Чтение 105–й страницы книги ~Древняя Русь и Великая степь~

К политической вражде добавилась еще религиозная. В 1109 г. кераиты приняли
христианство по несторианскому исповеданию. Несколько раньше монголы
обратились в тибетскую религию бон - почитание солнечного божества Митры,
покровителя верности и доблести*12. А татары, подобно своим союзникам
чжурчжэням, полюбили индийское учение шаманов, которых они называли
тюркским словом "кам". Энергия пассионарного напряжения, одинаковая во всем
своем ареале, повела к образованию трех оригинальных систем, война между
которыми была неизбежна.

Религиозная принадлежность сама по себе не ведет к военным столкновениям,
но при наличии конфликтной ситуации она является подобием лакмусовой
бумажки, определяющей наличие кислот и щелочей. Несторианское христианство
было "белой верой", противостоявшей "желтой вере" - буддизму, несмотря на
то, что царевич Сиддарта, или Шакьямуни Будда, был признан святым царевичем
Иосафом*13 . Дело было не в сложностях догматики, а в "ментальности", или
характере мироощущения. Ментальность буддистов и несториан была различна,
но христианство не шокировало последователей религии бон (от инд. "пунья" -
небо). Митра (по-монгольски Мизир) был для верующих и неверующих как любой
закон природы. Он карал не за военные уловки, хитрость и жестокость, а
только за обман доверившегося, т.е. за нарушение договора. Христиане,
отнюдь не одобрявшие поступок Иуды, хотя он просто донес властям, где
искать "преступника", не имели противоречий с митраистами по этому самому
главному в тех условиях вопросу. Почитание не самого Митры, а его принципа
совпадало с христианской моралью. Поэтому "белая" и "черная" (точнее,
темно-синяя) вера не вступали в идеологические конфликты.

Зато шаманизм - учение о трех мирах: среднем, где живут люди и звери,
верхнем и нижнем, обитатели коих воспринимаются нами как духи, -
принципиально отличался от теистических религий. Но поскольку шаманы умели
лечить больных, чего не могли делать ни священники, ни ламы, то их услугами
пользовались, хотя это иногда вело к конфликтам, если лечение было
неудачным. А случалось и такое.

Однако для нас сейчас важно отметить принцип избирательности в принятии
религии. При низких уровнях пассионарности люди индифферентны. Они либо
сохраняют привычную идеологию, либо принимают ту, которую им навязывают
силой. Но в данном случае никто не имел силы, достаточной для внедрения
новой веры в среду свободных кочевников. Те отвечали просто: "Не будь ты
нашим благодетелем, оставь в покое наши души". Принимали же они то
исповедание, которое им искренне нравилось. А так как вкусы входят в
поведенческие стереотипы как компоненты, то наличие трех разных
исповеданий, принятых в одну эпоху, указывает на рост пассионарности
этнических систем в XI в., после которого различия веры стали постепенно
сглаживаться и образовался тот монгольский политеизм, который был описан в
XIX в.*14 Однако это была не исходная форма генезиса духовной культуры
монголов и бурят, а конечная, финал напряженной до высокого трагизма
истории монгольского взлета 1201-1370 гг. Почему так быстро? То, что горит
ярко, сгорает быстро! Но сейчас нам важно посмотреть на то, как начинался
процесс этногенеза, давший такой небывалый, хотя и кратковременный, эффект.

113. ВОЙНА В СТЕПИ

Хотя само по себе различие идеологических систем не вызывает войн, но такие
системы цементируют группы, готовые к войнам. Монголия ХП в. не была
исключением.

Уже в 1122 г. господство в восточной части Великой степи делили монголы и
татары, а победоносные на других фронтах чжурчжэни заняли наблюдательную
позицию*15. Затем в 1129 г., когда чжурчжэньский корпус, преследовавший
отступавших на запад киданей, выдвинулся в степь, монгольский глава
Хабул-хаган объявил чжурчжэням войну, чем остановил их войска и принудил их
вернуться в Китай, чтобы избежать столкновения. Осторожный император Укимай
предпочел не приобретать врага на севере в то время, когда его лучшие
войска сражались с китайцами и тибетцами*16. Он даже попытался договориться
с Хабул-хаганом и пригласил его в свою столицу. Но монгольский вождь вел
себя грубо и неуступчиво: не доверяя чжурчжэням, он во время
дипломатического пира постоянно выходил из зала, чтобы отрыгнуть пищу,
потому что боялся отравы. Тем не менее Укимай запретил арестовывать его,
справедливо считая, что нового хана монголы найдут, а войско их от потери
нескольких человек не станет менее грозным*17.

Но после смерти Укимая в 1134 г. на престол вступил Ходу, человек
несдержанный и злопамятный. Он послал в степь лазутчиков, чтобы поймать
Хабул-хагана, что они и сделали, застав его в пути. Но пока они везли хана
на расправу, его родственник, у которого лазутчики остановились на отдых,
заподозрил недоброе и сменил лошадь Хабул-хагана на белого жеребца. Хабул
нашел удобный случай, пустил свежего скакуна в мах и ускакал домой, а
преследователей убили его родичи*18.

И тогда в 1135 г. пошла настоящая война. В 1139 г. монголы наголову разбили
чжурчжэней при горе Хайлинь*19, местоположение которой неизвестно. В 1147
г. чжурчжэни вынуждены были просить мира и согласились уплачивать монголам
дань. Но договор не был соблюден, а мир не был долог.

Одновременно шла война на западной окраине монгольских земель. Там
неукротимые меркиты отвечали набегом на набег, ударом копья на удар*20. Эта
война, где обе стороны руководствовались понятиями кровной мести и
коллективной ответственности, не могла кончиться, пока хоть один из
сражающихся сидел в седле. Забегая вперед, скажем, что она затянулась на 80
лет.

Но еще хуже оказалось на юго-востоке, с татарами. Случилось, что к тяжело
заболевшему шурину Хабул-хагана вызвали кама (шамана) от татар. Тот не смог
вылечить больного и был отправлен назад. Но родичи покойного решили, что
кам лечил недобросовестно, поехали за ним и избили до смерти.

Так возникла новая вендетта: кровь за кровь... и война до полного
истребления противника*21.

Читателю может, да и должно показаться странным, что монголы, меркиты и
татары меньше всего руководствовались соображениями экономической выгоды.
Но и монголам XII в. показалось бы удивительным, что можно отдавать жизнь
ради приобретения земель, которых так много, ибо население было редким, или
стада овец, потому что их следовало быстро зарезать для угощения
соплеменников. Но идти на смертельный риск, чтобы смыть обиду или выручить
родственника, - это они считали естественным и для себя обязательным. Без
твердого принципа взаимовыручки малочисленные скотоводческие племена
существовать не могли. Этот принцип лег в основу их адаптации к природной и
этнической среде в условиях растущего пассионарного напряжения. Не будь
его, монголы жили бы относительно спокойно, как, например, эвенки севернее
Байкала. Но пассионарность давила на них изнутри, заставляла
приспосабливаться к этому давлению и создать вместо дискретных, аморфных
систем новые этносы и жесткие общественные формы родо-племенных
организаций, или улусов, нуждающихся в правителях-хаганах. Началось
рождение государств.

Создание государства, даже когда необходимость его очевидна, - процесс
диалектический. Одни тянут вправо, другие - влево, третьи - вперед,
четвертые - назад. И каждый недоволен соседом. Однако постепенно варианты
устремлений интегрируются и поддаются обобщению историка. Так было и в
Монголии XII в., где сложились две линии развития, исключающие друг друга.
Без учета этого внутреннего противоречия понять развитие дальнейших событий
невозможно.

114. "ЛЮДИ ДЛИННОЙ ВОЛИ"

В XII в. основным элементом древнемонгольского общества был род (обох),
находившийся на стадии разложения. Во главе родов стояла степная знать.
Представители ее носили почетные звания: багадур, нойон, сэчэн и тайши.
Главная забота багадуров и нойонов была в том, чтобы добывать пастбища и
работников для ухода за скотом и юртами. Прочими слоями были: дружинники
(нухуры), родовичи низшего происхождения (харачу, или черная кость) и рабы
(богол), а также целые роды, покоренные некогда более сильными родами или
примкнувшие к ним добровольно (унаган богол). Эти последние не лишались
личной свободы и по существу мало отличались в правовом отношении от своих
господ. Низкий уровень развития производительных сил и торговли, даже
меновой, не давал возможности использовать подневольный труд в кочевом
скотоводстве. Рабы употреблялись как домашняя прислуга, что не влияло на
развитие производственных отношений, и основы родового строя сохранялись.

Совместное владение угодьями, жертвоприношения предкам, кровная месть и
связанные с ней межплеменные войны - все это входило в компетенцию не
отдельного лица, а рода в целом. В монголах укоренилось представление о
родовом коллективе как основе социальной жизни, о родовой (коллективной)
ответственности за судьбу любого рода и об обязательной взаимовыручке. Член
рода всегда чувствовал поддержку своего коллектива и всегда был готов
выполнять обязанности, налагаемые на него коллективом. Но в такой жесткой
системе пассионарность отдельных родовичей не только не нужна - она ей
прямо противопоказана, ибо подрывает авторитет старейшин, а тем самым и