находит?
не сказала.
персоналу прибыть Куряж первым поездом полном составе".
станции Екатерину Григорьевну, Лидию Петровну, Буцая, Журбина и Горовича.
Из бесчисленных педагогических бастионов мы выбрали для них комнаты,
наладили кое-какие кровати, матрацы пришлось купить в городе.
лет, обнимались и целовались, как девчонки, пищали и вешались на шеи,
задирая ноги. Горьковцы приехали жизнерадостные и свежие, и на их лицах я
прочитал рапорт о состоянии дел в колонии. Екатерина Григорьевна
подтвердила коротко:
наши большие счастливцы. И кажется, мы все счастливые люди. А вы?
больше, кажется, нет счастливцев...
сил мало. И не мало, так в поле ж работа. Мы теперь и первый сводный, и
второй сводный, и какой хотите.
к темным окнам, ко мне:
на пожар. А то сорвемся.
пришлось в Куряже. За вагоны просят очень дорого, не дают никакой скидки,
да и вообще волынят. Вам необходимо на один день... Коваль уже
перессорился на железной дороге.
хуже не будет. А только наши пускай там не барятся (не задерживаются).
часовые стрелки:
применять нельзя. Вас теперь шестеро. Если сможете повернуть на нашу
сторону два-три отряда, будет прекрасно. Только старайтесь перетягивать не
одиночками, а отрядами.
о колонии, о разных случаях, о строительстве. Да чего мне учить вас! Глаза
раскрыть, конечно, не сможете так скоро, но понюхать что-нибудь дайте.
ползали, даже в обморок падали разные мысли и образы, а если какая-нибудь
и из них и кричала иногда веселым голосом, я начинал серьезно подозревать,
что она в нетрезвом виде.
геометрия, даже педагогическая метафизика. Спрашивается: для чегоя
оставлял здесь, в Куряже, в темную ночь этих шестерых подвижников? Я
разглагольствовал с ними об агитации, а на самом деле рассчитывал: вот в
обществе куряжан завтра появтся шестеро культурных, серьезных,
хороших людей. Честное слово, это была ставка на ложку меда в бочке
дегтя... впрочем, дегтя ли? Жалкая, конечно, химия. И химическая реакция
могла наметиться жалкая, дохлая, бесконечная.
неожиданный, страшный, убедительный взрыв, чтобы стрелой прыгнули в небеса
и стены собора, и "клифты", и детские души, и "глоты", и агрономические
дипломы.
заложить в какую-нибудь хорошую бочку - взрывной силы у нас, честное
слово, было довольно. Я вспомнил тысяча девятьсот двадцатый год. Да, тогда
начинали сильнее, тогда были взрывы и меня самого носило между тучами, как
гоголевского Вакулу, и ничего я тогда не боялся. А теперь торчали в голове
всякие бантики, которыми будто бы необходимо украшать святейшую ханжу -
педагогику. "Будьте добры, grand maman, разрешите один раз садануть в
воздух". - "Пожайлуста, - говорит она, - саданите, только чтобы мальчики
не обижались".
был четвертого сорта, сесть было негде.
динамита? Надо было себя успокоить. Динамит - вещь опасная, и зачем с ним
носиться, когда есть на свете мои замечательные горьковцы? Через четыре
часа я оставлю душный, гразный чужой вагон и буду в их изысканном
обществе.
у него нет радиатора. Колонисты сбежались ко мне со всех сторон. Это
колонисты или эманация радия? Даже Галатенко, раньше категорически
отрицавший бег как способ передвижения, теперь выглянул из дверей кузницы
и вдруг затопал по дорожке, потрясая землю и напоминая одного из боевых
слонов царя Дария Гистаспа#18. В общий гам приветствий, удивлений и
нетерпеливых вопросов и он внес свою долю:
достал тот хорошенький мускул, который так грациозно морщит твое нижнее
веко, чем ты смазал глаза - брильянтином, китайским лаком или ключевой
чистой водой? И хоть медленно еще поворачиваетсяч твой тяжелый язык, но
ведь он выражает эмоцию. Черт возьми, эмоцию!
работаем, а вечером - "Блоха"#19 - последний спектакль, и будем с граками
прощаться... Нет, вы скажите, как там дела?
изготовленных, чтобы поразить куряжан, колонисты пахли праздником. По
колонии метались шестые сводные, подготавливая спектакль. В спальнях, в
школе, в мастерских, в клубных помещениях по углам стояли забитые ящики,
завернутые в рогожи вещи, лежали стопки матрацев и груды узлов. Везде было
подметено и помыто, как и полагается для праздника. В моей квартире царил
одиннадцатый отряд во главе с Шуркой Жевелием. Ба-
бушка тоже сидела на чемоданах: только кровать-раскладушку пацаны
великодушно оставили ей, и Шурка гордился этим великодушием:
спят, - сено... даже лучше, чем на кроватях. А девчата - на возах. Так вы
смотрите: Нестеренко этот вчера только хозяином стал, сегодня уже
заедается - жалко ему сена. Смотрите, мы ему дали целую колонию, а он за
сеном жалеет. А мы бабушку разве плохо упаковали, а? Как вы скажете,
бабушка?
ними:
сено, пырей. Даже Эдуард Николаевич ругался, говорит: такое сено, разве
можно спать? А мы спали, а после того Молодцу давали - лопает хиба ж так!
Мы уложим, вы не беспокойтесь!
изображая из себя целые опекунско-упаковочные организации. В комнате
Лидочки штаб Коваля и Лаптя. Коваль, желтый от злости и утомления, сидит
на подоконнике, размахивает кулаком и ругает железнодорожников:
говорю, тебе метрики представить? Так наши сроду метрик не видели. Ну, что
ты ему скажешь, когда он, чтоб ему, ничего не понимает? Говорит: при одном
взрослом полагается один ребенок, бесплатно, а если только ребенки... Я
ему, проклятому, толкую: какие ребенки, какие ребенки, черт тебя нянчил, -
трудовая колония, и потом: вагоны ж товарные... Как пень! Щелкает,
щелкает: погрузка, простой, аренда... Накопал каких-то правил: если кони
да если домашняя мебель - такая плата, а если посевкомпания - другая.
Какая, говорю, домашняя мебель? Что это тебе, мещане какие-нибудь
перебираются, какая домашняя мебель?.. Такие нахальные, понимаешь, чинуши,
до того нахальные! Сидят себе, дрянь, волынит: мы не знаем никаких