еще механический транспорт. Так из блокадного Ленинграда на каком-то
ладожском участке доставляли осужденных до КРАСНУХ (женщин вели вместе с
пленными немцами, а наших мужчин отделяли от женщин штыками, чтоб не отняли
у них хлеба. Падающих тут же разували и кидали на грузовик -- живого ли,
мертвого). Так в 30-е годы отправляли с Котласской пересылки каждый день
этап в сто человек до Усть-Выми (около 300 километров), а иногда и до Чибью
(более пятисот). Однажды в 1938-м году гнали так и женский этап. В этих
этапах проходили в день 25 километров. Конвой шел с одной-двумя собаками,
отстающих подгонял прикладами. Правда, вещи заключённых, котел и продукты
везли сзади на подводах, и этим этап напоминал классические этапы прошлого
века. Были и этапные избы -- разоренные дома раскулаченных с выбитыми
окнами, сорванными дверьми. Бухгалтерия Котласской пересылки выдавала этапу
продуктов на теоретически-расчетное время, если всё в пути будет гладко, и
никогда ни на день лишний (общий принцип всякой нашей бухгалтерии). При
задержках же в пути -- продукты растягивали, кармливали болтушкой из ржаной
муки без соли, а то и вовсе ничем. Здесь было некоторое отступление от
классики.
Княж-Погоста на Чибью) -- и вовсе не кормя. Пили болотную воду, быстро несла
их дизентерия. Падали без сил -- собаки рвали одежду упавших. В Ижме ловили
рыбу брюками и поедали живой. (И с какой-то поляны им объявили: тут будете
строить железную дорогу Котлас-Воркута!)
пор, пока по тем же маршрутам, по насыпям, теми же первичными арестантами
проложенными, не побежали весёлые красные вагоны, везя вторичных арестантов.
почасту и помногу. Когда таёжной тропой ведут этап от Княж-Погоста до
Весляны, и вдруг какой-то заключённый упал и дальше идти не может -- то
делать с ним? Разумно подумайте, -- что? Не останавливать же весь этап. И на
каждого упавшего и отставшего не оставлять же по стрелку -- стрелков мало,
заключённых много. Значит?.. Стрелок остается с ним ненадолго, потом
нагоняет поспешно, уже один.
там 35-40 километров, но прогнать надо в один день и человек тысячу зараз и
среди них много ослабевших. Здесь ожидается, что будут многие падать и
отставать с той предсмертною нехотью и безразличием, что хоть стреляй в них,
а идти они не могут. Смерти они уже не боятся, -- но палки? но неутомимой
палки, всё снова бьющей их по чём попало? -- палки они побоятся и пойдут!
Это проверено, это -- так. И вот колонна этапа охватывается не только
обычной цепью автоматчиков, идущих от неё в пятидесяти метрах, но еще и
внутренней цепью солдат невооруженных, но с палками. Отстающих бьют (как
впрочем, предсказывал и товарищ Сталин), бьют и бьют -- а они иссиливаются,
но идут! -- и многие из них чудом доходят! Они не знают, что это -- палочная
проверка, и что тех, кто уже и под палками всё равно лег и не идет -- тех
забирают идущие сзади телеги. Опыт организации! (Могут спросить: а почему бы
не сразу всех на телеги?.. А где их взять, и с лошадьми? У нас ведь
трактора. Да и почём ныне овёс?..) Эти этапы густо шли в 1948-50 годах.
их хорошо, по улицам Ростова-на-Дону их гнали, не стесняясь. Кстати,
знаменитая команда "...открывает огонь без предупреждения!", тогда звучала
иначе, опять-таки из-за другой техники: ведь конвой часто бывал только с
шашками. Командовали так: "шаг в сторону -- конвой [стреляй, руби]!" Это
сильно звучит -- "стреляй, руби!" Так и представляешь, как тебе сейчас
разрубят голову сзади.
заволжских стариков с длинными бородами в самотканных зипунах, в лаптях и
онучах -- "Русь уходящая".. И вдруг наперерез -- три автомобиля с
председателем ВЦИКа Калининым. Этап остановили. Калинин проехал, не
заинтересовался.
Это идут краснухи. Во всякую минуту суток. Во всякий день года. А вот
хлюпает вода -- это плывут арестантские баржи. А вот рычат моторы воронков.
Всё время кого-то ссаживают, втискивают, пересаживают. А этот гул? --
переполненные камеры пересылок. А этот вой? -- жалобы обокраденных,
изнасилованных, избитых.
оглядели пересылки -- но не развидели хороших. И даже последняя человеческая
надежда, что лучше будет впереди, что в лагере будет лучше -- ложная
надежда.
порту как вольный.
кажется не зэков уже возят, а советские граждане терпят бедствие, -- однако
из той же [[закрытости]], выдаваемой за национальную гордость, отказываются
от помощи! Пусть нас акулы лопают, только б не вашу руку принять! ЗАКРЫТОСТЬ
и есть наш рак.
Архипелага. Это называется -- [спецконвой]. Это -- самый нестеснённый вид
перевозки, он почти не отличается от вольной езды. Переезжать так достается
немногим. Мне же в моей арестантской жизни припало три раза.
[спецнарядом], который тоже подписывается кое-где повыше. Спецнарядчик чаще
едет общими этапами, хотя и ему достаются дивные отрезки пути (тем более
разительные). Например, едет Анс Бернштейн по спецнаряду с севера на нижнюю
Волгу, на сельхозкомандировку. Везут его во всех описанных теснотах,
унижениях, облаивают собаками, обставляют штыками, орут "шаг вправо, шаг
влево..." -- и вдруг ссаживают на маленькой станции Занзеватка, и встречает
его там одинокий спокойный надзиратель безо всякого ружья. Он зевает:
"Ладно, ночевать у меня будешь, а до завтрева пока гуляй, завтра свезу тебя
в лагерь." И Анс [гуляет]. Да вы понимаете ли, что значит -- ГУЛЯТЬ
человеку, у которого срок десять лет, который уже с жизнью прощался сколько
раз, у которого сегодня утром еще был столыпин, а завтра будет лагерь --
сейчас же он ходит и смотрит, как куры роются в станционном садике, как
бабы, не продав поезду масла и дынь, собираются уходить. Он идет вбок три,
четыре и пять шагов, и никто не кричит ему: "стой"!, он неверящими пальцами
трогает листики акаций и почти плачет.
этот раз не знать, рук назад не брать, догола не раздеваться, на землю задом
не садиться и даже обыска никакого не будет. Конвой приступает к тебе
дружески и даже называет на "вы". Вообще-то, предупреждает он, при попытке к
бегству мы, как обычно, стреляем. Пистолеты наши заряжены, они в карманах.
Однако, поедемте [просто], держитесь легко, не давайте понять, что вы --
заключённый. (Я очень прошу заметить, что и здесь, как всегда, интересы
отдельной личности и интересы государства полностью совпадают!)
пальцами (от хватки инструмента они у меня перестали разгибаться) жался на
разводе в плотницкой бригаде, а нарядчик отвел меня от развода и со
внезапным уважением сказал: "Ты знаешь, по распоряжению министра внутренних
дел..."
"навешивать будут новый срок", другие говорили: "на освобождение". Но все
сходились в том, что не миновать мне министра Круглова. И я тоже зашатался
между новым сроком и освобождением. Я забыл совсем что полгода назад в наш
лагерь приехал какой-то тип и давал заполнять учетные карточки ГУЛага (после
войны эту работу начали по ближайшим лагерям, но кончили вряд ли). Важнейшая
графа там была "специальность". И чтоб цену себе набить, писали зэки самые
золотые гулаговские специальности: "парикмахер", "портной", "кладовщик",
"пекарь". А я прищурился и написал: "ядерный физик". Ядерным физиком я
отроду не был, только до войны слушал что-то в университете, названия
атомных частиц и параметров знал -- и решился так написать. Был год 1946-й,
атомная бомба была нужна позарез. Но я сам той карточке значения не придал,
забыл.
которую нет-нет да и услышишь в лагерях: что где-то в этом же Архипелаге
есть крохотные [райские острова]. Никто их не видел, никто там не был, а кто
был -- молчит, не высказывается. На тех островах, говорят, текут молочные
реки в кисельных берегах, ниже как сметаной и яйцами там не кормят; там
чистенько, говорят, всегда тепло, работа умственная и сто раз секретная.
я на полсрока и попал. Им-то я и обязан, что остался жив, в лагерях бы мне
весь срок ни за что не выжить. Им и обязан я, что пишу это исследование,
хотя для них самих в этой книге места не предусматриваю (уж есть о них
роман). Вот с тех-то островов с одного на другой, со второго на третий меня
и перевозили спецконвоем: двое надзирателей да я.