невероятности, соотношения плоскостей изменялись до неузнаваемости благодаря
новому элементу, элементу краски, великому искуснику по части распределения
отливов, равно как и по части восстановления или, по крайней мере, изменения
размеров. Таким образом, лица, быть может, не очень разнившиеся по своему
строению, в зависимости от того, чем они заливались: пламенем рыжих, с
розовым отливом, волос, белым ли светом матовой бледности, вытягивались или
же расширялись, превращались во что-то иное, вроде аксессуаров русских
балетов, иные из которых при дневном свете представляют собой самые
обыкновенные бумажные кружочки, а когда гений Бакста погружает декорацию в
бледноалое или же затопляет ее лунным светом, то они накрепко врезываются в
нее, точно бирюза на фасаде дворца, или томно распускаются бенгальской розой
в саду. Итак; занявшись изучением лиц, мы их измеряем, но как художники, а
не как землемеры. С Альбертиной все было так же, как и с се подругами. В
иные дни, осунувшаяся, с серым лицом, хмурая; с косячками фиалковой
прозрачности на дне глаз, как это бывает на море, она, казалось, тосковала
тоскою изгнанницы. В другие дни желания вязли на лощеной поверхности ее
разгладившегося лица, и оно не пускало их дальше; если же мне удавалось
бросить на нее взгляд сбоку, то я видел, что на ее щеках, матовых на
поверхности, как белый воск, проступало розовое, и это рождало страстное
желание поцеловать их, поймать этот иной, ускользавший оттенок. Временами
счастье озаряло ее таким неверным светом, что кожа на ее лице становилась
текучей, неясной и пропускала как бы таившиеся под нею взгляды, и они
окрашивали ее в другой цвет, но сама кожа была из того же вещества, что и
глаза; иногда, вперив бездумный взгляд в ее усеянное коричневыми точечками
лицо, на котором мерцали два голубых пятна, я принимал его за яйцо щегла,
часто - за опаловый агат, отшлифованный и отполированный только в двух
местах, где на буром камне прозрачными крылышками голубого мотылька сияли
глаза, в которых плоть становится зеркалом и создает иллюзию, что глаза
ближе, чем что-либо другое, подпускают нас к душе. Однако чаще всего цвет ее
лица был ярче, и тогда вся она оживлялась; кое-когда розовым на белом лице
был только самый кончик носа, тоненький, как у хитренькой кошечки, с которой
хочется поиграть; иногда щеки у нее были до того гладкие, что взгляд по ним
скользил, как по миниатюре из розовой эмали, и эта эмаль ее щек казалась еще
нежнее, еще интимнее благодаря приподнятой над нею крышке черных волос;
случалось, ее щеки принимали лилово-розовый цвет цикламена; а бывало даже и
так, что когда Альбертина разрумянивалась или когда у нее был жар, то,
напоминая о ее болезненности, которая примешивала к моему чувству что-то
нечистое и которая придавала ее лицу порочное, нездоровое выражение, ее щеки
заливал темный пурпур некоторых видов роз, и они черно краснели; и каждая из
этих Альбертин была иная, как иной при каждом своем появлении бывает
танцовщица, ибо ее цвета, формы, нрав меняются в зависимости от бесконечно
разнообразной игры света, исходящего от направленного на нее софита. Быть
может, именно потому, что такими разными были существа, которые тогда
виделись мне в ней, со временем я и сам привык быть, в зависимости от того,
какую Альбертину я, себе представлял, разным человеком: ревнивым,
равнодушным, сладострастным, печальным, буйным, и я вновь становился то тем,
то другим не только по воле воскресшего воспоминания, но и в зависимости от
того, сильнее или слабее была сегодня моя вера в одно и то же воспоминание,
от того, много или мало оно сегодня - для меня значило. Ведь нам постоянно
приходится возвращаться к этому, к этой вере, которая почти всегда наполняет
нам душу, так что мы об этом не подозреваем, но которая все-таки важнее для
нашего счастья, чем тот человек, который нам виден, потому что видим мы его
сквозь нее, это она временно возвеличивает человека, на которого мы глядим.
Чтобы быть точным, я должен был бы дать особое имя каждому из тех "я",
которое потом думало об Альбертине; и уж, во всяком случае, я должен был бы
дать особое имя каждой из тех Альбертин, какие представали передо мной,
всегда разные, как, - я только для удобства море называю морем, - те моря,
что сменялись одно другим и на фоне которых новоявленной нимфой выступала
она. Но, самое главное, точь-в-точь как, только с гораздо большей пользой
для дела, сообщают в рассказе о том, какая в тот день стояла погода, я
должен был бы всякий раз давать новое имя вере, которая в такой-то день,
когда я видел Альбертину, царила в моей душе, создавая атмосферу, творя
внешний облик людей, как творится облик моря в зависимости от почти
незаметных облачков, меняющих окраску любого предмета своею скученностью,
своею подвижностью, своею рассеянностью, своею плавучестью - вроде того
облачка, которое однажды вечером разорвал Эльстир, не познакомив меня с
девушками, с которыми он остановился и чьи образы вдруг показались мне еще
прекраснее, когда они начали удаляться, - облачка, снова наплывшего
несколько дней спустя, когда я с ними познакомился, застившего их блеск,
заслонявшего их, непроницаемого и тихого, как вергилиева Левкотея.
после того, как способ их прочтения мне был в известной мере указан их
словами, словами, которым я мог приписывать тем большую ценность, что сам
вызывал их на разговор своими вопросами, заставлял их разнообразить ответы,
словно я был экспериментатором, ожидавшим от повторных опытов подтверждения
своим догадкам. И, в сущности, это вполне законный способ решать вопрос о
смысле жизни - настолько приближаться к предметам и к людям, которые издали
казались нам прекрасными и таинственными, чтобы иметь возможность убедиться,
что в них нет ни J" таинственности, ни красоты; это одна из гигиен, которую
человек волен предпочесть другим, гигиена, быть может, не очень
рекомендуемая, но с нею легче жить и - поскольку она помогает нам ни о чем
не жалеть, помогает тем, что уверяет нас, что мы достигли наивысшего
счастья, но что и наивысшее-то счастье стоит дешево, - легче примириться с
мыслью о смерти.
интрижках основами порядочности, способными, быть может, подаваться, но до
сих пор предохранявшими от всяких заблуждений тех, в ком их заложила
буржуазная среда. Однако если вы допускаете неточность в самом начале, даже
в какой-нибудь мелочи, если ошибочное предположение или ошибка памяти
направляют вас на ложный след в поисках злостного сплетника или места, где
вы что-нибудь потеряли, то может случиться, что, обнаружив ошибку, вы
замените ее не истиной, а еще одной ошибкой. Думая над образом жизни моих
приятельниц и над тем, как надо с ними себя вести, я сделал все выводы из
слова "невинность", которое я прочел во время задушевных бесед с ними на их
лицах. Но читал-то я, быть может, не вдумываясь, и допустил ошибку при
слишком беглом чтении с листа, а слово это не было написано на их лицах, как
не было написано имя Жюля Ферри на программе того утреннего спектакля, когда
я в первый раз смотрел Берма, что не помешало мне уверять маркиза де Норпуа,
что Жюль Ферри пишет одноактные пьесы и что это никакому сомнению не
подлежит.
запомнить не только то лицо, которое я видел при последней встрече, коль
скоро из наших воспоминаний, связанных с кем-либо, сознание отметает все,
что не непосредственно необходимо для наших ежедневных встреч (и даже
особенно если эти отношения пронизывает любовь, а ведь любовь, всегда
ненасытная, живет в грядущем)? Цепь минувших дней бежит мимо сознания, и оно
цепляется уже за конец цепи, а конец цепи часто бывает не из того же
металла, что и звенья, - "исчезающие в ночи, и в нашем странствии по жизни
оно признает действительно существующим только тот край, где мы находимся в
настоящее время. Но все впечатления, уже такие далекие, не находили в борьбе
против повседневного их искажения опоры в моей памяти; в течение долгих
часов я разговаривал, закусывал, играл с девушками и уже не помнил, что ведь
это они - те жестокие и сластолюбивые девы, которые, будто на фреске,
шествовали мимо меня у самого ' моря.
действительно откапывают дворец Миноса. Вот только Калипсо для них
обыкновенная женщина, а Минос - царь, в котором нет ничего божественного
Даже достоинства и недостатки, которые, - о чем мы теперь узнаем из истории,
- были свойственны этим вполне реальным лицам, часто очень отличаются от
тех, коими мы наделяем сказочные существа, носившие те же имена. Так
рассеялась вся чарующая океаническая мифология, которую я создал в первые
дни. Но для нас не совсем безразлично то, что мы хоть изредка проводим время
в тесном общении с людьми, которые раньше казались нам недоступными и к
которым нас влекло, f? В отношениях с теми, кто с самого начала был нам
неприятен, неизменно присутствует, даже если мы получаем от общения с этими
людьми мнимое удовольствие, привкус ненатурального, привкус их недостатков,
которые им удалось скрыть. Но в таких отношениях, как мои с Альбертиной и ее
подругами, истинное наслаждение, лежавшее в их основе, оставляет после себя
запах, которого никакие ухищрения не придадут тепличным плодам, винограду,
созревшему не на солнце. Первое время я смотрел на них как на существа
сверхъестественные, но и теперь они все еще незаметно для меня вносили нечто
волшебное в банальную сторону наших отношений, точнее - они предохраняли их
от всякой банальности. Моя мечта так страстно желала разгадать смысл, какой
таили в себе их глаза, уже знавшие меня и улыбавшиеся мне, но при первой
встрече скрестившие свои взгляды с моими, будто лучи из иного мира, она так
щедро и так кропотливо распределяла краски и запахи между телами девушек,
лежавших на скале и без всяких церемоний протягивавших мне сандвич или
игравших в загадки, что часто днем, как художник, ищущий античного величия в
современности и наделяющий женщину, которая обрезает на ноге ноготь,
благородством "Юноши с занозой", или, подобно Рубенсу, творящий богинь из
своих знакомых женщин ради того, чтобы написать картину на мифологический
сюжет, я окидывал взглядом эти прекрасные тела, бронзовые и белые, такого
разного сложения, раскинувшиеся вокруг меня на траве, окидывал взглядом, не
вычерпывая из них, быть может, всей той заурядности, какою их наполнила
повседневность, не напоминая себе сознательно о небесном их происхождении, и
вместе с тем чувствовал себя кем-то вроде Геракла или Телемака, затеявшего
игру с нимфами.
из Бальбека, не все сразу, как улетают ласточки, но на одной и той же
неделе. Альбертина покинула Бальбек первая, неожиданно, так что ни одна из
Корнев Павел
Контровский Владимир
Каменистый Артем
Свержин Владимир
Ильин Андрей
Перумов Ник