколько выстрелов. Они последовали
один за другим совсем близко, и разом перешли в частую
беспорядочную стрельбу. Застигнутые пальбою в том же месте,
где она слышалась, шарахнулись врассыпную. Люди из
вспомогательных лагерных резервов побежали к своим телегам.
Поднялся переполох. Все стали приводить себя в боевую
готовность.
опять к тому месту, где стреляли, стал стекаться народ. Толпа
росла. К стоявшим подходили новые.
обрубок. Изувеченный еще дышал. У него были отрублены правая
рука и левая нога. Было уму непостижимо, как на оставшейся
другой руке и ноге несчастный дополз до лагеря. Отрубленная
рука и нога страшными кровавыми комками были привязаны к его
спине с длинной надписью на дощечке, где между отборными
ругательствами было сказано, что это сделано в отплату за
зверства такого-то и такого-то красного отряда, к которому
партизаны из лесного братства не имели отношения. Кроме того,
присовокуплялось, что так будет поступлено со всеми, если к
названному в надписи сроку партизаны не покорятся и не сдадут
оружия представителям войск Вицынского корпуса.
заплетающимся языком, поминутно теряя сознание,
страдалец-калека рассказал об истязаниях и пытках в тыловых
военно-следственных и карательных частях у генерала Вицина.
Повешение, к которому его приговорили, ему заменили, в виде
милости, отсечением руки и ноги. чтобы в этом изуродованном
виде пустить к партизанам в лагерь для их устрашения. До
первых подходов к лагерной сторожевой линии его несли на.
руках, а потом положили на землю и велели ползти самому,
подгоняя его издали выстрелами в воздух.
невнятный лепет, его слушали, согнув поясницы и низко
наклонившись к нему. Он говорил:
братцы. Видите, кровью исхожу, кровью кашляю. Сейчас кончусь.
говорить ему, ироды. Видите, вредно ему.
Кровью, говорит, своей будешь у меня умываться, сказывай, кто
ты есть такой. А как я, братцы, это скажу, когда я самый, как
есть, настоящий дизельтер. Да. Я от него к вашим перебег.
орудовал?
Сейчас скажу. Атаман Бекешин. Штрезе полковник. Вицинские. Вы
тут в лесу ничего не знаете. В городу стон. Из живых людей
железо варят. Из живых режут ремни. Втащут за шиворот незнамо
куда, тьма кромешная. Обтрогаешься кругом, -- клетка, вагон. В
клетке человек больше сорока в одном нижнем. И то и знай
отпирают клетку, и лапища в вагон. Первого попавшего. Наружу.
Все равно как курей резать. Ей Богу. Кого вешать, кого под
шомпола, кого на допрос. Излупцуют в нитку, посыпают раны
солью, поливают кипятком. Когда скинет или сделает под себя на
низ, заставляют, -- жри. А с детишками, а по женскому делу, о
Господи!
договорил, вскрикнул и испустил дух. Как-то все сразу это
поняли, стали снимать шапки, креститься.
облетела весь лагерь.
его видел, слышал его рассказ, прочел полную угроз надпись на
дощечке.
охватил его в небывалых размерах. В воображении он уже видел
их отданными на медленную пытку, видел их мукою искаженные
лица, слышал их стоны и зовы на помощь. Чтобы избавить их от
будущих страданий и сократить свои собственные, он в
неистовстве тоски сам их прикончил. Он зарубил жену и трех
детей тем самым, острым, как бритва, топором, которым резал
им, девочкам и любимцу сыну Фленушке, из дерева игрушки.
совершенного. О чем он думал? Что у него могло быть впереди?
Какие виды, намерения? Это был явный умопомешанный,
бесповоротно конченное существование.
обсуждая, что с ним делать, он бродил на свободе по лагерю, с
упавшею на грудь головою, ничего не видя мутно-желтыми,
глядящими исподлобья глазами. Тупо блуждающая улыбка
нечеловеческого, никакими силами непобедимого страдания не
сходила с его лица.
голоса, призывавшие к самосуду над ним. Их не поддерживали.
исчез из лагеря, как бежит от самого себя больное водобоязнью
бешеное животное.
9
звуки и формы без видимой связи появлялись в морозном тумане,
стояли, двигались, исчезали. Не то солнце, к которому привыкли
на земле, а какое-то другое, подмененное, багровым шаром
висело в лесу. От него туго и медленно, как во сне, или в
сказке, растекались лучи густого, как мед, янтарно-желтого
света, и по дороге застывали в воздухе и примерзали к
деревьям.
свирепый скрежет снега, по всем направлениям двигались
незримые ноги в валенках, а дополняющие их фигуры в башлыках и
полушубках отдельно проплывали по воздуху, как кружащиеся по
небесной сфере светила.
приближали друг к другу по-банному побагровевшие лица с
обледенелыми мочалками бород и усов. Клубы плотного, вязкого
пара облаками вырывались из их ртов и по громадности были
несоизмеримы со скупыми, как бы отмороженными, словами их
немногосложной речи.
землянку. Ночуйте у меня. Тряхнем стариной, поговорим. Есть
сообщение.
раз черпаю утешительные выводы. Значит, они вовремя спаслись.
А то бы о них имелось упоминание. Впрочем, обо всем при
встрече. Итак, я жду вас.
по-видимому, живы, в безопасности. Но не в них дело.
Великолепнейшие новости. Хотите мяса? Холодная телятина.
такое хлеб, зелень. Надо было осенью организованнее собирать
орехи и ягоды, пока здесь были беженки. Я говорю, дела наши в
наивеликолепнейшем состоянии. То, что я всегда предсказывал,
совершилось. Лед тронулся. Колчак отступает на всех фронтах.
Это полное, стихийно развивающееся поражение. Видите? Что я
говорил? А вы ныли.
мятежников, детоубийство и женоубийство Палых, кровавую
колошматину и человекоубоину, которой не предвиделось конца.
Изуверства белых и красных соперничали по жестокости,
попеременно возрастая одно в ответ на другое, точно их
перемножали. От крови тошнило, она подступала к горлу и
бросалась в голову, ею заплывали глаза. Это было совсем не
нытье, это было нечто совсем другое. Но как было объяснить это
Ливерию?
щекотал в носу и горле. Землянка освещалась тонко в листик
нащепленными лучинками в треногом железном таганце. Когда одна