новые стили испытывали себя на мне и на музе по имени Улла: нашу
предметность уничтожали, перед ней капитулировали, нас отрицали, переносили
линии, квадраты, спирали, все сплошь опостылевшие изыски, которые, однако,
вполне оправдали себя на обоях, также и на экраны и чертежные листы,
оснащали бытовые узоры, которым не хватало разве что Оскара да Уллы, иными
словами таинственного напряжения, зазывными, рекламно-торговыми названиями,
как, например, "Вертикальное плетение", "Песнь над временем", "Красный цвет
в новых объемах".
не умели. Мои старые друзья, группировавшиеся вокруг профессоров Кухена и
.Маруна, лучшие ученики типа Циге и Раскольникова были слишком богаты
чернотой и цветом, чтобы бес цветными завитушками и худосочными линиями
возносить хвалу убожеству.
незаурядное понимание прикладной живописи, до того вдохновилась новыми
обоями, что вскоре забыла бросившего ее художника Ланкеса и объявила
симпатичными, веселыми, забавными, фантастическими, неслыханными и даже
элегантными различных размеров декорации уже немолодого художника по фамилии
Майгель. То обстоятельство, что она вскоре и обручилась с художником,
который отдавал предпочтение формам типа переслащенных пасхальных яиц, не
имеет значения; она и в дальнейшем неодно кратно обручалась, да и в данный
момент -- о чем сама же и поведала, навестив меня позавчера с конфетами для
меня и для Бруно, -- не сегодня-завтра вступит, как она это всегда называет,
в серьезные отношения.
новому и -- чего она совершенно не замечала -- тупиковому направлению в
искусстве. Ее специалист пю .пасхальным писанкам, Майгель, запустил эту вошь
ей в голову, преподнес как жениховский подарок ;некий словарный запас,
который она об катывала, беседуя со мной об искусстве. Она толковала теперь
о раппортах, композиции, акцентах, перспективе, о подтеках, лакировке и
феномене текстуры. Она, ^которая целый день только и знала, что есть бананы
и запивать их томатным соком, рассуждала теперь о первичных клетках, об
атомах краски, которые в динами ческой подвижности на собственном силовом
поле не только находили свое естественное место, но и более того... Так
примерно беседовала со мной Улла в пере-фывах или когда мы от случая к
случаю пили кофе на Ратингерштрассе. И даже когда помолвка с динамичным
оформителем пасхальных яиц была расторгнута, 'когда после мимолетного
эпизода с какой-то лесбинкой Улла занялась одним из учеников Кухена и тем
верну лась в предметный мир, у нее сохранился прежний лексикон, от которого
ее маленькое личико приобретало 'столь напряженное выражение, что по обеим
сторонам рта пролегали две глубокие фанатические складки.
сестру принадлежала не только Раскольникову. После "Мадонны 49" он изобразил
нас в "Похищении Европы" -- я был быком. А сразу после весьма спорного
"Похищения" возникла картина "Шут исцеляет медицинскую сестру".
мрачный, рыжеволосый, замкнутый, что-то обдумывал, он сполоснул свою
кисточку, не отводя глаз от Уллы, рассуждал о преступлении и наказании,
после чего я посоветовал ему увидеть во мне преступление, а в Улле
наказание, причем мое преступление и без того видно невооруженным глазом, а
вот наказание можно нарядить в одежды медсестры.
с толку название, вина лежит целиком на Раскольникове. Лично я назвал бы ее
"Искушение", потому что моя правая нарисованная рука держится на ней за
ручку двери, поворачивает, открывает комнату, посреди которой стоит сестра.
Раскольников также мог бы назвать картину просто "Дверная ручка", ибо, если
бы мне вздумалось подыскать синоним для искушения, я порекомендовал бы
"Дверную ручку", недаром это ухватистое устройство взывает к искушению,
недаром я неизменно искушал ручку на застекленной двери в комнату сестры
Доротеи, когда знал, что Еж-Цайдлер в отъезде, сестра -- в больнице, а фрау
Цайдлер -- в бюро у Маннесмана.
цайдлеровской квартиры, застывал перед комнатой сестры и, как и положено,
нажимал ручку.
дверь не поддавалась. Я уже готов был увидеть в сестре человека, настолько
приученного к порядку ответственной работой, что счел за благо оставить все
надежды на незапертую по ошибке дверь. Отсюда и дурацкая, чисто механическая
реакция, которая заставила меня поспешно закрыть дверь, когда однажды я
все-таки обнаружил, что она не заперта.
коридоре и дал такую волю своим разнообразным мыслям, что его сердцу было
очень нелегко внести в этот напор мыслей хоть какой-нибудь план.
житейским обстоятельствам: Мария и ее поклонник, думал я, у Марии завелся
поклонник, поклонник подарил Марии кофейник, поклонник с Марией пойдет в
субботу в "Аполло", Мария говорит поклоннику "ты" только после работы, а в
магазине она говорит ему "вы", потому что он хозяин магазина, -- лишь когда
я обдумал Марию и ее поклонника со всех сторон, мне удалось установить в
своей голове известное подобие порядка -- и я открыл дверь мато вого стекла.
потому что ни разу еще верхняя, мутно прозрачная часть двери не пропустила
хотя бы полоску дневного света. Точно как и в моей комнате, я, протянув руку
вправо, нащупал выключатель. Для этой каморки, слишком тесной, чтобы ее
можно было назвать комнатой, с лихвой хватило сорокасвечовой лампочки. Мне
было неприятно половиной фигуры сразу оказаться против зеркала, однако Оскар
не стал уклоняться от встречи со своим зеркальным и потому навряд ли
полезным для него отражением, ибо предметы на туалетном столике, совпадавшим
по ширине с зеркалом, перед которым он стоял, очень меня заинтересовали и
заставили Оскара подняться на цыпочки.
мраморная столешница туалетного столика, в которую таз уходил до краев, тоже
была не первой молодости. Левый, отбитый угол столешницы лежал перед
зеркалом, открывая ему все свои прожилки. Следы пересохшего клея на изломах
говорили о неудачных попытках ремонта. У меня прямо зачесались руки
каменотеса. Я вспомнил придуманную Корнеффом замазку для мрамора,
ухитрявшуюся превращать даже самый хрупкий мрамор с Лана в те вечные плиты
для фасадов, которыми было принято облицовывать большие колбасные магазины.
меня забыть про свое немилосердно искаженное скверным зеркалом отражение,
мне удалось определить и тот запах, который с первой минуты пребывания в
комнате показался Оскару странным.
назад, я оправдывал резкий запах предположением, что сестра, вероятно,
накануне мыла голову, а уксус добавила к воде, когда ополаскивала волосы.
Правда, на туалетном столике я не обнаружил ни одной бутылки с уксусом. И в
других флаконах с наклейками я тоже не обнаружил уксуса и принялся
доказывать сам себе, что сестра Доротея не станет греть воду в цайдлеровской
кухне, предварительно испросив разрешения у Цайдлера, чтобы потом с
превеликими сложностями мыть у себя в комнате голову, когда в госпитале к ее
услугам есть современная ванная комната. Хотя не исключено, что старшая
сестра либо хозяйственное управление госпиталя запрещают сестрам в полной
мере использовать сантехнику для своих нужд, и поэтому сестра Доротея
вынуждена мыть голову здесь, в эмалированном тазу, перед мутным зеркалом.
Пусть даже на туалетном столике нет бутылки с уксусом, на холодном мраморе
стоит все-таки достаточно баночек и бутылочек. Пачка ваты и наполовину
использованная пачка гигиенических прокладок тогда лишили Оскара присутствия
духа, необходимого, чтобы ознакомиться с содержимым баночек. Впрочем, я и по
сей день думаю, что эти баночки наполняли только косметические средства,
всякие там безобидные мази и кремы.
усилие, чтобы вытащить ее из щетины и увидеть в полном объеме. Как хорошо,
что я это сделал, ибо в ту же самую минуту Оскар совершил важнейшее из своих
открытий: у сестры Доротеи были светлые волосы, пепельные, может быть,
впрочем, делать выводы на основе мертвых, вычесанных волос следует с большой
осторожностью, поэтому утверждать можно только одно: у сестры Доротеи
белокурые волосы.
что у нее сильно выпадают волосы. Причины этой неприятной, ожесточающей
женщин болезни я увидел в сестринском чепчике, но обвинять его не стал,
потому что в приличной больнице без него никак не обойтись.
сестра Доротея теряет волосы, не пробудило во мне иных чувств, кроме
облагороженной состраданием деятельной любви. Характерно для женя и для
моего состояния, что мне тотчас пришло на ум множество считающихся весьма
удачными средств для ращения волос, которые я уже готов был при удобном
случае вручить сестре. Мыслями уйдя в эту встречу -- Оскар представлял ее
себе под безветренным летним небом, среди колыхания ржаных полей, -- я снял
волосы с гребня, связал их в пучок, перевязал волосами же, сдул с пучка
часть перхоти и пыли и бережно засунул в поспешно освобожденное отделение
моего бумажника.
мраморную столешницу, я взял снова, когда и бумажник, и моя добыча уже
лежали в куртке. Я подержал ее на свету ничем не прикрытой лампочки, чтобы
она стала прозрачной, осмотрел оба ряда разномерных зубцов, отметил, что два
из более тонких выломаны, не мог отказать себе в удовольствии пощелкать
ногтем левого указательного пальца по верхушкам более толстых, и все это
время тешил Оскара вспыхиванием нескольких волос, которые я нарочно оставил
на расческе, чтобы не возбуждать подозрений.
Лукин Евгений
Корнев Павел
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Маркеев Олег
Жюль Верн