Чтение 107–й страницы книги ~Дети капитана Гранта~

еще ужаснее.

Шесть ударов дубинами, нанесенные шестью сильными воинами, покончили с
жертвами, которые распростерлись на земле, среди лужи крови. Это послужило
сигналом к жуткой сцене людоедства.

На тела убитых рабов не распространяется табу, охраняющее тело их
властелина. Тела рабов - достояние племени. Это мелкие подачки, брошенные
похоронным плакальщикам. И едва жертвоприношение было закончено, как вся
масса туземцев - вожди, воины, старики, женщины, дети - без различия пола
и возраста, охваченные животной яростью, набросились на бездыханные
останки жертв... И в мгновение ока тела рабов, еще теплые, были
растерзаны, разорваны, раскромсаны, даже не на куски, а на клочья. Из
двухсот присутствовавших на погребении маорийцев каждый получил свою долю
человеческого мяса. Они боролись, дрались и спорили из-за каждого куска.
Капли дымящейся крови покрывали чудовищ-гостей, и вся эта отвратительная
орда, обливаясь кровавыми брызгами, урчала. Это было исступление, бред
разъяренных тигров. Казалось, то был цирк, где укротители пожирали диких
животных. Затем в двадцати различных местах вспыхнули костры. Запах
горелого мяса отравил воздух, и если бы не оглушительный шум пиршества,
если бы не крики этих обжор, до отвала наевшихся, то пленникам было бы
слышно, как на зубах этих людоедов трещали кости их жертв.

Гленарван и его спутники, задыхаясь от отвращения, пытались скрыть от
женщин эту гнусную сцену. Они понимали, какие муки ждут их завтра при
восходе солнца и какие жестокие пытки придется им испытать перед смертью.
Они онемели от ужаса и отвращения.

Вслед за пиршеством начались похоронные танцы. Появилась крепчайшая
наливка, настоянная на стручковом перце, которая еще сильнее опьянила и
так уже пьяных от крови дикарей, и в них не осталось ничего человеческого.
Казалось, - мгновение, и они забудут о табу и набросятся на приведенных в
ужас их исступлением пленников.

Но среди общего опьянения Кай-Куму сохранял выдержку. Он позволил
кровавой оргии дойти до кульминационной точки, а затем прекратил, и обряд
погребения был закончен в установленном порядке. Трупы Кара-Тете и его
супруги подняли и согласно новозеландскому обычаю усадили так, что колени
были подобраны к животу, и скрестили им руки. Пришло время предать трупы
земле, но погребение не было еще окончательным, истлеть должно было лишь
тело, а кости сохраниться.

_Удупа_, то есть место для могилы, выбрали вне крепости, милях в двух
от нее, на вершине небольшой горы Маунганаму, поднимавшейся на нравом
берегу озера.

Именно туда должны были быть перенесены тела вождя и его супруги. К
земляной насыпи, где находились тела, принесли два первобытных паланкина,
или, проще говоря, носилки. На них посадили оба трупа, укрепив на них
одежду лианами. Четыре воина подняли носилки на плечи и двинулись к месту
последнего упокоения в сопровождении всего племени, снова затянувшего
траурный гимн.

Пленники, продолжавшие находиться под бдительным надзором стражи,
видели, как похоронная процессия вышла за пределы первой ограды, затем
пение и крики мало-помалу затихли в отдалении.

С полчаса мрачное шествие, двигавшееся в глубине долины, не было видно
пленникам, затем оно снова показалось, извиваясь вдоль горных тропинок. На
столь большом расстоянии волнообразное движение этой длинной колонны людей
казалось каким-то призрачным.

Процессия остановилась на высоте восьмисот футов, на вершине
Маунганаму, как раз у того места, где была вырыта могила для погребения
Кара-Тете.

Если бы хоронили простого маорийца, то его опустили бы в яму и засыпали
камнями. Но для могущественного, грозного вождя, которому, без сомнения, в
недалеком будущем предстояло быть возведенным в сан божества, племя
приготовило могилу, достойную его подвигов на земле.

Удупа окружал частокол, а возле самой ямы, где должны были покоиться
тела вождя и его супруги, расставлены были заостренные кверху колья,
украшенные резными, красными от охры фигурами. Родственники усопших не
забыли, что Вайдуа - дух умершего - нуждается в пище так же, как и бренное
тело, живя на земле. Поэтому возле могилы вместе с оружием и одеждой
покойного были положены всевозможные съестные припасы.

Таким образом, полный комфорт окружал мертвого вождя. Оба супруга
покоились рядом, и после новых воплей их засыпали землей и цветами. Затем
процессия в глубоком молчании спустилась с горы. Отныне никто, под страхом
смертной казни, не смел взойти на Маунганаму, на гору наложено было табу,
как некогда на гору Тонгариро, на вершине которой покоятся останки вождя,
погибшего в 1846 году во время землетрясения.

13. ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ

В тот момент, когда солнце скрылось за вершины гор, по ту сторону озера
Таупо, пленников отвели обратно в тюрьму. Несчастным предстояло выйти из
нее лишь тогда, когда вершины горной цепи Вахити-Рэндж окрасятся первыми
лучами солнца.

Это была их последняя ночь перед смертью. Несмотря на изнеможение,
несмотря на переживаемый ими ужас, они сели вместе ужинать.

- Нам нужны все наши силы, чтобы смело смотреть смерти в лицо, -
проговорил Гленарван. - Надо показать этим дикарям, как умеют умирать
европейцы.

Закончив ужин, леди Элен вслух произнесла молитву. Все спутники,
обнажив головы, присоединились к ней.

Есть ли человек, который перед смертью не вспомнит бога! Помолившись,
пленники обнялись.

Мери Грант и леди Элен, отойдя в уголок хижины, улеглись там на
циновке. Благодетельный сон, во время которого забывается всякое горе,
смежил им глаза. Сломленные усталостью и бессонными ночами, несчастные
женщины заснули, прижавшись друг к другу.

Гленарван отвел друзей в сторону и сказал:

- Дорогие товарищи, если завтра нам суждено будет умереть, то я уверен,
что мы умрем мужественно, сознавая, что стремились к благородной цели. Но
дело в том, что здесь нас ждет не только смерть, но и пытки, быть может,
бесчестие, и эти две женщины...

Здесь голос Гленарвана дрогнул. Он умолк, желая справиться со своим
волнением.

- Джон, - обратился он через минуту к молодому капитану, - вы обещали
Мери то же, что я обещал Элен. Как же вы решили поступить?

- Мне кажется, что я имею право выполнить это обещание, - ответил Джон
Манглс.

- Да, Джон, но ведь у нас нет оружия.

- Вот оно, - сказал молодой капитан, показывая кинжал, - и вырвал его
из рук Кара-Тете, когда этот дикарь свалился у ваших ног. И пусть, сэр,
тот из нас, кто переживет другого, выполнит желание вашей жены и Мери
Грант.

После этих слов воцарилось глубокое молчание. Его нарушил майор.

- Друзья мои, - сказал он, - не прибегайте к этой крайней мере до самой
последней минуты. Я не сторонник непоправимых поступков.

- Говоря это, я имел в виду не нас, мужчин, - ответил Гленарван. -
Какая бы смерть ни ждала нас, мы сумеем без страха встретить ее. Ах, если
бы мы были одни, то я уже двадцать раз крикнул бы вам: "Друзья, попытаемся
прорваться силой! Нападем на этих негодяев!" Но жена моя, но Мери...

Джон Манглс приподнял циновку и начал считать маорийцев, стороживших
дверь храма. Их было двадцать пять. На площади пылал большой костер,
бросавший зловещие отблески на хижины, на изгороди "па". Некоторые дикари
лежали вокруг костра, иные стояли неподвижно, вырисовываясь резкими
черными силуэтами на фоне яркого пламени. Но все они то и дело глядели на
хижину, наблюдать за которой им было поручено.

Говорят, что у пленника, задумавшего бежать, больше шансов на успех,
чем у тюремщика, который стережет его. Тюремщик может забыть, что
стережет, - узник никогда не может забыть, что его стерегут. Узник чаще
думает о побеге, чем его страж, о том, как помешать побегу. Отсюда частые
и поразительные побеги.

Но тут узников стерег не равнодушный тюремщик - их стерегла ненависть,
жажда мести. Если пленников не связали, то лишь потому, что здесь это было
бы лишним, ибо двадцать пять человек сторожили единственный выход из
храма.

Эта постройка, примыкавшая к скале, завершавшей крепость, была доступна
лишь со стороны входа. Отсюда узкая полоса земли вела на площадь "па". Две
боковые стены хижины поднимались над отвесными скалами, под которыми зияла
пропасть футов в сто глубиной. Спуститься по склону пропасти было
невозможно. Немыслимо также было бежать через заднюю стену, упиравшуюся в
огромную отвесную скалу. Единственным выходом была дверь храма,
открывавшаяся на узкую полосу земли, которая соединяла его с площадью
"па", подобно подъемному мосту. Но тут на страже стояли маорийцы. Итак,
бегство было невозможно, и Гленарван, который чуть не двадцать раз
обследовал стены своей тюрьмы, принужден был признать это.

А между тем мучительные часы этой ночи бежали один за другим. Горы
окутал непроницаемый мрак. На небе не видно было ни луны, ни звезд. Порой
порывы ветра сотрясали сваи святилища. На мгновение они (вздували костер
маорийцев, и отблески пламени озаряли мимолетным светом внутренность храма
и сидевших в нем узников. Несчастные были погружены в свои предсмертные
думы. Мертвая тишина царила в хижине.

Около четырех часов утра внимание майора привлек какой-то шорох,
доносившийся как будто от задней стены, упиравшейся в скалу.

Сначала Мак-Наббс не придал этому шороху никакого значения, но так как