успеете от меня устать.
пришла в этот дом. И каждый вечер вела бы тихие неспешные разговоры с
родителями Игоря. И мылась бы в этой роскошной просторной ванной комнате,
оборудованной итальянской сантехникой, а не в полутемной каморке с
обшарпанной и покрытой ржавыми пятнами ванной. И спала бы на мягком широком
диване, а не на давно рассохшейся узкой кушетке. И по утрам вставала бы на
полчаса позже, потому что отсюда дорога в институт действительно короче. Но
так могла бы поступить та Ира, другая, настоящая. А Ирина, образ которой
тщательно лепился и подделывался под вкусы и нравы всех членов семьи
Мащенко, так никогда не сделала бы. Она должна быть интеллигентной,
спокойной, ненавязчивой и независимой, и уж конечно, ни в коем случае не
должна демонстрировать особой заинтересованности в том, чтобы войти в эту
семью, втереться в нее. И потом, Ира уставала. Очень уставала. Играть роль -
это труд, который не каждому под силу. Ей требовалось значительное усилие,
чтобы войти в образ на пороге квартиры Мащенко, и потом, на протяжении всего
пребывания у них, следить за собой, за своей речью, за тем, что и как она
говорит, как сидит, как смотрит, как двигается, что и как ест. Кроме того,
Ира начала систематически читать газеты, слушать новости, и периодически
требовала, чтобы Вадим или Наташа устраивали ей что-то вроде
политинформации, ведь она должна быть достаточно подкована, чтобы
поддерживать разговор с заместителем главного редактора журнала "Депутат".
Даже сейчас, после целого года знакомства и фактически накануне свадьбы, Ира
старалась бывать здесь не каждый день. Каждый вечер притворяться - это
слишком утомительно. Иногда ее посещало опасение, что после переезда к
Игорю, когда притворство будет требоваться постоянно, жизнь станет совсем
невыносимой. Она или попадет в психушку, или постепенно устанет
притворяться, превратится в прежнюю Ирку, и всем станет ясно, что они
приняли в своем доме лживую малообразованную плебейку с дурными манерами,
низким вкусом и неизвестно какими намерениями. И с позором выгонят ее. То
есть не в прямом смысле, конечно, не буквально, а начнут капать Игорю на
мозги, чтобы он с ней развелся. Он и разведется. Он вообще ничего поперек
папиного и маминого слова не делает, это Ира уже поняла. Из рассказов о
прежней жизни Игоря следовало, что он иногда бывает способным на неожиданные
поступки, но убедившись в том, что эти поступки не встречают одобрения,
надолго "уходит в тину", затихает и делает все по родительской указке или
подсказке. Потом снова разовый всплеск - и снова полная покорность. Правда,
нельзя сказать, чтобы рассказы о жизни ее будущего мужа были подробными и
исходили от самого Игоря. Он предпочитал эту тему не затрагивать, а то, о
чем говорили его родители, было довольно скудным и вертелось в основном
вокруг того, каким Игорек был в школьные годы. Ира в общем-то понимала, что
ничего другого они рассказывать и не могли, ведь после школы Игорь уехал
учиться в Томский университет, и об этих пяти годах его жизни они могли
иметь самое приблизительное представление, да и то не факт, что верное, а
вернулся он оттуда уже с молодой женой. Виктор Федорович и Елизавета
Петровна - люди старой закалки и застойно-партийного мышления, для них
совершенно невозможно говорить в присутствии Иры о жизни своего сына с
первой женой. Как будто ее это может обидеть или она начнет, господи прости,
ревновать и думать, что об этой женщине, Вере, здесь вспоминают с теплотой и
сожалением. Сама-то Ира, начитавшись переводных романов и насмотревшись
зарубежных фильмов, имела теперь представление о том, как строится семейная
жизнь в Европе и Америке, относилась к факту прежней женитьбы Игоря совсем
иначе и вовсе не возражала бы познакомиться с Верой, а может быть и
подружиться. Во всех цивилизованных странах бывшие супруги нормально
общаются и друг с другом, и с их новыми мужьями и женами, а у нас прямо в
непримиримых врагов превращаются! Делают целую трагедию на пустом месте. А
Вера, кроме всего прочего, могла бы оказаться и полезной, например,
рассказать что-нибудь интересное про Виктора Федоровича, про его знакомых и
круг его интересов, или про Игоря, чтобы Ира могла лучше его узнать и не
допускать ошибок в своем поведении.
не нужно, она рассчитывала купить дорогую обувь, долларов за сто пятьдесят,
но теперь можно эти неожиданно сэкономленные деньги пустить на что-нибудь
полезное. Например, купить еще один комплект препаратов "Гербалайф". После
месяца приема пилюлек и безудержного питья воды и коктейлей Ира сбросила
пять килограммов. Всего пять, хотя обещали восемь. Распространитель, у
которого Ира приобретала препараты, сказал, что месяц - это слишком
маленький срок, нужно принимать "Гербалайф" (распространитель почему-то
упорно именовал его "продуктом") как минимум два месяца, потому что наши
организмы настолько зашлакованы, что очистка идет очень долго, а пока
очистка не закончится, вес не начинается снижаться. Объяснение показалось
Ире вполне правдоподобным, но на второй месяц у нее денег тогда не было. Вот
сейчас они появились, так почему бы не продолжить курс? Очень соблазнительно
подойти к собственной свадьбе в объемах сорок шестого размера. Правда,
костюм... Не будет ли он на ней болтаться, если Ира сбросит еще пять
килограммов? Нет, решила она, красота важнее, а костюм можно в крайнем
случае ушить. Как говорится, длинно - не коротко, велико - не мало.
Опять Наташка работает допоздна. В одной комнате спят мальчики, в другой -
Вадим, а ей, бедной, и приткнуться негде!
здесь, а не у меня? Я же сто раз говорила: если тебе нужно поработать - иди
в мою комнату, не ютись здесь на табуретке, как курица на жердочке.
Ну конечно, у нее снова болит спина, да и как ей не болеть, если у табуретки
нет спинки, облокотиться не на что. Безобразие!
платье?
- я тебя спросила, почему ты опять торчишь на кухне, когда целая комната
стоит свободная?
мне здесь очень удобно. И я привыкла.
купить подержанный компьютер долларов за восемьсот или за тысячу, правда, не
очень мощный, но тебе же никаких особых программ не нужно, только текстовый
редактор. У тебя же есть деньги, Натуля, чего ты жмешься? Там клавиатура
такая тихая-тихая, будешь печатать у себя в комнате, Вадик и не услышит
ничего.
Или Вадик разбил машину и нужно оплачивать ремонт?
кухня более или менее приличная, а все остальное так обветшало, сто лет не
ремонтировалось. В ванную страшно зайти, а в туалет - просто стыдно. Надо
что-то делать.
нормально, никто не умер ни от страха, ни от стыда. И еще поживем. А
компьютер для тебя важнее.
уеду отсюда, поэтому мне безразлично, в каком состоянии квартира? Ты это
хочешь сказать, да?
чистом, красивом. Он уже давно забыл, как мы тут существуем. Двадцать один
год прошел.
посмотрит, в каких условиях существует его мать. Может, в нем совесть
проснется, и он Бэллу к себе заберет. Или квартиру ей здесь купит, он же
богатый.
не могла понять, из-за чего соседка так переживает. Подумаешь, Марик
какой-то там приезжает! Ну и пусть себе приезжает. Он пробудет здесь всего
две недели, так что теперь, из-за этих двух недель вся жизнь должна кувырком
пойти? Угрохать такие деньги на ремонт, чтобы пустить этому американцу
недоделанному пыль в глазах, дескать, мы тут не хуже других живем, не беднее
прочих некоторых, а потом копейки считать и отказывать себе в жизненно
необходимом. Ну и что толку от этого ремонта, если через две недели
пресловутый Марик уедет, а Наташе снова придется по вечерам корячиться со
своей машинкой за неудобным кухонным столом на неудобной табуретке?
и пакет с новым костюмом на стол Бэллы Львовны. - Вот объясни мне, почему мы
должны держать фасон перед этим Мариком? Он нам кто? Сват, брат? Может,
начальник? Он - сын нашей соседки, который бог знает когда свалил отсюда,
подальше от совковых трудностей. Только и всего. Он нас, наверное, даже и не
помнит. Ты еще девчонкой сопливой была, я вообще только-только родилась, ни
Вадика, ни тем более детей он и знать не знает. Небось, одну только Бэллочку
и помнит из всей квартиры. И мы ему никто, плевать он на нас хотел с высокой
колокольни. А ты готова в лепешку расшибиться, чтобы ему, такому
высокородному лорду-маркизу, было приятно пописать в нашем сортире и не
противно принять душ в нашей ванной. Вот хоть убей меня, Натуля, но я этого