Феофанычем, Зернов, Александр Всеволож и Иван Федорович
Воронцов-Вельяминов.
счета согласил бы я ево: без нашего серебра он ить и с Ак-Ордою не сладит!
Хан Урус стратилат - не Мамаю чета! Да и фряги его живо продадут, как они
греков продали! И Литва не долго без нас станет ему выход с киевских
волостей давать - вс° так! Надобны мы Мамаю, да и он нам надобен! Был бы
умный... Дак вот какая беда, °н не умен, а хитер! Гляди, сам себя обмануть
заможет, того боюсь!
продать мочно. Дак ить и перекупить тоже! Чести нету, дак и пенязи не
помога!
Александр Всеволож. - Тогда нам и вовсе туго придет!
ним жадные фряги, с запада - Ольгерд, с севера - Тверь и Борис Городецкий
с востока. И вот Московская Русь в обстоянии, из коего, ежели еще и Олег
Рязанский подопрет, - не выползти будет! Невольно бояре подобрались,
сдвинув плечи. Повеяло совокупной бедой.
но что-то вошло, незримое, в палату, словно бы повеяло с высоты. - Я буду
молить Всевышнего о даровании нам одоления на враги!
суеверной надеждой на чудо, склонили головы.
начали повторять за пастырем слова молитвословия. Это была, пожалуй, одна
из самых горячих и от сердца идущих молитв для каждого из них, ибо на
неверных весах судьбы любая песчинка могла перевесить нынче в ту или иную
сторону, и только Бог был способен исполнить просимое ими.
нему в колени, прижимаясь мягкою полною грудью, плакала.
подымая заплаканное лицо.
оглаживая плечи жены.
как, по примеру Узбека, схватит его Мамай? Схватит и будет держать в
нятьи, где-то у себя в степи, на Дону. Юрта, косоглазые нукеры у входа,
ветер и пыль, полусырая конина и кумыс. Он оглядел покой: расписные
укладки, ковры, тафтяной узорный полог княжеского ложа, изразчатую печь...
Поежился. И ничего этого не будет! И не будет Дуни.. Только заунывная,
словно вой ветра, татарская песня да степь... Да еще колодку коли наденут
на шею, как Михайле Святому! Он подвигал шеей, представил деревянный,
подпирающий горло ошейник, себя, неуклюжего, жалкого в этом ошейнике...
Гнев пятнами выступил на широком лице князя. Он задохнулся со стыда.
Броситься бы в битву, рубить! Трус! Все они тут храбрее меня, а я? Стоял с
полками у Переяславля, тверичей и не видели! А Михайло Бежецкой Верх взял!
Все Заволжье, почитай, нынче у ево в руках! На Новгород одна и надея...
скорбно. Хоть и воротит ладо милый - долог путь до Орды! Призна°тся
шепотом, ткнувшись ему лицом в плечо:
Василием назовем?
Первый, названный Данилкою в честь прадеда, не заладился! Пусть хоть этот
растет здоровым! Ежели есть проклятье на нашем роде, быть может, хотя так
беду отвести... Дмитрий суеверен, и о проклятьи, якобы павшем на князя
Семена и весь род московских володетелей после убиения в Орде Александра
Тверского с сыном Федором, слыхал.
Дмитрий Иваныч, великий князь московский, выехал туда же, в степь.
Парило. Жара стояла такая, какая бывает только в августе, в пору уборки
хлебов, и уже яснело, что год будет тяжек. Небо мглилось, травы и хлеба
приметно сохли, и солнце светило тускло сквозь мгу. Временами на нем
являлись черные пятна, как гвозди, и старики толковали небесное знамение к
худу. Тревожились не токмо простецы, но и бояре. Поглядывая на небесное
светило, значительно качали головами: не стало бы с князем нашим беды!
из-под копыт конницы. Дмитрий ехал верхом в простой холщовой ферязи и весь
был выбелен пылью. Он щурился, иногда вздергивал повод, и конь пробовал
тогда перейти на скок. Хороший, крепкий конь, послушный и верный, был
нынче у князя! Дмитрий не пораз и чистил его, и не того ради, чтобы
подражать Владимиру Мономаху, как толковали, посмеиваясь молодшие
дружинники, а попросту нравилось. Нравился конь, нравился запах чистого
денника, нравилось стоять одному рядом с жеребцом и кормить его с рук
ломтем аржаного хлеба с солью. С конем не надобно было быть все время
великим князем, и он бессознательно дорожил этими минутами побыть самим
собою, ощутить теплое дыхание, и густой конский дух четвероногого друга, и
мягкие губы, которыми осторожно брал конь хлеб из руки господина своего.
Вчера Дмитрий сам придирчиво осмотрел все четыре копыта жеребца, проверил,
ладно ли прибиты подковы... Ночью молчал, лаская жену, и Дуня поняла,
молчала тоже. Ехать надо было все одно, и не стоило портить жалобами
последнюю ночь!
и звоны московских колоколов), вновь и вновь возвращался он к мыслям о
возможном нятьи и поругании, и твердый ворот ферязи, что резал потную шею,
казался ему порою деревянной колодкою пленника.
берегу. У вымола ждали дощаники. Уже дружина и обоз ушли на тот,
рязанский, берег. Алексий вылез из возка, остановился на взгорбке, на
островке зеленой травы. Бояре и коломенская господа, что провожали князя
верхами, стояли в отдалении. Дмитрий опустился на колени, поцеловал сухую,
трепещущую, ставшую пугающе легкой руку. Лик Алексия, обращенный к нему и
к небу, был просветленно-ясен. Он молился. Кончив, опустил добрые усталые
глаза на князя, оглядел надежду свою, выпестованного им повелителя еще не
созданной великой православной державы.
преподобный Сергий тоже будет молить! Чаю, верую, услышит он нас с выси
горней и сохранит надежду земли! Будь тверд, сыне, и не забывай Господа
своего!
нежности трепетных рук, в доброте взора, - от чего Дмитрий, круто согнув
выю, сморгнул нежданно набежавшую слезу. Поднялся с колен. Ждали слуги,
ждал у перевоза стремянный с конем. Он шел на подвиг! И, помахав рукой
провожающим, князь начал быстро спускаться с горы.
так же на бугре, благословляя князя, и крест в его вздрагивающей руке
сверкал и золотился на солнце.
далеком Цареграде, утонувшем в благоуханиях пышных летних садов, велась
иная молвь, узнав о которой, старый митрополит вряд ли остался бы
благостен и спокоен.
Алексий считал своим всегдашним заступником и другом, а другого не иначе
воспринимал при патриархе, чем верного Леонтия при своем лице. Это были:
полугрек-полуеврей Филофей Коккин и болгарин Киприан Цамвлак. Филофей, не
глядя на Киприана, волнуясь, перебирал и откладывал трепещущими руками
грамоты, стараясь не смотреть в глаза собеседнику. Говорил Киприан:
наложенное тобою по слову Алексия, не возымели успеха! Смоленский князь
продолжает ходить в воле Ольгерда, тверичи не отшатнулись от своего
повелителя, война не прекращена.
патриархии и не отшатнуть от себя православного государя, мы обязаны
осудить Алексия и снять проклятие с тверичей! Мало того, обязаны заставить
того же кир Алексия отложить, отменить, яко ложное, отлучение от церкви,
наложенное им на князя Михаила, и это совершится, ежели произойдет суд!
цареградской, какой соблазн для всех, небрегующих тобою! Подумай о том,
что и сам Палеолог возможет ныне вовсе отвернуться от тебя, предав в руки
латинян твердыню православия!
приверженностию к единому московскому престолу! Не возможет он понять, что
церковь больше и должна быть больше всякого отдельного государства и
Контровский Владимир
Лондон Джек
Шилова Юлия
Русанов Владислав
Суворов Виктор
Сертаков Виталий