уцеплены: плоскогубцы- щипчики, кривой ножик, изоляция, складной
заземлитель, запасные клеммы, гайки, зажимы, проводочки, гильзочки --
назначение их не вдруг и угадывалось. Отважным связистам- Иванам вместо
технических средств выдавалось несчетное количество отборнейших матюков,
пинков и проклятий. Всю трахомудию, имеющуюся на вооружении у фрица,
иван-связист заменил мужицкой смекалкой: провод зачищал зубами, перерезал
его прицельной планкой винтовки или карабина, винтовочный шомпол употреблял
вместо заземлителя. Линия связи -- узел на узле, ящички телефонных аппаратов
перевяза- ны проволоками, бечевками, обиты жестяными заплатами.
окопа в разведку ребята. А разведчики одаривают завистливым,
напряженно-горьким, прощальным взглядом остающихся "дома". Так разведчики-то
не по одному, чаще всего группой идут на рисковое дело. И сколько славы,
почета на весь фронт и на весь век разведчику. Связист, драный, битый,
один-одинешенек уходит под огонь, в ад, потому как в тихое время связь
рвется редко, и вся награда ему -- сбегал на линию и остался жив. "Где
шлялся? Почему тебя столько времени не слышно было? Притырился? В воронке
лежал?" Словом, как выметнется из окопа связист -- исправлять под огнем
повреж- дения на линии, мчится, увертываясь от смерти, держа провод в кулаке
-- не до узлов, не до боли ему, потому-то у полевых связистов всегда до
костей изорваны ладони; их беспощадно выбивали снайперы, рубило из пулемета,
секло осколками. Опытных связистов на передовой надо искать днем с огнем. От
неопытных людей на войне, в первую голову в связи, -- только недоразумения в
работе, путаница в командах, особенно частая у артиллеристов. По причине
худой связи артиллерия наша, да и авиация, лупили по своим почем зря.
Толковый начальник связи должен был толково подбирать не просто боевых, но и
на ухо не тугих ребят, способных на ходу, в боях, не только сменить
связистское утиль-сырье на трофейный прибор и провод, но и познать характер
командира, приноровиться к нему. Толковый начальник не давал связистам
спать, заставлял изолировать, сращивать аккуратно провода, чтоб в горячую
минуту не путаться, сматывать нитку к нитке, доглядывать, смазывать, а если
потребуется, опять же под огнем, починить, собрать и разобрать телефонный
аппарат. Толковый командир связи обязан с ходу распознать и разделить
технарей, тех, кто умеет содержать в порядке технику, носиться по линии, и
"слухачей" -- тех, кто и под обстрелом, и при свирепом настроении
отца-командира не теряет присутствия духа, понимает, что пятьдесят пять и
шестьдесят пять -- цифры неодинаковые, если их перепутаешь, -- пушки ударят
не туда, куда надо, снаряды могут обрушиться на окопы своей же пехоты, где и
без того тошно сидеть под огнем противника, под своим же -- того тошнее.
Телефонист с ходу должен запомнить позывные командиров, номера и названия
подсоединенных к его проводу подразделений, штабов, батальонов, батарей,
рот. Кроме того -- Бог ему должен подсоблять -- различать голоса командиров
-- терпеть они не могут, особенно командиры высокие, когда их голоса не
запоминают с лету, для пользы дела надо телефонисту мгновенно решить --
звать или не звать своего командира к телефону, кому ответить сразу:
"Есть!", кому сообщить, что товарищ "третий" или "пятый" пошел оправиться. И
всечасно связист должен помнить: в случае драпа никто ему, кроме Бога и
собственных ног. помочь не сможет. Связист -- не генерал, ему не позволено
наступать сзади, а драпать спереди. Убегать связисту всегда приходится
последнему, поэтому он всечасно начеку, к боевому маневру, как юный пионер к
торжественному сбору, всегда готов -- мгновенно собрав свое хозяйство, он
обязан обогнать всех драпающих не только пеших, но и на лошадях которые.
Будучи обвешан связистским оборудованием, оружием, манатки свои --
плащ-палатку, телогрейку, пилотку, портянки, обмотки клятые ни в коем случае
не терять -- никто ему ничего взамен не выдаст, с мертвецов же снимать да на
живое тело надевать -- ох-хо-хо. Кто этого не делал, тот и не почует кожей
своей...
связист должен сунуть разгоряченному командиру трубку: "Вот она, т-ыщ майор,
капитан, лейтенант! Тутока!"
единственный сын хоть и беспутной матери, Лешка Шестаков все же был местами
подбалован: не мог, например, спать в обуви, надо ему непременно разуться,
накрыть ноги телогрейкой, согреть их, тогда он уснет, не уделив внимания
туловищу и всему остальному. Не всегда фронтовые условия позволяли спать с
этаким вот солдатским комфортом, но ноги так уставали, такая изморная можжа
их охватывала, что Лешка махал рукой на неподходящие условия, и случалось
уже не раз -- драпал босиком, никогда, правда, при этом не попускаясь
обувью. Один раз его забыли спящего, и он часа полтора находился под
оккупацией.
братства индивидуальную щель не рыть, избегать ее одноперсонально рыть также
на окраине опушек леса и кустарников, возле камышей, окошенных хлебов,
кукурузы, подсолнухов, в первую голову следует избегать мест, выкошенных в
поле уголком, хотя они-то и соблазнительны. Здесь, в уединении, в пшеничной
или кукурузной затени, пусть и в малом удалении от блиндажей и окопов,
кротко спящий военный субъект есть самая соблазнительная для врага добыча.
Полезет фрицевская разведка за языком, а он вот он, голубчик, дрыхнет,
поставив оружие на предохранитель, положив ладошку под щеку, -- бери его
сонного-то без риску и неси аккуратно восвояси -- он не вдруг и проснется.
Могут танк или машина на щель наехать, пехота, идущая ночью на замену, на
тебя сверху рухнет, штабной офицер-красавец, влекущий на тайное свидание в
кусты иль в тучные хлеба боевую подругу, парой навалятся -- держи ее,
пару-то, на плаву.
кавалер руку сломал, кавалерша -- ногу в коленке выставила, Лешке шею
свернули. Долго вертеть головой не мог, а ведь на голове-то трубки висят --
две, и каждая не меньше килограмму.
занял готовую щель, фрицем иль Иваном была копана в спелой пшенице, но
началась уборка, косилка прошлась и как раз возле щели, по дну толсто
устеленной соломой. Окошенная щель оказалась как раз в уголке, колосья на
бруствер наклонились, зерно насыпалось. Когда Лешка подошел к щели, из нее
пташки выпорхнули. Он почистил щель, еще пышнее устелил ее соломой и только
устроился -- хлобысь на него сверху иван с котелком, горячим чем-то облил.
Лешка лизнул губы -- горошница. Склизко в щели сделалось. Надо бы уйти из
щели, сменить место, но сил нет. Дождь. Спал, спал, снова придавило.
Плащ-палатку сверху пристроил, комьями ее придавил, но не успел насладиться,
как снова сверху что-то легкое навалилось на него -- подумалось: человека
заживо закопали. Или в плен берут -- Лешка двумя пальцами снял затвор с
предохранителя да как вскинет, да как заорет: "Кто такие? Вашу мать!" А
никого уже нету, иван опять шел, оступился, ведро воды налил с провисшей
плащ-палатки, грязной земли пуда два обрушил на человека. Снова стал
устраиваться Лешка, решив, что уж теперь-то все, не наступят на него больше.
Но на рассвете на него самоходка наехала своя. Наша. Крупнокалиберная. Вдруг
шатнулась самоходка, земля треснула. Стрельни бы еще разок -- засыпало бы.
Самоходка съехала, свет открылся -- можно дальше спать. А с рассветом немцы
контратаковать задумали, по стерне подобрались к наблюдательному пункту и
выбили гвардейцев с высоты. Лешка вроде бы и слышал шухер какой-то, но после
дикой самоходки его, как блаженного младенца, охватил самый сладкий сон.
Спит он, значит, себе, не ведая, что на высотке уже хозяйничает враг. И спал
он до тех пор, пока его же родные гаубицы не обрушили огонь на высоту, затем
артиллеристы вместе с хромающей пехотой пошли свои позиции отбивать.
Помнится, он проснулся, узнал по звуку снаряды своей родной артиллерии и
подосадовал: "Совсем сдурели! Опять по своим лупят..."
пота, боец же Шестаков дрыхнет в уютной затени недокошенных хлебов.
Разбудили его уж когда еду принесли и пришла его пора садиться к телефону.
Тут-то от возбужденно по линии треплющихся связистов и узнал он, что побывал
под пятой врага и что генерал Лахонин до того освирепел, узнав, как его
непобедимые гвардейцы бесшумно снялись с высоты на рассвете от внезапно
нахлынувшего из хлебов врага и увлекли за собой артиллеристов, что, стоя на
"виллисе", распоясанный, лохматый генерал гнал оглоблей свое войско и всех,
кто под оглоблю попадал, обратно на высоту.
танкисты бросили три закопанных на склонах высоты машины, артиллеристы
всякое свое имущество посеяли, даже будто бы стереотрубу в боевом настрое
кинули. Ах, знали бы трепачи, что и солдатика, спящего в щели, забыли... Он
-- истинный советский солдатик, порассуждав сам с собой, с умным, кое-что
повидавшим человеком, решил военную тайну никому не выдавать и осенью уж, в
благую минуту, рассолодев от хорошего харча и доброй погоды, рассказал о
случившемся с ним приключении надежным людям -- майору Зарубину и капитану
Понайотову. От души повеселились родные командиры, однако тоже посоветовали
помалкивать. И после, до самой реки, Зарубин с Понайотовым работают,
работают на планшете, глянут в сторону телефониста и головой потрясут или
майор скажет в телефон кому-то загадочно и весомо: "Ну как мы спать умеем
бесстрашно, прямо на передовой, так нам никакой враг нипочем..."
подогнанных друг к дружке, как бы совсем меж собою не соединенных, -- носище
отдельно, губищи, всегда мокрые, отдельно, глаза от рождения напуганно
вытаращены. Уши прилеплены к сплющенной голове с философски- высоким,
гладким лбом, уже с юности уходящим в залысину. Если к этому добавить, что
гимнастерка застегнута через пуговицу, штаны часто и вовсе незастегнуты,
пряжка ремня набок, сапоги -- один начищен, другой нет, все-все как бы
случайно, на бегу надето -- вот и закончен портрет. Внешний. В деле же
Одинец собран, толков, одержим, и, если б он панически не боялся
начальников, -- цены бы ему не было. Свое смятенное состояние Одинец
всячески скрывал, подражая громилам-командирам, у которых хайло шире погона,
Шилова Юлия
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Глуховский Дмитрий