голову.
безобразно искаженным от отчаяния лицом смотря на нее.
доселе полные слез, вдруг засверкали. - Встань! (Она схватила его за плечо;
он приподнялся, смотря на нее почти в изумлении.) Поди сейчас, сию же
минуту, стань на перекрестке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты
осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи
всем, вслух: "Я убил!" Тогда бог опять тебе жизни пошлет. Пойдешь? Пойдешь?
- спрашивала она его, вся дрожа, точно в припадке, схватив его за обе руки,
крепко стиснув их в своих руках и смотря на него огневым взглядом.
спросил он мрачно.
Соня. - Разве это теперь возможно? Ну как ты с матерью будешь говорить? (О,
с ними-то, с ними-то что теперь будет!) Да что я! Ведь ты уж бросил мать и
сестру. Вот ведь уж бросил же, бросил. О господи! - вскрикнула она, - ведь
он уже это все знает сам! Ну как же, как же без человека-то прожить! Что с
тобой теперь будет!
перед ними? Зачем пойду? Что им скажу? Все это один только призрак... Они
сами миллионами людей изводят, да еще за добродетель почитают. Плуты и
подлецы они, Соня!.. Не пойду. И что я скажу: что убил, а денег взять не
посмел, под камень спрятал? - прибавил он с едкою усмешкой. - Так ведь они
же надо мной сами смеяться будут, скажут: дурак, что не взял. Трус и дурак!
Ничего, ничего не поймут они, Соня, и недостойны понять. Зачем я пойду? Не
пойду. Не будь ребенком, Соня...
простирая к нему руки.
задумчивости, - может, я еще человек, а не вошь и поторопился себя
осудить... Я еще поборюсь.
через минуту, - полно плакать, пора о деле: я пришел тебе сказать, что меня
теперь ищут, ловят...
теперь испугалась? Только вот что: я им не дамся. Я еще с ними поборюсь, и
ничего не сделают. Нет у них настоящих улик. Вчера я был в большой
опасности и думал, что уж погиб; сегодня же дело поправилось. Все улики их
о двух концах, то есть их обвинения я в свою же пользу могу обратить,
понимаешь? и обращу; потому я теперь научился... Но в острог меня посадят
наверно. Если бы не один случай, то, может, и сегодня бы посадили, наверно
даже, может, еще и посадят сегодня... Только это ничего, Соня: посижу, да и
выпустят... потому нет у них ни одного настоящего доказательства и не
будет, слово даю. А с тем, что у них есть, нельзя упечь человека. Ну,
довольно... Я только, чтобы ты знала... С сестрой и матерью я постараюсь
как-нибудь так сделать, чтоб их разуверить и не испугать... Сестра теперь,
впрочем, кажется, обеспечена... стало быть, и мать... Ну, вот и все. Будь,
впрочем, осторожна. Будешь ко мне в острог ходить, когда я буду сидеть?
пустой берег одни. Он смотрел на Соню и чувствовал, как много на нем было
ее любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят.
Да, это было странное и ужасное ощущение! Идя к Соне, он чувствовал, что в
ней вся его надежда и весь исход; он думал сложить хоть часть своих мук, и
вдруг, теперь, когда все сердце ее обратилось к нему, он вдруг почувствовал
и сознал, что он стал беспримерно несчастнее, чем был прежде.
сидеть.
вспомнила.
остался, медный, Лизаветин. Мы с Лизаветой крестами поменялись, она мне
свой крест, а я ей свой образок дала. Я теперь Лизаветин стану носить, а
этот тебе. Возьми... ведь мой! Ведь мой! - упрашивала она. - Вместе ведь
страдать пойдем, вместе и крест понесем!..
тотчас же отдернул протянутую за крестом руку.
на страдание, тогда и наденешь. Придешь ко мне, я надену на тебя, помолимся
и пойдем.
вежливый голос.
Лебезятникова заглянула в комнату.
застану, - обратился он вдруг к Раскольникову, - то есть я ничего не
думал... в этом роде... но я именно думал... Там у нас Катерина Ивановна с
ума сошла, - отрезал он вдруг Соне, бросив Раскольникова.
знаем, что и делать, вот что-с! Воротилась она - ее откуда-то, кажется,
выгнали, может, и прибили... по крайней мере, так кажется... Она бегала к
начальнику Семена Захарыча, дома не застала; он обедал у какого-то тоже
генерала... Вообразите, она махнула туда, где обедали... к этому другому
генералу, и, вообразите, - таки настояла, вызвала начальника Семена
Захарыча, да, кажется, еще из-за стола. Можете представить, что там вышло.
Ее, разумеется, выгнали; а она рассказывает, что она сама его обругала и
чем-то в него пустила. Это можно даже предположить... как ее не взяли - не
понимаю! Теперь она всем рассказывает, и Амалии Ивановне, только трудно
понять, кричит и бьется... Ах да: она говорит и кричит, что так как ее все
теперь бросили, то она возьмет детей и пойдет на улицу, шарманку носить, а
дети будут петь и плясать, и она тоже, и деньги собирать, и каждый день под
окно к генералу ходить... "Пусть, говорит, видят, как благородные дети
чиновного отца по улицам нищими ходят!" Детей всех бьет, те плачут. Леню
учит петь "Хуторок", мальчика плясать, Полину Михайловну тоже, рвет все
платья; делает им какие-то шапочки, как актерам; сама хочет таз нести,
чтобы колотить, вместо музыки... Ничего не слушает... Вообразите, как же
это? Это уж просто нельзя!
дыхание, вдруг схватила мантильку, шляпку и выбежала из комнаты, одеваясь
Каргалов Вадим
Сертаков Виталий
Маркелов Олег
Посняков Андрей
Корнев Павел
Мороз Александра