Чтение 107–й страницы книги ~Двадцатые годы~

Еремеев, Семин, Данилочкин... Куда это они?
- Вот и Ознобишина прихватим, - говорит Быстров. - Беги домой, оденься
потеплей, едем в Малоархангельск.
- А его бы не надо, - замечает Данилочкин, - чего зря парня гонять...
- Ну нет, ему полезно, пусть вовлекается, - не согласился Быстров. -
Как, поедем?
Слава ничего не понимает.
- А что в Малоархангельске?
- Дискуссия, - насмешливо говорит Семин.
- О чем?
- Вчера запоздно привезли из укома бумажку. Вызывают коммунистов. Тех,
кто пожелает. Дискуссия о профсоюзах. Видал в газетах?
- Да мы уже читали Ленина!
- Грамотный какой! - смеется Семин. - А теперь нас приглашают
высказаться.
- Впрочем, судя по письму, уком не очень настаивает, чтобы ехали все
коммунисты. Достаточно, если явятся члены волкома.
- А кто едет-то?
- Да человек шесть. Тебя вот еще возьмем.
- Я поехал бы, - говорит Слава. - Интересно.
- Раз интересно, езжай...
Но только Слава собрался сбегать домой, предупредить Веру Васильевну и
поддеть что-нибудь потеплее под полушубок, как Дмитрий Фомич, заложив по
обыкновению ручку за ухо, мигнул Славе, подзывая к себе.
- Это ты хорошо, что едешь.
- Почему?
- Разбираться скорей научишься...
- Разобраться недолго, - самонадеянно отвечает Слава.
- Разберутся и без тебя. А тебе я хочу один совет дать: разбираться
разбирайся, а держись Ленина, этот не подведет. Понял?
- А я и держусь Ленина, - отвечал Слава. - Я с ним согласен во всем.
- Ну и беги, - сказал Дмитрий Фомич. - Да шерстяные носки надень, а то
и в валенках продерет.
Поблескивала серебристая санная колея, легко трусили лошади, лениво
покрикивали возницы, - привались на сено, покрытое домотканой дорожкой, и
поторапливайся в Малоархангельск.
А приехали только под вечер, синие тени стлались по сугробам, и дорога
потемнела, заледенела, и за окнами городских домишек тут и там вспыхивали
уютные огни.
Поднялись по лестнице на второй этаж.
- Регистрируйтесь, товарищи.
- Что ж мало вас?
- Мы поняли так, что всем необязательно.
- Необязательно, но желательно.
Узкий зал полон народа. Городские коммунисты почти все здесь, из
волостей тоже много понаехало.
- Ага, Успенское прибыло!
- Будем диспутировать?
- А чего диспутировать?..
Шабунин, как всегда, в суконной гимнастерке, в начищенных рыжих
сапогах, два шага вперед:
- Товарищи, может, это и роскошь - собрать коммунистов со всего уезда,
но таково указание губкома: всероссийская дискуссия, собраться и обсудить...
Тут встал Евлампий Тихонович Рычагов, председатель Дросковского
волисполкома, его все знают, солидный такой мужчина, серьезный, строгий, не
любитель говорить лишнее.
- Полагаю: Афанасий Петрович, навряд ли кто из нас выступит насупротив
товарища Ленина.
Шабунин усмехнулся:
- И я так думаю, но директива есть директива, через месяц в Москве
Десятый съезд. Центральный Комитет находит нужным выявить мнение всей
партии.
- Ну что ж, - согласился Рычагов, - если надо еще раз сказать, что мы с
Лениным, возражений не имеется.
Не один раз видел Слава Шабунина, и каждый раз его все сильнее покоряла
простота Шабунина, - не то чтобы он старался быть простым, он всегда
оставался самим собой.
Вот он вышел из-за стола, подошел к трибуне, провел рукой по волосам...
- Я так же, как и все вы, не один раз прочел тезисы товарища Ленина.
Все справедливо... - Он развел руками. - Конечно, есть дела погорячее, надо
кончать с бескормицей, с падежом скота, восстанавливать разоренное
крестьянское хозяйство, профсоюзная работа у нас не так уж горит, но коли
нужно высказать свое мнение, что ж, обсудим и мы с вами задачи
профессиональных союзов.
Шабунин принялся излагать платформу Ленина и противостоящую ей
платформу Троцкого.
Троцкий намерен превратить профсоюзы в придаток государственного
аппарата. Он считает, что профсоюзы должны воздействовать на своих членов не
средствами убеждения, а средствами принуждения, что в конечном итоге, как
разъяснял Ленин, привело бы, по существу, к ликвидации профсоюзов как
массовой организации рабочего класса. Ленин же, наоборот, утверждал, что
профсоюзы являются приводным ремнем от партии к массам, их первостепенная
задача - воспитание масс, борьба за повышение производительности труда и
укрепление производственной дисциплины, профсоюзы, утверждал Ленин, - это
прежде всего школа коммунизма.
Шабунин закончил доклад и сам же спросил:
- Ну, кто хочет высказаться?
- А чего высказываться? - в свою очередь, спросил Рычагов, взявший на
себя обязанность выражать общественное мнение. - Нет среди нас ни бывших
меньшевиков, ни эсеров, мы как пошли с первого дня революции за Лениным, так
и будем идти... - Рычагов пожал плечами. - Даже голосовать не надо, мы все
на ленинской платформе.
Шабунин только формальности ради собирался просить собравшихся поднять
руки, как где-то сзади раздался пронзительный голосок:
- Не говорите за всех!
Шабунин вгляделся. Бог ты мой, это был Вейнберг! В городе его знали, но
политической активностью он не отличался.
- Борис Абрамович, ты чего? - удивленно спросил Шабунин.
- То есть как чего? - выкрикнул Вейнберг, - У нас дискуссия или Что?
- Вы что, хотите высказаться?
- А почему бы и нет? - крикнул Вейнберг и принялся протискиваться к
трибуне.
Маленький, щуплый, решительный...
Ознобишин не знал его, не встречал ни в укоме, ни на собраниях.
- Кто это? - шепотом спросил он Еремеева, но тот тоже не знал, и
Ознобишин повторил вопрос Быстрову.
- Тебе здесь лекарства не приходилось заказывать? - вопросом на вопрос
ответил Быстров. - Провизор из здешней аптеки.
Мимо аптеки Слава проходил, но заходить туда ему не случалось. Аптека
помещалась в выбеленном домишке с высоким крыльцом, в окнах которой стояли
два огромных стеклянных шара, наполненных один оранжевой, а другой синей
жидкостью. Но того, кто скрывался за этими шарами, Ознобишин видел впервые.
После собрания Степан Кузьмич поделился со Славой немногими сведениями,
которые были у него о Вейнберге. Его занесло из Польши в Малоархангельск в
годы империалистической войны. Он осел в городе, делал свое дело, но после
того, как отогнали Деникина, явился в уком и заявил, что у себя на родине
участвовал в революционном движении и хотел бы теперь вступить в партию
большевиков.
Приняли его охотно. Немногие из малоархангельских интеллигентов
стремились в партию, активностью он, однако, особой не отличался, отпускал
свои порошки и микстуры, как и до вступления в партию, и вдруг - нате-ка! -
появился на собрании и пожелал принять участие в дискуссии.
- А вы за кого, Борис Абрамович?
- За платформу товарища Троцкого! - прокричал на весь зал Вейнберг,
торопливо влезая на сцену.
И заговорил...
По существу, он не сказал больше того, что сказал Шабунин, характеризуя
позицию Троцкого, но надо было слышать, с каким запалом произносил он свою
речь.
Сперва он заговорил о профсоюзах. О том, как хорошо организовал Троцкий
профсоюзы на транспорте, где под его руководством действовал Цектран.
Военная дисциплина, и никаких рассуждений! Первая колонна - марш! Вторая
колонна - марш!.. Но затем он перескочил вообще к политике партии. Он
обвинил правительство в потачках крестьянству. Деревню следовало прижать еще
больше. Двинуть когорту продотрядов! Выгрести зерно из всех закромов. Никому
никакой пощады! Затем перешел к мирному договору с Польшей. Нельзя было,
оказывается, его заключать. Пусть временные неуспехи, но войну следовало
продолжать. Потом перескочил к Германии. Объявить войну германским
капиталистам! Французским капиталистам! Британским капиталистам! А оттуда
недалеко и до Америки. Пролетариат только и ждет команды. Да здравствует
мировая революция! Незамедлительно...
Можно было подумать, что именно от этого малоархангельского аптекаря и
ждет команды мировой пролетариат!
Вейнберг обвинял кого-то в лавировании, в предательстве, кричал о
мировой революции и вдруг на какой-то высокой ноте захлебнулся и... смолк.
- Значит, - спокойно спросил Шабунин, - вы, товарищ Вейнберг,
отстаиваете платформу Троцкого?
Вейнберг утвердительно кивнул и сошел со сцены, но не на свое прежнее
место в глубине зала, а втиснулся в первый ряд.
- Ладно, - сказал Шабунин. - Оказывается, и у нас нашелся сторонник