должное отношение ко всему; притом справедливость, как принадлежащая к
области нравственного взаимоотношения человека с ему подобными, есть лишь
видоизменение основного должного мотива таких отношений, именно жалости:
справедливость есть жалость, равномерно применяемая184.
своему связано с областью нравственною; все определения права, старающиеся
отделить его от нравственности, не доходят до существа дела. Так, - кроме
указанных - что значит знаменитое опр еделение (Иеринга)225, по которому
"право есть защищенный или огражденный интерес"? Нет никакого сомнения, что
право защищает интересы, однако не всякие. Какие же именно? Очевидно, только
интересы справедливые, или, другими словами, оно защищает всякий и нтерес в
меру его справедливости. Что же тут разумеется под справедливостью? Сказать,
что справедливый интерес есть интерес, огражденный правом, очевидно, значило
бы впасть в грубейший логический круг, избежать которого можно только, если
разуметь и здес ь справедливость по существу, т.е. в нравственном смысле.
Это не мешает в самом нравственном начале признавать со стороны неизбежных
условий его осуществления различные степени и сферы действия, каково
различение правды внешней, формальной, или собственн о юридической, от
правды внутренней, существенной, или чисто нравственной, причем верховным и
окончательным мерилом правого и неправого остается одно и то же начало -
нравственное. Возможное столкновение между "внешнею" и "внутреннею" правдой
в частных с лучаях само по себе ничего не говорит против их однородности,
так как не меньшее столкновение может быть и при осуществлении самого
простого и основного нравственного побуждения, напр., когда жалость требует
от меня спасать из воды двух утопающих и, не и мея возможности вытащить
обоих, я должен выбирать между тем или другим: если факт столкновения между
двумя движениями жалости не доказывает, что сама жалость есть начало,
противоречащее самому себе, то случаи затруднительного выбора между сложными
примен ениями права и нравственности в тесном смысле так же мало могут
убедить в их существенной и несводимой к единству противоположности. Так же
мало убедительно и то, что понятия о справедливости и нравственности
меняются исторически; это могло бы что-нибудь значить, если бы при этом
права и законы оставались неизменными. Но они еще более разнятся по местам и
временам. Итак, что же? Меняются понятия о справедливости, меняются права и
законы, но остается неизменным одно: требование, чтобы права и законы были
справедливы. Следовательно, независимо от всяких внешних условий остается
внутренняя обусловленность права нравственностью. Чтобы избежать этого
заключения, нужно уйти слишком далеко: в ту страну, виденную богомолками
Островского, где законные просьбы к Махмуту Турецкому и Махмуту Персидскому
должны были начинаться обращением: суди меня, судия неправедный226!
разграничение интересов в отличие от нравственности как оценки интересов.
Что право разграничивает интересы - это так же несомненно, как и то, что оно
их защищает. Но этот факт сам по с ебе еще не дает никакого понятия о
существе права, ибо интересы разграничиваются и на таких основаниях, которые
вовсе не имеют юридического характера, и, следовательно, определение
оказывается слишком широким. Так, если разбойники в лесу, ограбив путешес
твенников, оставят им жизнь, а себе возьмут только их имущество, то это,
несомненно, будет разграничение интересов, но видеть здесь что-нибудь общее
с правом можно разве только в том смысле, в котором всякое насилие есть
выражение права - именно кулачног о, или права силы. В серьезном же смысле
право определяется, конечно, не фактами разграничения интересов, а общею и
постоянною нормой такого разграничения. Чтобы иметь правовой характер,
разграничение интересов должно быть правильным, нормальным, или спр
аведливым. Различая нормальные разграничения интересов от ненормальных и
относя к праву только первые, мы, очевидно, делаем их оценку, и,
следовательно, мнимое противоположение между правом и нравственностью падает
само собою. Когда мы находим какие-нибу дь законы несправедливыми и
стремимся к правовой их отмене, то, не выходя из области юридической, мы,
однако, занимаемся не каким-нибудь реальным разграничением интересов, а
прежде всего оценкою существующего разграничения, а оно в свое время тоже
было о бусловлено оценкою, только другою, с которою мы теперь не согласны.
существу входит в нравственность. Этому нисколько не противоречит то, но
мерило оценки для права и для нравственности (в тесном смысле) - не одно и
то же: самое это различие, т.е. н еобходимость допустить область юридических
отношений вне области отношений чисто нравственных, имеет не другое
какое-нибудь, а опять-таки нравственное основание, именно в требовании,
чтобы высшее, окончательное добро осуществлялось безо всякого внешнего
злом, или, выражаясь парадоксально, высшая нравственность требует некоторой
свободы и для безнравственности, что и осуществляется правом, обязывающим
индивидуальную волю лишь к мини мальному, необходимому для общежития, добру
и ограждающим ее - в интересах истинного нравственного, т.е. свободного
совершенства, - от бессмысленных и зловредных опытов принудительной
праведности и насильственной святости185.
этого оно входит неизбежно в нравственную, т.е. должную, обязательную для
доброй воли, организацию человечества.
государстве. Было бы несправедливо утверждать, что до христианства
государство было лишено нравственной основы. Не говоря о царствах иудейском
и израильском, которым пророки прямо с тавили нравственные нормы и обличали
за их неисполнение, и в языческом мире достаточно вспомнить хотя бы образ
афинского царя Тезея, с опасностью жизни освобождающего сограждан от
каннибальской дани Криту, чтобы и здесь признать основной нравственный мот
ив государства, именно жалость, требующую деятельной помощи обиженным и
страдающим. Значит, различие между христианским и языческим государством не
в естественной их основе, а в иных отношениях. С христианской точки зрения
государство есть только часть в организации собирательного человека, -
часть, обусловленная другом, высшею частью - церковью, от которой оно
получает свое освящение и окончательное назначение - служит косвенным
образом в своей мирской области и своими средствами той абсолютной цели, к
оторую прямо ставит церковь, - приготовлению человечества и всей земли к
Царству Божию. Отсюда две главные задачи государства - консервативная и
прогрессивная: охранять основы общежития, без которых человечество не могло
бы существовать, и затем улучшать условия этого существования, содействуя
свободному развитию всех человеческих сил, которые должны стать
носительницами будущего совершенного состояния и без которых, следовательно,
Царство Божие не могло бы осуществиться в человечестве. Ясно, что как бе з
консервативной деятельности государства человечество распалось бы и некому
было бы войти в полноту высшей жизни, так без прогрессивной деятельности
государства человечество оставалось бы всегда на одной ступени исторического
процесса, никогда не достиг ло бы до способности окончательно принять или
отвергнуть Царство Божие, и, следовательно, людям не для чего было бы жить.
хотя оно способствовало историческому прогрессу, но лишь помимо своей воли и
своего сознания. Высшая цель деятельности не ставилась самими деятелями, не
была целью для них, еще не с лыхавших "евангелия Царствия"227. Поэтому самый
прогресс здесь, хотя и отличался формально от постепенного
усовершенствования царств внешней природы, не имел, однако, по существу
чисто человеческого характера: недостойно человека двигаться невольно к нев
едомой ему цели. Прекрасно изображаются в слове Божием великие языческие
монархии под видом могучих и диковинных зверей, которые быстро появляются и
так же быстро исчезают. Природный, земной человек не имеет окончательного
значения, не может иметь этого
воплощение. Но это языческое государство, будучи по существу условным и
преходящим, утверждало себя как абсолютное. Язычники начали с обожествления
индивидуальных тел (астральных, расти тельных, животных и особенно
человеческих) в множестве всевозможных богов, а кончили обожествлением
собирательного тела - государства (культ монархов в восточных деспотиях,
апофеоз римских цезарей).
государством положительное значение, а только в том, что они считали его
имеющим это значение от себя. Это была явная неправда. Как индивидуальное,
так и собирательное тело человека не имеет с воей жизни от себя, а получает
ее от живущего в нем духа, что наглядно доказывается разложением как
индивидуальных, так и собирательных тел. Совершенное же тело есть то, в
котором живет Дух Божий. Поэтому христианство требует от нас не того, чтобы
мы отр ицали или ограничивали полновластность государства, а чтобы мы вполне
признавали то начало, которое может дать государству действительную полноту
его значения, - нравственную его солидарность с делом царства Божия на
земле, при внутреннем подчинении всех мирских целей единому Духу Христову.
государству получает с указанной точки зрения окончательное, принципиальное
решение. Церковь, как мы знаем, есть богочеловеческая организация,
нравственно определяемая благочестием. По само му существу этого мотива в
церкви божественное начало решительно преобладает над человеческим, в их
связи первое преимущественно деятельное, а второе по преимуществу
страдательно: так, очевидно, должно быть при прямом соотношении человеческой
воли с высш им началом. Деятельное проявление этой воли, требуемое самим
Божеством, возможно только в мирской области, собирательно представляемой
государством и имеющей свою действительность раньше откровения божественного
начала и вне прямой зависимости от него. Х ристианское государство связано с
Божеством, как и церковь, оно есть также в известном смысле богочеловеческая
организация, но уже с преобладанием человеческого начала, что возможно
только потому, что это государство имеет реализацию божественного начала не
Русанов Владислав
Контровский Владимир
Березин Федор
Соломатина Татьяна
Никитин Юрий
Апраксина Татьяна