оставался чужим...
краски, стальною синью покрылась река, четче на потусклом дереве нижних
городень выделились белокаменные тела храмов и ровный обвод городовой
стены на холме. Свой город! Стольный! От сердца не оторвешь! Вздохнул
широко, сильно. Нынче уж и по заглазию Митькой редко кто назовет!
Про то и повесть сочинена Софронием Рязанцем, читанная, словно петая,
перед князем с боярами в большой палате княжеских теремов. То, о чем
мечталось когда-то, сбылось! Он вновь помыслил о Боброке, усланном ныне
охранять западные рубежи княжества, быть может, Андрею Ольгердовичу
пособить. Ежели хотя Полоцкий удел отойдет к Москве, великая то будет над
Литвою победа! И Дмитрий Ольгердович там же, стерегут!
косарей и гребцов, баб и девок с граблями, храм старого Данилова
монастыря, переведенного в Кремник, в отдалении россыпь изб, ямской двор и
службы на сей стороне реки Москвы и каменное ожерелье городской твердыни
на том берегу, а под ним - разросшийся Подол, избы и терема Занеглименья,
ошую и одесную далекое громозженье хором, уходящих к Яузе... Скоро поболе
Нижнего станет город! А там - не уступит и Твери! Сохранил бы Василий
власть и ярлык в своих еще детских руках!
возраста мужества, но что-то словно овеяло его незримым крылом, заставив
помыслить о наследнике... И с братьями не стал бы поперечен! Хуже нет
ссоры в дому! О сем помыслил тоже скользом - слишком хорош был и светел
летний покосный день! И даже укорил себя, что возвращается с княжеской
охоты вместо того, чтобы в рубахе белой, распояскою, с расстегнутым
воротом, пройти с горбушею загон-второй. Тучен! Нынче внаклонку было бы
вроде и тяжело...
слабость какая-то притечет в мышцы рук, и тогда - хошь с коня слезай!
Нахмурил чело и вновь рассветлел ликом, и тень от облака в те же миги ушла
с земли, удалилась туда, в боры, в мещерскую, владимирскую сторону...
хлеб. Тут пока приканчивают покос, а там, мало передохнув, примутся за
жатву. Он уже срывал, раскусывал колоски. Чуть-чуть! Неделя какая постоит
в°дро, и можно зачинать валить хлеб!
подъезжая, начинал торопить себя: как-то там Евдокия? Вот-вот уже! Давно и
спят поврозь. И, подумав о Дуне, вновь ощутил нетерпеливую тоску ожидания:
ожидания дитяти, ожидания новых супружеских ласк...
литовского рубежа. Мог и не торопиться! Все одно в дела тамошние не
вступим, разве уж сами пойдут на Псков! Да и силы ратной опосле давешних
потерь поменело. А опасу ради - Ольгердовичи с Боброком стоят на рубеже!)
Ничто, даже сейчас, не предвещало, казалось, ратной беды.
привыкать понемногу) велеречивые проповеди Киприановы. Хозяином болгарин
оказался рачительным и добрым: при нем и иконное и книжное художества,
заведенные тщанием Алексиевым и несколько пошатнувшиеся в последние лета
после смерти владыки, вновь обрели должный вид. Работали изографы,
работали книжники, медники, златокузнецы; из мастерских владычного двора
выходили шитые шелками, серебряною и золотою нитью многоразличные
священные облачения: ризы и стихари, митры; резные посохи и посуда... Един
потир, иэмысленный русским московским мастером из драгого привозного
камени яшмового, на серебряной позолоченной ножке, по поддону украшенный
смарагдами и рубинами, сам Дмитрий долго любовал, до того хороша была
работа, жаль, казало, и выпустить из рук! Потир тот отправил своим
повелением в ризницу княжой церкви, и впредь, причащаясь, каждый раз,
когда выносили под покровцем тяжелый яшмовый кубок со святыми дарами,
испытывал все то же непреходящее чувство праздничной радости. Тому же
самому мастеру заказал позолоченные колты для Евдокии, отделанные розовым
жемчугом и зернью, и колты получились, почитай, не хуже тех, что
выделывали прежние владимирские мастера... Хороши были и кованые жуковинья
дощатых, обтянутых кожею переплетов многочисленных евангелий, октоихов,
уставов и триодей, что выпускала и выделывала книжарня владычного двора.
Киприан доставал редкие греческие рукописи с переплетами, украшенными
сканью и бесценными византийскими эмалями эпохи Комненов, подобных которым
русские мастера еще не умели делать, однако учились и той хитрости. В
содержание книг Дмитрий не углублялся. По правде сказать, и читал, тяжко
складывая слова, с трудом. Как в молодости, так и теперь не давалась ему
премудрость книжная. Житие святого Петра, написанное Киприаном, выслушал в
чужом чтении, покивал головою, не очень вникая в тонкие намеки и сравнения
византийца. Зато сочинение Софрония Рязанца, <Задонщину>, слушал не раз и
не два. Нравилось! И огромные цифры потерь, указанные Софронием, тоже
умиляли князя, как-то не споря с тем, что было на деле, точно так, как не
спорит слушатель древней старины, когда Илья Муромец затягивает
<двенадцать тугих подпругов>, выпивает <чару полтора ведра> и скачет через
стену городовую...
ни до чего. Уже и возы с новым хлебом не всегда сам принимал, сваливая на
житничьих, и на Киприана поглядывал ревниво и косо: не сглазил бы будущего
дитятю! Все-таки, хоть и Дуня уже приняла болгарина, а не лежала душа у
него к новому митрополиту, и - на поди! Верилось поистине одному Сергию да
еще Федору Симоновскому. Но Сергий был занят своим монастырским
строительством, рассылал учеников по всему северу и не часто являлся на
Москву.
отбит от Полоцка. А и не диво - вся ратная сила Ольгердовичей была там! А
тут совсем нелепые, ни в какой здравый смысл не вмещающиеся вести, что
Тохтамыш со своею татарскою ратью идет на Москву... И Дуне подступило
родить!
лицо, когда сидел у постели, держа в ладонях потную руку Евдокии (уже
начались схватки), потерянно глядя в дорогие страдающие глаза и не замечая
опасливой суетни мамок у себя за спиною...
ладом... - Она мяла напряженными пальцами тафтяное покрывало, перекатывая
голову по изголовью, обтянутому красным шелком. Дмитрий - он уже сполз с
холщового раскладного стольца - стоял на коленях у ложа, упираясь плечом в
витой, разнотравьем и золотом расписанный столбик кровати. Обе полы полога
были сейчас раскинуты поврозь
бояр... Ох. Полки сряжать... Кажется, пойдет скоро... Пусти... Дай встану
- перину б не замарать! Ты выйди, ладо мой, нянюшкам, вишь, соромно тебя,
да и не стоит... О-о-ох!
лицо Федора Свибла. Взял за отвороты ферязи, придвинул к себе.
вси! Недели б две ищо!
кинуться? Кто спасет? Пьяными ногами спустился вниз по лестнице, едва не
полетев в потемнях.
И пока рысью мчались рынды, скакали вестоноши (бояра, и те были в разгоне,
в поместьях, на жатве, в полях!), все стоял и ждал, а она там вскрикивала
все громче, здесь было слыхать!
радостное лицо постельницы кинулось в очи:
- измученное дорогое лицо. Охватил, целовал суматошно мокрую, потную...
Оглядывал еще не обмытый трепещущий комочек живой плоти, что слабо
попискивал, с закрытыми глазами, помавая головенкой, искал сосок.
назван в честь апостола Андрея, первым посетившего Русь, а тут и Андрея
Стратилата мученика как раз на неделю падала память, на девятнадцатое, от
нынешнего четырнадцатого числа всего пять д°н!)
потрясало и изумляло его всегда это постоянное чудо рождения живого на
свет... И будет расти, сосать грудь, сучить ножками, гукать, а там и
лепетать... И вот уже набежавшие малыши остолпили отца:
внимательноглазого, запыхавшегося слегка Михайлу Иваныча Морозова, ткнулся
ему в широкую грудь (пред ним одним не стыдно было).
- И заплакал.
его заменить!
рыдающего князя, единым движеньем бровей прогнавши со сеней не в лад
посунувшегося детского, и, дождав князевой укрепы, домолвил:
Максимов Альберт
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Витковский Евгений