Останови кого хочешь, спроси! Да, тут есть определенные законы, режим,
правила общежития, а где их нет? Но лучше чувствовать себя в лоне Братства,
чем погибать в одиночестве среди людей. Может, ты, академик, знаешь другое
средство, как облагородить и возродить нацию?
- Не знаю, - сказал он, наконец-то справившись с предохранителем.
- Беловодье - это мечта! - глаза Опарина засверкали. - Но реальная и
достижимая. Потому что создается человеком. Человеческим сообществом! Когда
люди собираются вместе, чтобы стать счастливыми. А счастья быть не может,
если нет внутренних правил и законов, определенных норм поведения. Это как
ритуальная молитва, церковное таинство, где нужно выполнить действия,
неподвластные уму. И выполнить их следует не задумываясь и ни на мгновение
не сомневаясь. Ты пришел со своим уставом в чужой монастырь.
- Я пришел в свой город. И с автоматом!
- Не убивай его, - вдруг вмешалась Дара. - Посмотри, он ведь блаженный.
Здесь все блаженные.
- Оставить в живых - поднимет тревогу...
Она вышла из-за спины академика и журналист лишь сейчас увидел женщину,
вжался в постамент, а секунду назад не боялся ствола, упертого в живот.
- Не надо, - попросил беззащитно. - Не хочу... Дара подняла свою роковую
руку и легонько стукнула в лоб костяшкой указательного пальца. Глаза
Опарина полыхнули огнем, зрачки расширились и взгляд тотчас угас. Каменная
баба поднесла трубу к губам, и театральную площадь огласил низкий,
смикшированный звук, напоминающий вздох облегчения.
- Теперь ступай, - велела Дара. - И никогда не оглядывайся назад.
Журналист открыл рот - силился что-то сказать, но лишь гримасничал,
лишенный дара речи...
* * *
С лестницы, ведущей к воротам катакомбного цеха, просматривались все
подходы к нему, охраняемые двумя братьями в белых балахонах, третий стоял у
калитки, и все с ружьями на изготовку - вероятно, после ночной тревоги
объявили усиленный режим несения службы. Идти под прикрытием Дары и
все-таки видеть направленные на тебя стволы было неприятно, и оттого жестче
и бескомпромисснее становились руки, сжимающие автомат.
- Думай обо мне! - еще раз предупредила спутница. - Почему-то я теряю тебя!
Академик думал и спускался медленно, чтобы не потревожить снег на ступенях:
охранники и так слышали скрип, настороженно озирались и водили ружьями. На
середине лестницы - там, откуда ночью ему пришлось бежать, Дара положила
ему руку на плечо и остановила.
- Погоди... Ты как обо мне думаешь?
- Хорошо, - сказала Насадный.
- Нет, я не об этом... Ты думаешь неправильно! Нужно держать в сознании мой
образ!
- Я и держу...
- Не смей думать обо мне как о женщине! - сурово прошептала она в ухо,
обжигая дыханием.
- Стараюсь... Не получается, - признался он сквозь стиснутые зубы.
Дара неожиданно сдернула с него шапку, потом забралась холодной рукой под
свитер и сняла с шеи талисман с зашитой в него манорайской солью.
- Так будет лучше!
Спустившись вниз, Насадный послушал через дверь, что творится в штольне, и
осторожно потянул ручку калитки. Отвлеченный Дарой охранник тем временем
увидел что-то на горбатом мосту и закричал своим товарищам:
- Глядите!.. Видели - нет?!. Да вон же, вон!
Академик закрыл за Дарой калитку и осмотрелся: сразу же от входа было
включено дежурное освещение, на рельсах пустые вагонетки, знакомые стены,
сводчатая кровля, дощатый пешеходный настил - и ни звука...
Установка находилась в "подвале" штольни, в специальном замурованном боксе,
замаскированном, по замыслу академика, тем, что поверх заделанного входа
пролегали рельсы и этот деревянный тротуар. Академик пошел по шпалам -
доски под ногами обычно гремели, и вообще здесь любой звук многократно
усиливался, как в храме с хорошей акустикой. Редкие фонари на стенах роняли
овальные пятна света, и он шел по ним, как по солнечным зайчикам. В
двадцать третьем пятне как раз и был залитый бетоном вход в бокс...
Ступив на двадцать второго "зайчика", Насадный увидел, что впереди на его
пути зияет большая дыра, обнесенная поручнями, и оттуда вырывается яркий
поток света. Рядом на рельсах стояла вагонетка с мощным авиационным
теплодувом, какими в зимнее время на севере разогревают самолетные
двигатели.
Он осторожно приблизился к краю свежевыдолбленной ямы, куда была спущена
железная лестница, и заглянул вниз.
Там кипела жизнь, доносился легкий шум электродвигателей, стук, звон,
шарканье, и неожиданно среди таких знакомых и привычных звуков
экспериментального цеха послышался яростно-веселый забористый мат с явным
украинским акцентом.
Так умел ругаться один человек - томский ученый Ковальчук...
Журналист оказался прав: Астроблема, как страна счастья, стягивала,
заманивала, завлекала всех, кто ее искал. Это понятие - счастье - не имело
ни ясных определений, ни философского обоснования, однако каждый ребенок
испытывал его, знал и ждал от рождения до глубокой старости. Все остальное
было временным, проходящим, поскольку лишь ощущение чуда приносило чувство
счастья. Два этих понятия в сознании человека стягивались в одно целое и
возбуждали неуемную страсть к поиску. Те, кто испытывал подобный голод с
особенной остротой, то есть самые несчастные, одновременно были
счастливейшими людьми. И это великое противоречие, единожды поселившись в
душе, творило истинные чудеса. Оно рождало землепроходцев, поэтов, великих
полководцев и изобретателей.
Ковальчук был в добром расположении духа, матерился весело, и создавалось
впечатление, что он там один, хотя, если судить по движению и звукам,
доносящимся снизу, в боксе работало несколько человек. Его
бесшабашно-азартный голос навевал давние воспоминания о раздольной,
поистине творческой жизни в Заполярье, усыплял всякую осторожность, и
подмывало в сей же час спуститься через пролом, обняться с томским
чудотворцем...
На какое-то время Насадный снова почувствовал себя всесильным, за свои
открытия и подвиги награжденным властью особыми, почти царскими,
полномочиями в городе будущего. Из-за секретности проводимых на Таймыре
работ сюда не допускали не то что участкового милиционера - а и любого
представителя государственной власти, возложив все административные
обязанности на академика.
Астроблема - единственный город СССР, где никогда не существовало Советской
власти...
Он уже закинул автомат за спину, чтобы спуститься по лестнице, но Дара
сделала знак рукой и приложила палец к губам.
- Тс-с-с...
Он услышал шорох на железных ступенях и отошел к стене штольни. Через
минуту над устьем пролома появился человек, который тянул за собой толстый,
на проволочной арматуре, вентиляционный рукав из брезента. На вид ему было
за шестьдесят - сухое лицо в рубленых морщинах, седой ежик отрастающих
волос и седые же пышные усы, настолько знакомые, что других таких просто не
существовало во всей Арктике. Это был стюард Кошкин, только сильно
постаревший, ибо самому счастливому человеку на Земле в восьмидесятые едва
ли исполнилось тридцать лет.
Он подсоединил рукав к теплодуву и включил рубильник - нарастающий гул
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Максимов Альберт
Прозоров Александр
Андреев Николай
Каменистый Артем