договорились избегать банальностей. А возраст Христа - это
самая тривиальная тема.
особому не отмечает возраст Иуды. А ведь это тоже вполне
определенный этап.
уже прогоревшее дерево - вверх поднялся сноп искр.
Иуды волнует меня куда больше, чем личность Христа, раз уж
об этом зашел разговор. Страдать некоторое время, чтобы
потом вознестись и быть прославленным в веках за некоторые
неудобства на кресте, - игра стоит свеч. А заранее пойти на
предательство, зная, что твое имя будет проклято и станет
нарицательным, - для этого требуется мужество... Никто же не
измерял глубину страданий Иуды...
поддела Дана я. - Вы завидуете популярности Христа?
если бы это был Назарет, то не исключено, что выбор пал бы
на меня... Знаете что? Пойдемте к морю...
,%$+%--. шли вдоль полосы прибоя, под ногами попискивала
галька.
Идемте.
недалеко. Крутой подъем по ржавой спирали лестницы дался мне
с трудом, но, когда мы оказались наверху, я ни на секунду не
пожалела об этом.
огромной чашей, по краю которой пробегали редкие огоньки -
там был фарватер, там шли огромные суда. Здесь, на высоте,
шум моря был почти не слышен, а в небе - очень близко -
сияли звезды. Почти такие же, как в моем детстве. Я привычно
нашла Большую Медведицу и маленький Алгол у ручки ковша. Я
не видела звезд много лет, мне незачем и не для кого было
поднимать голову вверх.
мертвым прожектором. Дан обнял меня сзади, укрыв полами
пальто. Я слышала его тихое дыхание, которое обволакивало
мой затылок, его губы почти касались моих волос.
моей души весь ужас последних месяцев, всю боль смертей,
виновницей которых была я, - успокойся, Ева, вот ты и
вернулась в свой дом, блудная дочь, он стоит у тебя за
плечами и согревает затылок - ты не одна, ты не одна...
Дана - он что-то шептал моим волосам. Я с трудом заставила
себя прислушаться не к его губам, не к его дыханию - а к
тому, что он говорит.
друга, идею, место под солнцем, - я просто ухожу. Это
дурацкая черта, она не выводится так же, как и родимое
пятно; я не умею бороться, на это у меня никогда не хватало
дыхания; я умею только завоевывать... Это еще детское
восприятие. Я уехал из дома, когда мне не было еще
восемнадцати. Но и тогда, и сейчас я был абсолютно уверен -
быть счастливым, по-настоящему счастливым, я могу только
здесь - нигде больше. У деда были виноградники, он делал
отличное вино; вино и виноград были его сутью - и он был
счастлив. Отец занимался керамикой - он отличный гончар - и
был счастлив... Я мог бы делать и то, и другое, чаши из
листьев виноградных лоз, чаши из моря - и был бы более
счастлив, чем они... Нигде больше нет таких звезд летом и
таких ветров зимой. Но я уехал отсюда только потому, что не
смог завоевать море. Оно никогда не принадлежало мне одному.
Оно изменяло мне каждую весну с первым попавшимся ленивым,
лысым, толстым курортником. Оно изменяло мне с матерями
семейств - у них всегда был выводок детей и шестой размер
лифчика. Оно изменяло мне со всеми напропалую. Потому-то я
любил позднюю осень, и раннюю зиму, и все шестьдесят дней
после Нового года - когда море не было нужно никому -
состарившееся, серое, грязное. Никому, кроме меня, - тогда
оно было настоящим. Не очень-то красивым, но настоящим. А
- ab.oi(, можно быть только тогда, когда никого нет рядом -
даже тебя самого... Я понимаю, это глупости: и то, что я вам
сейчас говорю, и то, что я думал тогда. Я никогда и никому
не говорил об этом. Да, то, что я уехал, было глупостью.
Нет, есть еще масса причин, они лежали на поверхности - но
эта была самой главной, самой сокровенной... Почему мне обо
всем хочется сказать вам, Ева?..
его пахнущей свежестью рубашке. Сквозь этот нейтральный,
настоянный на одеколоне запах пробивался совсем другой -
запах его собственной кожи, похожий на море и на песок
одновременно. Это был запах ребенка - маленького
беззащитного Дана, который боится темноты, играет в
виноградных лозах и бесстрашно давит хвостатых медведок
голыми, черными от земли пятками... Это был запах мужчины,
который может спасти меня от меня же самой. Хватит этой
бесплодной борьбы с тенями. Хватит этой одинокой борьбы со
злом, которая рождает только зло... Тебе не выстоять одной.
Прими этого человека, ты же видишь, что он уже готов взять
тебя собой - в ту жизнь, где не борются.
свод. Под этим сводом можно укрыться от дождя, под этим
сводом можно увидеть радугу и блики от далеких подземных
вод. Под этим сводом можно свернуться и уснуть. И только во
сне стать собой...
губ. Это был почти невинный поцелуй, старомодный Дан не мог
позволить себе большего - но я почувствовала, что теряю
сознание. Если он поцелует меня по-настоящему - я просто
умру, я не готова к этому.
прижал мою голову к своей груди - где-то в глубине я
чувствовала, как бьется его сердце. Шум сердца сливался с
далеким шумом моря, а там, внизу, лежала чаша моей души.
закружил по площадке.
Ева...
проснулась только тогда, когда Дан легонько потряс меня за
плечо.
увидела, что машина Дана стоит возле моего подъезда на
проспекте Мира. Пробуждение было таким будничным, а мир за
стеклами машины таким тусклым, что глаза мои взбухли
слезами.
-% было, неужели все это мне только приснилось? Не
приснилось, не могло присниться - мои волосы пахли солью от
близкого и покинутого моря, а в одежде ощущалась невесомая
влажность - так бывает от ночного присутствия большой воды.
Да и Дан был небрит, щетина уже проступила. Я протянула руку
и коснулась его подбородка. Восхитительная небритость сразу
же успокоила меня - это живой человек, а вовсе не ангел,
перенесший меня на старый маяк.
Полвосьмого... Мы вернулись, хоть и с маленьким опозданием.
Я ведь обещал.
заснула так крепко, что даже не почувствовала, как Дан
перенес меня?.. Это было странно, это было не похоже на Еву
- ту, которая всегда настороже. Но что теперь я знала о
Прозоров Александр
Круз Андрей
Березин Федор
Пехов Алексей
Контровский Владимир
Шилова Юлия