мне кажется, есть стремление, или побуждение, первичной материи,
самая сила, первоначальная и единственная, которая создает и формирует из
материи все сущее" (там же, 261). Ясно, что такой Амур уже не имеет никакого
родителя, так как он сам является родителем всего сущего. И в этом своем
виде он даже выше охвата его человеческим мышлением. Бэкон здесь спешит
оговориться, что он вовсе не против христианского учения о боге, и, рисуя и
толкуя такие мифологические фигуры, как Амур, он протестует только против
прямых и некритических ссылок на бога и стоит за постепенное и методическое
исследование, которое хотя и должно в конце концов привести к богу, но
все-таки должно быть проводимо во всех своих подробностях и вполне
критически.
теорию, которая "слишком узка и неприменима ко многим случаям" (22, 2, 262),
поскольку атомы вовсе не движутся только к центру мира или только от центра
мира. Их движение гораздо бо лее сложное. Так что и самый атом Бэкон
называет Купидоном. Эпикур, по Бэкону, и совсем никуда не годится. "Мнение
же Эпикура об отклонении атома и произвольном движении - это чистейшие
пустяки, оно свидетельствует о незнании предмета" (там же). Вспомина я
античный миф о порождении Ночью Мирового яйца, из которого в дальнейшем
появляется Амур, Бэкон прямо утверждает: "Слишком верно (больше, чем нам
хотелось бы), что этот Купидон окутан ночью" (там же).
"вечном крохотном младенце", обнаженном и стреляющем на расстоянии; то, что
он вечно крохотный, указывает, по Бэкону, на то, что атом вечно остается
атомом. Обнаженность - это изна чальная простота, а стрельба - это действие
атома на расстоянии. Сюда Бэкон присоединяет еще слепоту Амура, под которой
он понимает лишенное разума случайное стремление атома, получающее свой
смысл в мироздании только благодаря божественному провидению ( см. там же).
разные мифологические мотивы, да и эти мотивы не всегда соответствуют тому,
что мы фактически находим в античной мифологии. Однако, минуя отдельные
детали, которые потребовали бы от нас
что Уран, или Небо, древние действительно представляли себе как источник
всякого бытия и что путем его оскопления его хаотическая мощь была
превращена в более раздельное целое, кот орое в дальнейшем стало еще более
разумным и устойчивым после воцарения Юпитера (Зевса). При Юпитере мир тоже
сначала потрясался беспорядочными войнами, которые он вел с титанами и
гигантами. И только после всех этих мировых катастроф установился целесоо
бразный порядок нынешнего состояния мира. За такое истолкование Бэконом мифа
об Уране и Юпитере его, пожалуй, стоит похвалить, поскольку видимый нами
космос таит под собою разного рода хаотические катастрофы и, возможно, будет
подвергаться им еще и в дал ьнейшем. Конечно, такое миропредставление
опять-таки нисколько не мешает Бэкону признавать, что "и материя, и строение
мира, на самом деле, суть творения создателя" (там же, 256). Поэтому мифы об
Уране, Сатурне, Юпитере, титанах, гигантах являются для Бэ кона, как он сам
говорит, в конце концов только пророчеством правильной теологической
космогонии.
значит Все (тут у Бэкона неправильная этимология), то вполне правильным
оказывается миф о происхождении Пана от Меркурия, под которым Бэкон понимает
позднегреческую версию о Гермесе как о Логосе. Получается, следовательно,
что все бытие в целом создано и организовано по слову божию. Вторую версию
происхождения Пана, очень редкую и очень позднюю, а именно о происхождении
Пана от беспорядочного брака женихов Пенелопы с Пенелопой, Бэк он отвергает
как неверную и в историческом отношении. поскольку Пенелопа и Одиссей
относятся к более позднему времени, чем появление Пана, и в теоретическом
отношении, поскольку из одних семян как таковых, т.е. из одних внеразумных
атомов, ничего вообще
Юпитера и Дерзости, Бэкон считает вероятной, поскольку практически жизнь
человека произошла не только от бога, но и от греха.
поскольку от единичного мы восходим к общему, а от общего к еще более общим
идеям, которые обладают уже божественным характером. То. что тело Пана
снабжено волосами, указывает, по Бэко ну, на наличие лучей. исходящих от
вещей (так как они видимы). Борода же Пана говорит в этом смысле уже о лучах
от небесных тел. То, что верхняя часть тела у Пана человеческая, указывает
на его небесное происхождение и, в частности, на правильное движени е неба и
на зависимость от этого движения всего того, что происходит на земле. Тогда
для Бэкона ясно и то, что нижняя часть тела у Пана, звериная,
свидетельствует о наличии низших и несовершенных сфер в мире. Даже козлиные
элементы в образе Пана тоже явл яются, по Бэкону, "тонкой аллегорией",
потому что козы взбираются на высокие горы и бесстрашно чувствуют себя над
пропастью. Таковы, например, облака, тоже повисающие в воздухе над
пропастью. Свирель в одной руке у Пана - мировая гармония, а посох в друг ой
руке - власть над миром Наконец, если фигура Пана увенчивается пятнистой
шкурой леопарда, которую он несет на своих плечах, то это тоже указывает на
очень важное обстоятельство, а именно на огромное разнообразие вещей и
явлений в мире. Таким образом,
судить о Вселенной как о создании по слову божию, как о всеобщей
пронизанности смысловыми лучами, как о восхождении от высшего к низшему и
как о всеобщей властной гармонии.
и занятия Пана, его поведение и отдельные моменты его биографии. Здесь тоже
достаточно весьма интересного материала, но его разбор потребовал бы от нас
слишком много времени (см. 2 2, 2, 239 - 246).
Бэкон подвергает своему аллегорическому истолкованию. Кроме того, передача
античных мифов у Бэкона отличается большим произволом, привнесением в эти
мифы совсем несвойственных им м отивов и большими натяжками в их
интерпретации. Но дело, конечно, не в этом, поскольку здесь вовсе не идет
речь о правильном использовании античных источников. Здесь важен общий
символический метод, который может применяться к любым мифологическим фигура
м и к любой их комбинации.
бы коснулись, например, мифа о Прометее. Несмотря на самое невероятное
нагромождение мифологических мотивов, которые невозможно вычитать в античных
источниках, уже заранее ясно, как ую значительную идею Бэкон извлекает из
этого мифа, из таких его черт, как похищение огня, реакция людей на
получение ими огня, как поведение Юпитера, прикование Прометея к скале и
освобождение его Геркулесом (см. там же, 276 - 286). На примере мифа о Де
дале видно, насколько глубоко Бэкон понимал совмещение таланта и
преступности в художнике. Именно такое значение Бэкон придает мифу о Дедале
(см. там же, 265 - 267). Мифами об Икаре, а также о Сцилле и Харбине Бэкон
иллюстрирует собственное учение о золо той середине. Чтобы не погибнуть так,
как погиб Икар, не нужно поддаваться ни "порывам увлечения", ни "малодушной
слабости". Сцилла для Бэкона - "скала расчленений", Харибда же - "пропасть
обобщений" (см. там же, 286 - 287). Прозерпина - это эфирный дух, попавший в
подземное заключение (см. там же, 290 - 293). Некоторые толкования Бэкона
вовсе не отличаются той обобщительной силой, которой обладают
интерпретируемые им мифы. Так, вступление Юпитера в брак с Метидой ("совет",
"разум"), проглатывание этой
толковать гораздо шире и глубже, чем то общественно-политическое толкование,
которым пользуется Бэкон (см. там же, 293). Миф о Тифоне тоже толкуется у
Бэкона как политическая аллегория ( см. там же, 234 - 235), в то время как
миф этот говорит об одной из космических катастроф, предшествовавших царству
Юпитера. То же касается и мифов о Киклопах (см. там же, 236) или о Стиксе
(см. там же, 238 - 239). Убиение Пер-сеем Медузы, по Бэкону, - э то учение о
трех способах ведения войны (см. там же, 246 - 249), каковое толкование,
конечно, является слишком узким. Толкование же Бэконом мифа о Девкалионе и
Пирре как указания на постоянный процесс возрождения природы из нее же самой
(бросание Девкали оном и Пиррой камней за спину для произведения потомства)
является, наоборот, слишком широким.
приведения античных мифов у Бэкона с точки зрения их подлинных античных
источников, равно как и само истолкование этих мифов по содержанию. Для нас
важно только то, что античный миф тракт уется у Бэкона с
научно-познавательной точки зрения и что картина мира, возникающая в
результате его мифологических интерпретаций, довольно близко напоминает
собою обще-возрожденческую картину мира. Тут, однако, необходимо учитывать
два обстоятельства. В о-первых, мир основных форм и идей, по которым
существует природа и история, отмечен у Бэкона сниженным и как бы захудалым
характером, что говорит уже не просто о Возрождении, но скорее об упадке
Возрождения. Во-вторых, несмотря на свое постоянное пристр астие к
индуктивно-эмпирическим методам, Бэкон во многом рисует картину мира так,
что она отвечает и его индуктивно-эмпирическим тенденциям, и его
мифологической символике. Это обстоятельство тоже сближает Бэкона с основной
тенденцией Ренессанса, хотя и
разложения. Поскольку индуктивно-эмпирическая картина мира у Бэкона
совпадала с идейно-познавательной стороной античной мифологии, постольку это
было еще Ренессансом. Но сама индуктивная мето дика Бэкона настолько была
лишена всякого символизма и всякой мифологической значимости, что все
подобного рода мотивы в его мифологических интерпретациях, конечно,
свидетельствовали уже о падении Ренессанса и о зарождении новых, совсем не
возрожденчески х методов мысли и художественного творчества. Так или иначе,
Дальский Алекс
Посняков Андрей
Каргалов Вадим
Скальци Джон
Прозоров Александр
Роллинс Джеймс