"Уэррингтон". И расстраивается он не из-за того, что Сара и ее братец сидят
и едят за одним столом с белыми, и черные и белые пальцы берут хлеб с одного
блюда. В "Уэррингтгюне" живут приезжие, а в таких местах, как Нью-Йорк и
Чикаго, сообщает он своим молодым и внимательным слушателям, белые женщины
иногда даже трахаются с ниггерами.
боится увидеть за своей спиной белых женщин, забредших сквозь лес на
Боуи-Ридж. - Не может белая женщина трахаться с ниггером! Это уже перебор!"
и тогда посмотрим, что ты скажешь. Кроме того, ему без разницы, что
происходит сейчас в Нью-Йорке и Чикаго. Во время войны он побывал в тех
краях, и впечатлений ему хватило на всю жизнь. Да и воевал он не за
освобождение негров. Он, Джеред Ланселот Дивоур, не возражал бы против того,
чтобы ниггеры гнули спину на хлопковых полях до скончания века. Нет, он
воевал, потому что считал необходимым проучить этих заносчивых южан,
показать им, что никто не имеет права выходить из игры, если не нравятся
некоторые правила. Он воевал, чтобы восстановить справедливость. Они не
имели никакого права выходить из состава Соединенных Штатов Америки. Вот он,
в меру своих сил, и воздал им по заслугам!
плантации, и на ниггеров, которые поют непристойные песни, а их за это
угощают шампанским и лобстерами (так Джеред всегда коверкал слово
"лобстеры"). Плевать ему на это, если они знают свое место и не разевают рот
на чужое.
по-своему. Ее предупреждали - держись подальше от Улицы, но она не слушает.
Она выходит на Улицу, прогуливается по ней в белом платье, словно белая
дама, а иногда берет с собой своего сына, с африканским именем и без отца.
Его отец небось провел с этой сучкой одну ночь в каком-нибудь стогу в
Алабаме и только его и видели. А теперь она вышагивает по Улице, будто имеет
на это полное право, хотя остальные стараются ее не замечать...
Она притягивает людей, может, своим смехом. Мужчины говорят с ней об урожае,
женщины показывают своих детей. Более того, дают ей подержать на руках
младенцев, а когда она улыбается им, они улыбаются в ответ. Девочки
советуются с ней насчет того, как вести себя с мальчишками. Мальчишки.., те
просто смотрят. Но как они смотрят! Пожирают ее глазами и, полагаю,
большинство из них думает о ней, когда запираются в туалете и начинают
гонять шкурку.
он превращается в того старика, который сбросил меня в озеро, потому что не
терпел, когда ему перечили. Старея, он начинает растворяться в воздухе.
сторонились. Она прогуливалась по Улице, и никто не воспринимал ее как
негритоску. К ней относились как к соседке.
потока городского подсознания, который тек, словно подземная река. Пребывая
в трансе, я мог пить из этого потока, мог наполнять рот, горло, желудок его
водой с холодным металлическим привкусом.
его сыновьями: Фред, Гарри, Бен, Орен, Джордж Армбрастер и Дрейпер Финни,
который на следующий год, летом, сломал себе шею и утонул, пьяным, сиганув в
Идз-Куэрри. Никто и не подумал, что он покончил с собой, решили, что
несчастный случай. В период между августом 1901 года и июлем 1902-го Дрейпер
Финни пил, пил много, потому что только так и мог заснуть. Только так он мог
отделаться от руки, неотрывно стоявшей перед его мысленным взором, руки,
которая высовывалась из воды, а пальцы ее сжимались и разжимались, сжимались
и разжимались, пока ты не начинал кричать: "Хватит, хватит, хватит, когда же
это закончится!"
лето разглагольствовал об их ответственности перед обществом. Они, мол,
мужчины, их долг - оберегать незыблемость устоев, они должны видеть то, на
что закрывают глаза другие. И если не они, то кто?
словно вымерла. Чуть позже, часам к пяти, на ней вновь появились бы люди. От
шести вечера до заката народ валил бы валом. Но в три часа дня Улица
пустовала. Методисты собрались на другом берегу в Харлоу и пели свои гимны
под открытым небом. Отдыхающие в "Уэррингтоне" переваривали сытную трапезу,
жареную курицу или добрый кусок мяса. По всему городу семьи усаживались за
обеденный стол. А те, кто уже отобедал, дремали - кто на кровати, кто в
гамаке. Саре нравился этот тихий час. Пожалуй, она любила его больше других.
Слишком уж много времени она проводила на наспех сколоченных сценах и в
прокуренных забегаловках, веселя своими песнями грубых, неотесанных
мужланов. Да, ей нравились суета и непредсказуемость этой жизни, но иной раз
она стремилась к тишине и покою. К неспешным прогулкам под жарким солнцем. В
конце концов она уже не девочка. У нее сын, который скоро станет подростком.
Но в то воскресенье она, должно быть, заметила, что на Улице слишком уж
тихо. От луга она прошла с милю, не встретив ни души - даже Кито отстал:
где-то в лесу собирал ягоды. Казалось, что весь город
благотворительный ужин в Кашвакамаке, даже послала туда грибной пирог,
потому что подружилась с несколькими дамами из "Восточной звезды". То есть
все члены "Восточной звезды" сейчас там, завершают подготовку к приему
гостей. Но она не знает, что в это воскресенье освящается Большая
баптистская церковь, первая настоящая церковь, построенная в Тэ-Эр. И многие
местные отправились туда, причем не только баптисты. С другой стороны озера
до нее доносится пение методистов. Красиво они поют, слаженно, как хорошо
настроенный инструмент Она не замечает мужчин, в большинстве своем это
молодые парни, которые обычно не решаются поднять на нее глаза, пока самый
старший из них не подает голос: "Вы только посмотрите, черная шлюха в белом
платье и с красным поясом! Черт, да от такого многоцветья просто рябит в
глазах! У тебя что-то с головой, шлюха? Ты не понимаешь слов?"
прожила на свете тридцать шесть лет, с одиннадцати лет она знает, что у
мужчины между ног и куда ему хочется засунуть сей предмет. Она понимает,
если мужчины сбиваются в кучу, предварительно приложившись к бутылке (а она
улавливает запах перегара), они теряют человеческий облик и превращаются в
свиней. И если выказать страх, они набросятся на тебя, как свора псов, и,
как псы, разорвут на куски.
шаг. "Где люди? Куда они все подевались? Черт бы их побрал!" На другом
берегу методисты поют псалом.
Гарри Остер. Его юношеский голос ломается, и на последнем слове он срывается
на фальцет.
может с собой поделать. Не может она удержать смех, как не может запретить
мужчинам бросать похотливые взгляды на ее грудь и зад. Такова воля Божия.
Больше винить в этом некого.
земля, и ни у кого нет права запрещать мне гулять по ней. И никто мне этого
не запрещал. Покажите мне тех, кто запрещал.
внутри все холодеет. А щеки заливает румянец.
в другом месте. Почему ты позволяешь этому старику командовать тобой? Веди
себя как должно и дай женщине пройти.
глаза под синей фуражкой (сквозь них, в этот дождливый предвечерний час я
вижу доски моего плота, бьющиеся о берег). Я вижу все. Я вижу, как она
ними, произойдет что-то ужасное. Она это чувствует, а своей интуиции она
привыкла доверять. А если она пойдет на кого-то другого, старый масса
<господин (иск, англ.).> набросится на нее сбоку, увлекая за собой всех этих
щенков. Старый масса в синей фуражке - вожак стаи, и она должна взять верх
над ним. Он силен, достаточно силен, чтобы мальчишки безропотно подчинялись
ему, во всяком случае какое-то время, но недостает ему ее силы, ее
решительности, ее энергии. В определенном смысле такое столкновение, лоб в
лоб, ей по душе. Рег предупреждал ее: будь осторожнее, не торопи события, не
набивайся к белым в друзья, пусть они делают первый шаг, но она идет своим
путем, доверяет только собственным инстинктам. Да, перед ней семеро, но на
самом деле ей противостоит, только один, вот этот старик в синей фуражке.
взгляд и не позволяет отвести себе глаза. Он первым отводит глаза, уголок
его рта дергается, между губами появляется и тут же исчезает кончик языка,
совсем как у ящерицы. Это хороший знак.., а потом он отступает на шаг, вот
это совсем хорошо. И когда он делает этот шаг, молодежь разбивается на две
или три группы, освобождая ей проход. С другого берега над гладкой, как
стекло, поверхностью озера плывет пение методистов. Они по-прежнему славят
Господа:
Василенко Иван
Лондон Джек
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Флинт Эрик
Елманов Валерий