Чтение 106–й страницы книги ~Ангелы на кончике иглы~

-- Зачем вы меня взяли? -- спросил Борис.

-- Не надо так, Боренька, -- тихо сказала Зинаида Андреевна.

-- Кто вас просил?

-- Ладно, дома поговорим, -- обрезал Макарцев.

-- Папа только из больницы и прямо заехали за тобой.

-- А я откуда? Утром из психушки привезли...

-- Ты голодный?

Борис не ответил, сплюнул на коврик, растер ногой и больше за всю
дорогу не произнес ни слова. Когда они вылезали на Петровско-Разумовской,
возле подъезда, Игорь Иванович, придержав рукой дверцу, произнес:

-- Вот что, Леша. В редакции скажи, что у Макарцева все в порядке,
самочувствие хорошее, скоро выйдет. А насчет остального -- не надо...

-- Само же собой, Игорь Иваныч, -- обиделся Алексей. -- Я же не
маленький...

-- Или вот. Что я скоро выйду, не говори, понятно?

-- Будет сказано, как велели.

Макарцев захлопнул дверцу, и Леша укатил.

-- Зачем меня взяли? -- крикнул Борис с порога.

-- Мы твои родители, -- объяснил Игорь Иванович. -- Сын Макарцева
должен находиться дома, а не в тюрьме.

-- А если в тюрьме лучше?

-- Подумай об отце, Боренька! У него инфаркт. Подумай о его положении:
ведь он кандидат в члены ЦК!

-- А почему я всю жизнь должен думать о его чертовой карьере? Что мне
-- трястись вместе с ним?

-- Ты понимаешь, -- произнесла Зинаида Андреевна, -- что теперь ему
дорога в члены ЦК может быть закрыта, и это сделал ты.

-- Одним фашистом меньше будет. Да если хочешь знать, я их специально
сбил, этих двоих, чтобы тебе подложить свинью!

-- Мне? -- Макарцев все еще растерянно стоял в коридоре в пальто, и
испарина покрывала его лоб. -- Врешь, мерзавец! Я ведь твой отец!

-- Отец? Да отцы-алкаши и то лучше, чем шалашовки!

-- Я -- шалашовка? Ну, знаешь...

-- А кто же? Дома корчишь принципиального, а в своем ЦК лижешь жопы
мудакам. Да если хочешь знать, скоро таких, как ты, вешать будут. Всю мою
жизнь изуродовал, паскуда-сталинист! Ты не за меня -- за свою шкуру
трясешься.

-- Дурачок! -- Макарцев постарался улыбнуться, чтобы обрести
превосходство, но руки от слабости дрожали. -- Да я сам чуть не пострадал в
годы культа. И ты, и мать. Мы тебе не говорили.

-- Чуть не пострадал... Да лучше бы ты честно сгнил в лагерях и меня не
позорил!

-- Сынок, думаешь, я розовый кретин и ничего не понимаю? А не приходило
тебе в голову, что для тебя я себя и мать сохранил? И добивался положения,
чтобы тебе было хорошо? Да если б меня загребли, ведь и тебя отправили бы в
спецдетдом. Не сохрани я положение, престиж, анкету, не видать тебе
института! Выкинули бы из школы, как щенка, на завод к станку. А ты живешь
почти при коммунизме и для удовольствия обвиняешь отца. Узнай хоть сперва,
чего от жизни хочешь!

-- А как узнать, если глушат? Как?!

-- Ладно, я буду тебе приносить французские газеты и журналы. -- Отец
перешел к испытанной форме воспитания посредством взятки. -- Или даже
американские.

-- Давно мог носить...

Наступило затишье, и Зинаида Андреевна почувствовала, что разговор о
политике, как всегда, исчерпался, закончившись ничем, и интонации
смягчились. Она решила перевести диалог мужчин в практическое русло и этим
объединить их.

-- Ты много пропустил... Надо будет уладить конфликт с институтом.

-- С каким институтом?

-- С твоим.

-- Дураки! Нет никакого института! Неужели за целый год вы не
сообразили, что нет?!

-- А что же есть? -- Макарцев решил, что Боб их разыгрывает.

-- Ничего! Я даже и не поступал...

-- А что же ты делал?

-- Пил. Слушал музыку. Девок днем водил. Разве тебе мать не говорила?

-- Зина? -- крикнул Игорь Иванович. -- Слышишь?!

Она не оглянулась, вышла.

-- Может, -- тихо спросил отец, -- ты и не комсомолец?

-- Само собой! Я билет после школы сжег, чтобы взносы не платить!

Макарцев стиснул зубы и прислонился лбом к дверному косяку.

-- Что же это?! -- снова тяжело заговорил он. -- Будто не в свой дом
попал... Ну, хорошо, Борис Игоревич. Не будем о прошлом. Зачеркнем его!..
Попытаемся жить сначала. Подумаем чем заняться. Работать? Пойти на курсы
подготовки в вуз?

-- Если я куда-нибудь пойду, то только в духовную семинарию.

-- Верить в Бога?

-- При чем тут Бог? Пойду, чтобы тебе карьеру испортить!

-- Опять глупые шутки. Тебе бы заняться самообразованием и построить
какой-нибудь фундамент...

-- Ты мне его уже построил! А пожрать в этом доме дадут! Или с голоду
сдохнуть? В тюряге хоть баланду наливают...

Борис ушел на кухню.

-- Я тебе постелила, Игорь, ложись, -- в коридор вернулась Зинаида.

-- Вот подарочек мне к выздоровлению. Хоть назад в больницу беги...

-- Успокойся, Гарик, прошу...

-- Я-то спокоен. Я абсолютно спокоен, Зина. Меня не так легко сбить. Я
ведь не по своей эгоистической лесенке лез, я по партийной лестнице
взбирался. А ведь трудно было! Шла грузинская мафия -- я уцелел, шла
украинская -- удержался. И не соплякам, которые теперь прут без принципов,
без веры, без убеждений, -- не им меня свалить. Я еще поборюсь! У Бори
цинизм от возраста, пройдет! Чтобы он лез в партийные дела, я сам не хочу.
Не воровал бы только, не убивал...

Макарцев понял, что сказал глупо. Махнул рукой и ушел в спальню. Там,
не в состоянии успокоиться, он ходил от двери к окну и обратно, чувствуя,
как колотится сердце. Лучше бы лечь.

Где-то сбоку от Игоря Ивановича раздался шорох, и маркиз де Кюстин
собственной персоной приблизился, виновато улыбнувшись, и ласково положил
ему руку на плечо. Макарцев инстинктивно отклонился. Изумление возникло, но
вопрос не сорвался с языка; Макарцев только вдохнул освежающий запах
сильного одеколона и молча смотрел на непрошеного гостя, одетого с иголочки:
жилет с голубыми полосками гармонировал с синим фраком. Тщательно, даже
кокетливо завязанный бант украшал весь наряд. Блики от бриллиантов на
пальцах маркиза, когда он шевелил руками, пробегали по стенам спальни.

-- Вот какая неприятность, -- задумчиво сказал Кюстин, прижимая к бедру
шпагу. -- В наше время с молодыми людьми, представьте себе, происходило
примерно то же: пьяные гоняли на лошадях, сбивали людей, избегали наказания
по протекции. Отправьте мальчика за границу, если можете. Там у него есть
шанс на альтернативу...

-- Шутить изволите? -- Макарцев кисло усмехнулся. -- Кто же его
выпустит? Даже мне теперь туда дорога из-за него закрыта! И как все
остальное разрешится, покрыто мраком.

Они помолчали. Кюстин огляделся вокруг.

-- Извините за нескромный вопрос: на этой кровати вы спите с женой?

-- Иногда, -- почему-то застеснялся Макарцев.

-- В каком смысле?

-- Чаще она спит, а я бодрствую. Все-таки я руководящий работник. Так
называемый аппаратчик.

-- Да, конечно, и будем надеяться, вы сумеете продвинуться еще выше,
хотя это для вас теперь и трудно...

Макарцев почувствовал слабину в коленях и сел на кровать.

-- Плохо мне, маркиз, -- вдруг расслабившись, признался он. -- Внутри
плохо и снаружи... Беда! Жить тошно...

-- Понимаю, -- погладил его по локтю Кюстин. -- У меня такие тяжкие
моменты в жизни тоже бывали. Поэтому и явился, чтобы выразить сочувствие.
Сожалею, что ничем не могу помочь вам, хотя, поверьте, почел бы за честь это
сделать. Сейчас вам надо принять успокоительное. И ложитесь в постель. Если
позволите, я побуду возле вас...

Кюстин молча смотрел, как Макарцев медленно разделся, высыпал на ладонь
и проглотил две таблетки седуксена, лег, накрывшись одеялом, и закрыл глаза.

Послышались шаги, и приоткрылась дверь.

-- Как ты, Игорь? -- спросила жена.

Он обвел глазами комнату: Кюстин исчез. На его месте стояла Зина,
подавая ему еще какое-то зелье. Положив руку на прыгающее сердце, он стал
уверять ее и себя, что сердце у него уже здоровое и болеть не должно.

68. ЛИЧНАЯ НЕСКРОМНОСТЬ

Анна Семеновна безошибочно угадывала, когда соединять, не спрашивая.
Степану Трофимовичу позвонили, когда он собирал бумаги, чтобы ехать в ЦК.
Ягубов не знал говорившего, но он был "оттуда". Звонивший интересовался
Ивлевым. Ягубов сдержал поспешность и отвечал спокойно, с достоинством, но
от прямой оценки ушел, чтобы не навязывать товарищам свою точку зрения.
Сказал, что сотрудник этот взят Макарцевым, а сам редактор болен.

-- Ждать, скорей всего, не будем, Степан Трофимыч. У нас материала
достаточно, и все уже согласовано.

-- Понял вас, -- ответил Ягубов. -- Мы, со своей стороны, учтем сигнал.

Хотя Степан Трофимович и опаздывал, он решил еще немного задержаться и