матери, о тетках, о дяде, о Досифее Ростовском, обо
всем гнезде их проклятом-корне злодейского бунта!..
- Кто тебе сказал, батюшка? - пролепетал царевич
и взглянул на него в первый раз.
- Аль не правда? - посмотрел ему отец прямо в глаза.
Рука его все тяжелела, тяжелела. Вдруг царевич за-
шатался, как тростинка, под этой тяжестью и упал к ногам
отца.
- Прости! Прости! Ведь матушка! Родная мне!..
Петр склонился к нему и занес кулаки над головой
его с матерной бранью.
Алексей протянул руки, как будто защищаясь от смер-
тельного удара, поднял взор и увидел над собой в таком
же быстром, как намедни, но теперь уже обратном превра-
щении оборотня, вместо родного лица, то, другое, чуждое,
страшное, как мертвая маска - лицо зверя.
Он слабо вскрикнул и закрыл глаза руками.
Петр повернулся, чтобы уйти. Но царевич, услышав
это движение отца, бросился к нему на коленках, полз-
ком, как собака, которую бьют, и которая все-таки молит
прощения,- припал к ногам его, обнял их, ухватился
за них.
- Не уходи! Не уходи! Лучше убей!..
Петр хотел оттолкнуть его, освободиться. Но Алек-
сей держал его, не пускал, цеплялся все крепче и
крепче.
И от этих судорожно хватающих, цепляющихся рук
пробегала по телу Петра леденящая дрожь того омерзе-
ния, которое он чувствовал всю жизнь к паукам, тара-
канам и всяким иным копошащимся гадам.
- Прочь, прочь, прочь! Убью! - кричал он в ярости,
смешанной с ужасом.
Наконец, с отчаянным усилием, стряхнул его, отшвыр-
нул, ударил ногой по лицу.
Царевич, с глухим стоном, упал ничком на пол, как мерт-
вый.
Петр выбежал из комнаты, точно спасаясь от какого-то
страшилища.
Когда он проходил мимо сановников, ожидавших его
в Столовой палате, они поняли по лицу его, что случи-
лось недоброе.
Он только крикнул:
- В собор.
И вышел.
Одни побежали за ним, другие - в том числе Толстой
и Шафиров - в Тайник Ответной, к царевичу.
Он лежал по-прежнему ничком на полу, как мерт-
вый.
Стали поднимать его, приводить в чувство.. Члены не
разгибались, как будто окоченели, сведенные судорогой.
Но это не был обморок. Он дышал часто, глаза были
открыты.
Наконец, подняли его, поставили на ноги. Хотели
провести в соседнюю комнату, чтоб уложить на лавку.
Он оглядывался мутным, словно невидящим, взором и
бормотал, как будто старался припомнить:
- Что такое?.. Что такое?..
- Небось, небось, родимый! - успокаивал Толстой.-
Дурно тебе стало. Упал, должно быть, ушибся. До свадь-
бы заживет. Испей водицы. Сейчас дохтур придет.
- Что такое?.. Что такое?-повторял царевич бес-
смысленно.
- Не доложить ли государю? - шепнул Толстой Шa-
фирову.
Царевич услышал, обернулся, и вдруг бледное лицо
его побагровело. Он весь затрясся и начал рвать на
себе воротник рубашки, как будто задыхался.
- Какому государю? - в одно и то же время за-
плакал и засмеялся он таким диким плачем и смехом,
что всем стало жутко.
- Какому государю? Дураки, дураки! Да разве не
видите?.. Это не он! Не государь и не батюшка мне,
а барабанщик, жид проклятый, Тришка Отрепьев, само-
званец, оборотень! Осиновый кол ему в горло-и делу
конец!..
Прибежал лейб-медик Арескин.
Толстой, за спиной царевича, указал сперва на него,
потом на свой лоб: в уме-де царевич мешается.
Арескин усадил больного в кресло, пощупал ему пульс,
дал понюхать спирта, заставил выпить успокоительных
капель и хотел пустить кровь, но в это время пришел по-
сланный и объявил, что царь ждет в соборе и требует
к себе царевича немедленно.
- Доложи, что его высочеству неможется,- начал
было Толстой.
- Не надо,- остановил его царевич, как будто очнув-
шись от глубокого сна.- Не надо. Я сейчас. Только отдох-
нуть минутку, и вина бы...
Подали венгерского. Он выпил с жадностью. Арескин
положил ему на голову полотенце, смоченное холодной
водой с уксусом.
Его оставили в покое. Все отошли в сторону, сове-
щаясь, что делать.
Через несколько минут он сказал:
- Ну, теперь ничего. Прошло. Пойдем.
Ему помогли встать и повели под руки.
На свежем воздухе, при переходе из дворца в собор,
он почти совсем оправился.
Но все же, когда проходил через толпу, все заметили
его бледность.
На амвоне, перед открытыми царскими вратами, ожи-
дал новопоставленный архиерей Псковский, Феофан Про-
копович, в полном облачении, с крестом и Евангелием.
Рядом стоял царь.
Алексей взошел на амвон, взял поданный, Шафировым
лист и стал читать слабым, чуть внятным голосом,- но
было так тихо в толпе, что слышалось каждое слово:
"Я, нижеименованный, обещаю пред святым Евангелием,
что, понеже я за преступление мое пред родителем моим
и государем лишен наследства престола Российского,
то ради признаваю то за праведно и клянусь всемо-
гущим, в Троице славимым Богом и судом Его той воли
родительской во всем повиноваться и наследства того ни-
когда не искать и не желать, и не принимать ни под ка-
ким предлогом. И признаваю за истинного наследника
брата моего, царевича Петра Петровича. И на том це-
лую святый крест и подписуюсь собственною моею