Чтение 107–й страницы книги ~Игра в классики~

А звук шагов отдается

Совсем на другом проспекте.

И там

Я слышу себя,

Шагающего в ночи,

Где

Только туман настоящий.

Октавио Пас

(-54)

150

О болящих и страждущих.

Из больницы графства Йорк сообщают, что вдовствующая герцогиня Грэфтон,
сломавшая ногу в прошлое воскресенье, вчера провела день спокойно.

"Санди-Таймс", Лондон.

(-95)

151

Мореллиана.

Достаточно глянуть простым глазом на поведение кошки или мухи -- и
почувствуешь, что это новое видение, к которому тяготеет наука, эта
деантрепоморфизация, которую настоятельно предлагают вам биологи и физики в
качестве единственной возможности для связи с такими явлениями, как инстинкт
или растительная жизнь, есть не что иное, как оборвавшийся и затерявшийся в
прошлом настойчивый зов, который слышится в некоторых положениях буддизма, в
веданте, в суфизме, в западной мистике и заклинает нас раз и навсегда
отринуть идею смертности.

(-152)

152

Обман

Этот дом, в котором я живу, во всем похож на мой: то же расположение
комнат, тот же запах в прихожей, та же мебель и свет, косые лучи утром,
мягкие днем, слабые под вечер; все -- такое же, даже дорожки, и деревья в
саду, и эта старая, полуразвалившаяся калитка, и мощеный дворик.

Часы и минуты проходящего времени тоже похожи на часы и минуты моей
жизни. Они бегут, а я думаю: "И в самом деле похожи. До чего же похожи они
на те часы, которые я сейчас проживаю!"

Что касается меня, то хотя я и упразднил у себя в доме все отражающие
поверхности, тем не менее, когда оконное стекло, без которого не обойтись,
пытается возвратить мне мое отражение, я вижу в нем лицо, которое очень
похоже на мое. Да, очень похоже, признаю!

Однако пусть не пытаются уверять, будто это я! Вот так! Все здесь
фальшиво. Вот когда мне вернут мой дом и мою жизнь, тогда я обрету "и свое
истинное лицо.

Жан Тардъе.

(-143)

153

-- Вы истинный буэнос-айресец, зазеваетесь, они вам подсунут солового.

-- А я постараюсь не зевать.

-- И правильно сделаете.

Камбасерес, "Сентиментальная музыка".

(-19)

154

И все-таки ботинки ступили на линолеум, в нос ударил сладковато-острый
запах асептики, на кровати, подпертый двумя подушками, сидел старик, нос
крюком, словно цеплялся за воздух, удерживая его обладателя в сидячем
положении. Белый как полотно, черные круги вокруг ввалившихся глаз.
Необычный зигзаг на температурном листе. Зачем они понапрасну беспокоили
себя?

Они разговаривали ни о чем: вот, аргентинский друг оказался свидетелем
несчастного случая, а французский друг -- художник-манчист, все больницы без
исключения -- мерзость. Морелли, да, писатель.

-- Не может быть, -- сказал Этьен.

Почему не может быть, весь тираж -- как камень в воду, плюп, как теперь
узнаешь. Морелли не счел за труд рассказать им, что всего было продано (и
подарено) четыреста экземпляров. Да, два в Новой Зеландии, трогательная
подробность.

Оливейра дрожащей рукой достал сигарету и посмотрел на сиделку, та
утвердительно кивнула и вышла, оставив их между двумя пожелтевшими ширмами.
Они сели у изножья постели, подобрав прежде тетради и свернутые в трубочку
бумаги.

-- Если бы нам попалось в газетах сообщение... -- сказал Этьен.

-- Было в "Фигаро", -- сказал Морелли. -- Под телеграммой о мерзком
снежном человеке.

-- Подумать только, -- прошептал наконец Оливейра. -- А с другой
стороны, может, и к лучшему. А то бы набежало сюда толстозадых старух за
автографами с альбомами и домашним желе в баночках.

-- Из ревеня, -- сказал Морелли. -- Самое вкусное. Но может, к лучшему,
что не придут.

-- А мы, -- вставил Оливейра, по-настоящему озабоченный, -- если и мы
вам в тягость, только скажите. Еще будет случай, и т. д. и т. п. Вы
понимаете, что я имею в виду...

-- Вы пришли ко мне, не зная, кто я. И я считаю, что вам стоит побыть
тут немного. Палата спокойная, самый большой крикун замолчал сегодня ночью,
в два часа. И ширмы замечательные, это доктор позаботился, он видел, как я
писал. Вообще-то он запретил мне работать, но сиделки поставили ширмы, и
никто меня не донимает.

-- Когда вы сможете вернуться домой?

-- Никогда, -- сказал Морелли. -- Мои кости, ребятки, останутся здесь.

-- Чепуха, -- почтительно сказал Этьен.

-- Теперь это дело времени. Но я себя чувствую хорошо, и проблемы с
консьержкой больше нет. Никто не приносит мне писем, даже из Новой Зеландии,
а марки там такие красивые. Когда выходит в свет мертворожденная книга,
единственный результат от нее -- немногочисленные, но верные корреспонденты.
Сеньора из Новой Зеландии, парнишка из Шеффилда. Маленькая франкмасонская
организация, члены ее испытывают острое удовольствие от того, что
посвященных мало. Но теперь действительно...

-- Мне даже в голову не приходило написать вам, -- сказал Оливейра. --
Мы с друзьями знаем ваше творчество, оно представляется нам таким... Я не
стану говорить лишних слов, думаю, вы прекрасно понимаете. Мы ночи напролет
обсуждали, спорили и думать не думали, что вы можете быть в Париже.

-- До прошлого года я жил во Вьерзоне. Приехал в Париж порыться в
библиотеках. Вьерзон, конечно... Издателю ведено было не давать моего
адреса. Не знаю даже, как его раздобыли мои немногочисленные почитатели.
Очень спина болит у меня, ребятки.

-- Вы хотите, чтобы мы ушли, -- сказал Рональд. -- Ну ничего, мы можем
прийти завтра.

-- Она у меня будет болеть и без вас, -- сказал Морелли. -- Давайте
покурим, воспользуемся случаем, что мне запретили.

Надо было находить язык, обыкновенный, а не литературный.

Когда мимо скользила сиделка, Морелли с дьявольской ловкостью совал
окурок в рот и смотрел на Оливейру с таким видом, будто это мальчишка
вырядился стариком, одно удовольствие.

...исходя отчасти из основных идей Эзры Паунда, однако без его
педантизма и путаницы второстепенный символов и основополагающих величин.

Тридцать восемь и две. Тридцать семь и пять. Тридцать восемь и три.
Рентген: (неразборчиво).

...и узнать -- притом, что очень немногие могли приблизиться к этим
попыткам, не веря в них -- новую литературную игру. Benissimo345. Беда лишь:
столького еще не хватало, а он умрет, не окончив игры.

-- Двадцать пятая партия, черные сдаются, -- сказал Морелли и откинул
голову назад. И вдруг показался совсем дряхлым. -- А жаль, партия
складывалась интересно. Правда ли, что есть индийские шахматы, по шестьдесят
фигур у каждой стороны?

-- Вполне вероятно, -- сказал Оливейра. -- Бесконечная партия.

-- Выигрывает тот, кто захватит центр. Там в его руках оказываются все
возможности, противнику не имеет смысла продолжать игру. Но центр может
находиться в какой-нибудь боковой клетке или вообще вне доски.

-- Или в кармане жилетки.

-- Снова образы, -- сказал Морелли. -- Как трудно без них обходиться,
они красивы. Женщины разума, честное слово. Как бы мне хотелось лучше понять
Малларме, понятия "отсутствие" и "молчание" у него не просто крайнее