Арсениевыми координатами, уронил на пол, вернулся к креслу. Взял в
руки папочку, спазм тошноты тут же скрутил внутренности, и Юру
вывернуло, едва он успел добежать до туалета. Пакости! пакости! Боже,
какие пакости! Я не хочу разбираться, на деле он убил или только в
мерзком своем воображении! Он все равно сделал это с удовольствием. Я
не хочу иметь ничего общего с ним! Ни с ним, ни с его отвратительной,
сентиментальной, липкой алкоголичкою, ни с пьяными артистами из
кабака! Я не хочу знать их компанию! приговаривал Юра, в клочки
разрывая страницы рукописи и бросая их в унитаз. Единственный
экземпляр? Тем лучше! Никому на свете не нужно искусство, от которого
тошнит!
заплакал. Потом встал и принялся мыть руки в обжигающе холодной воде,
пока они не покраснели, не вспухли. Потом направился в коридор,
приоткрыл дверь в свой номер; стараясь не глядеть ни на соседа, ни на
его подружку, задерживая дыхание, чтобы как можно меньше перегара
попало в легкие, покидал в чемоданчик немногие свои вещи и, бросив
сонной администраторше, что уезжает, вышел на улицу. У гостиницы,
приманивая зелеными лампочками, томилось несколько такси. Юра открыл
дверцу первого и сказал: в Домодедово.
брат, отрешимся, поет бард, давай, брат, воспарим, но не
проникновенному, заклинающему голосу удается вытащить Арсения в
реальность из невыносимого кошмара, а остановке машины и тишине.
Реальность является низким, затянутым грязной байкою потолком
Lзапорожцаv да куском ртутного фонаря (остаток срезан углом окна),
достаточно яркого, чтобы неприятно слепить даже на фоне слегка
сереющего неба. Рука, на которую Арсений оперся, подламывается:
затекла, - и тут же провоцирует рефлекторное еб твою мать сквозь зубы.
4.23 на часах. Метро - входной вестибюль LПлощади Революцииv -
LПлощади Свердловаv - фантастическое совпадение! - равно как и
памятник самому Якову Михайловичу, закрытый поднятым капотом, а видны
Большой с Малым да угрюмый геморроидальный Островский, засранный
птичками; за ветками - холодильник с бородою, основоположник, и над
его головой - кровавая звездочка Кремлевской башни. Справа LМетропольv
и много машин около него: Lфордыv, Lто°тыv, Lфольксвагеныv. Машины
мертвые, на приколе, а живых - ни одной, хоть и самый центр Москвы.
Время, видать, такое.
или почему стоим? Арсений, не найдя в себе покуда сил окончательно
переключиться из кошмара в реальность, произносит: когда построили
LПлощадь Революцииv, и кивает головою назад, в тридцать восьмом,
кажется, в самый разгар, - привезли на приемку Сталина. Ночью. В такой
же, надо думать, час: между волком и собакой. Хозяин все ходил, ходил,
раза четыре, говорят, взад-вперед прошелся, к статуям присматривался.
К курам, к петухам, к пионерам и комсомолкам, к пограничникам с
овчарками. Ты обращала внимание: там ведь и куры есть, и петухи.
Вильгельмова не реагирует, копается в моторе, но Арсений, весь в себе,
в приснившемся ужасе, не реагирует на то, что Вильгельмова не
реагирует, знай продолжает рассказ: лицо, говорят, мрачное, молчит,
трубочкою попыхивает. Свита настороже: на скульптора, как на
покойника, поглядывает. Тот, естественно, сам не свой. Идут к
эскалатору: похоронная процессия. И тут Главный Искусствовед
оборачивает свое рябенькое лицо и произносит два слова: кэк жывие. Так
вот, представляешь: я попадаю туда, к ним, в подземелье. И эти вот кэк
жывие начинают и впрямь оживать, то есть остаются металлическими, но
разгибаются; руки, ноги, поясницы затекшие разминают со скрипом:
знаешь, как когда оловянный пруток гнешь, - им ведь больше сорока лет
пришлось под низенькими арками простоять в позах, каких нормальному
человеку и получаса не выдержать; квохтанье, лай, бронзовые петушки
над головою порхают, а люди - их ведь там каждого по четверо,
одинаковых, как близнецы, - это почему-то всего кошмарнее
показалось! - бросаются ко мне и просят себя подменить, хоть
ненадолго, хоть на недельку! У них там и наганы, и винтовки, могли б
припугнуть, заставить, а они просят, именем революции просят, или нет,
постой! именем площади революции, женщины плачут, на колени падают. А
мне и деваться некуда: все шесть эскалаторов бегут вниз с бешеной
скоростью, входы на пересадку колючкой под током замотаны... А чего
мы, собственно, стоим? соображается, наконец, Арсений с ситуацией.
Поломались, что ли? Молнию застегни! отрывается Лена от мотора. Чтоб я
прибора твоего недоделанного больше не видела!
Глядит на часы. Еще две минуты назад абстрактные, три циферки являют
зловещий свой смысл. Перекличка же через полчаса! Вильгельмова
сверкает на Арсения бешеным глазом, злобно, с размаху швыряет какую-то
железяку в недра моторного отделения. Ну-ка пусти, отталкивает
художницу Арсений и лезет под капот с головою, вытаскивает толстые
высоковольтные провода из свечных колпачков. Включи-ка, кричит,
стартер! Только не газуй! Искры, едва коленвал завертелся, сыплются
синие, жирные. Стоп! Хватит! Аккумулятор посадишь. Что же может
случиться еще? Система питания? Бензонасос? Диафрагма? Глядит на часы:
4.29. Впрочем, спокойно! пока до нас дойдет дело... У тебя переноска
есть? спрашивает. Может, спички? (Идиот!) А ключи? Или хоть пассатижи?
покопавшись под капотом. Бак-то сухой! Лягушка-путешественница!
отплачивает Лене за прибор и снова глядит на часы. Арсений и в
Lмерседесv готов сейчас забраться за литром бензина, но у
Вильгельмовой, оказывается, нету даже шланга!
бросается наперерез: такси! Шеф! Бензина! Капельку! До заправки
добраться! Позарез! Юра вжимается в заднее сиденье, отворачивает лицо,
бросает: опаздываю! Шофер ударяет по акселератору. Ше-е-еф! У,
с-сучара! Ну, может, хоть банка у тебя какая есть? Вильгельмова снова
лезет в багажник и извлекает ржавую жестянку из-под горошка. Ладно,
сойдет. Тут рядом заправка, у китайгородской стены. Пошли! Окошко
закрыто фанеркою, и надпись на ней: с 6 00 до 23 00 Как по заказу!
Все? Пиздец? 4.34! Нет, худа без добра не бывает: у запертой заправки,
в укромном уголке, стоит, привалясь к стене, старенькой модели Lяваv,
такая точно, какую имел в свое время Арсений, - продал, когда женился
на Ирине и получил доверенность на Lжигулиv. Уж не она ли? Арсений
сдергивает шланг с карбюратора, сует в ржавую банку, поворачивает
краник. Боже! как медленно льется бензин! И как его мало!
ближайшей круглосуточной колонке: до площадки на трех стаканах хрен
доберешься. К Бе-го-вой! Гнать нельзя: экономия горючего, и вот это
противоречие между внутренней лихорадкою и скоростью километров в
пятьдесят, не больше, выматывает всю душу. За спиною Lзапорожцаv
клубится черный дым, ибо в мотоциклетный бензин подмешивают масло,
глаз горит только левый, - точно, что ступка. Благо ГАИ пока спит.
Топливо заканчивается за двадцать метров до цели. Взглянув на часы -
4.41, - Арсений, словно полководец в разгаре решающего сражения,
отдает команду: покатили! Художница с журналистом выходят, упираются с
обеих сторон в передние стойки, напрягаются. Пошло! Арсений
подправляет баранку. Открытые дверцы Lзапорожцаv торчат, как
оттопыренные уши.
Ленин трояк. Только по талонам, с удовольствием цитирует продавщица
пункт инструкции и захлопывает окошечко. Хоть пять литров дайте! И
сдачи не надо, переходит Арсений на уже привычный просительный тон и
тянет руку к Вильгельмовой за добавочными деньгами, трет большим
пальцем средний и указательный, но заправщица давно в глубине, в
темноте и, сколько можно догадаться, улеглась на диван, досыпает.
Арсений принимается изо всех сил барабанить кулаками по плексигласу и
вдруг чувствует острую боль в запястье: согнулась, сломалась, впилась
в плоть запонка. Еб твою мать! И 4.54 на часах...
огонек. Ему наперерез бросается теперь уже Лена, не надеясь, что
успеет вырвать Арсения из озверения, в котором он колотится о будку
колонки. В парк! высовывается водитель. Уйди с дороги, блядища! Кому
говорю: в парк! Нам до Водного, заискивающе молит блядища и кивает на
табличку за лобовым стеклом. По дороге. Пятерочка, отвечает водитель,
мгновенно уяснив ситуацию: и жаловаться не станет, и выхода у нее
нету. Арсений! Да оставь же ее, Арсений! Поехали! У Арсения хватает
сознания, чтобы понять: через три секунды Лена бросит его, укатит
одна. Он и сам поступил бы так же.
успокаивается вдруг Вильгельмова, и кажется, что ей даже стыдно за
недавнюю истерику, за готовность предать попутчика на произвол судьбы.
Дай Бог, чтобы до наших номеров к шести дошло. Мы бы и на метро
успели. Не следует быть слишком оптимистичной, отвечает Арсений. Они
могут начать перекличку сзаду наперед. Неужели? и Ленине лицо снова
цепенеет. 5.09. Тоннель под LСоколомv...
мгновение, что потребует для описания нескольких полновесных страниц,
Арсений обозначил именно тремя секундами потому только, что цифры
машинка печатала вровень с прописными буквами, и придать первым смысл
секунд, а времени - шестидесятикратное умаление возможно было, лишь
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Куликов Роман
Ильин Андрей
Сертаков Виталий
Зыков Виталий