начинает полет, наполняя вселенную восхищением". Гюго говорил: "Дух
человеческий открывается тремя ключами: это - число, буква, нота". Знание,
мысли, мечты - все здесь. В числах - знания, в буквах - мысли, в нотах -
мечты. Мы спокойно наблюдаем грознейшую болезнь нашего века - деградацию
языка, господство жаргонов, словесной инфляции, терминологической мути и
модных безумств, вследствие чего теряется ценность слова (слова уже не из
словарей, а со свалок), известно же, что создаваемые людьми словесные
системы могут понуждать или, наоборот, тормозить развитие нашего разума. Мы
утешаем себя тем, что контуры современного мира со временем становятся, так
сказать, менее словесными, формализуясь в категориях математической логики.
Математики и кибернетики достаточно откровенно заявляют, что все на свете
может (и должно!) быть передано языком математики, единственным языком,
каким питаются электронные машины. Мол, если сегодня мы еще и не смогли
облечь в форму все сущее, чтобы сделать его предметом операций
электровычислительных машин, то непременно сделаем это завтра, когда каждый
житель Земли уже не сможет представить себе своего существования без
компьютера. Все так, и все не так. Техника вещь действительно всемогущая, но
она вызвана к жизни человеком, и сколько бы нам ни повторяли миф о сундуке
Пандоры, мы не можем присоединиться к мысли о бессилии человека. Человек -
продукт природы и истории, отдельно взятый он может стать иногда даже
жертвой истории или той же техники, но все человечество - никогда!
революции, кое-кто склоняется непосредственно к версии вероятных (а на самом
деле весьма сомнительных) изменений человеческой природы, которые, мол,
происходят в связи с появлением тех или иных машин. Такие люди склонны
считать, будто интенсивное развитие науки и техники само по себе приведет к
разрешению всех социальных и политических проблем, фактически заменит собою
и мораль, и искусство, и каждодневный практический опыт человека. Появляются
теории уже и не социального, а какого-то технотронного общества. Человек
рассматривается уже не как творец, а лишь как орудие реализации внутренней
логики развития науки и техники. Гибкость человеческой натуры, мол,
позволяет человеку приспосабливаться, или, как принято нынче выражаться,
адаптироваться, к требованиям научно-технического прогресса, его развитию,
ритму, переменам. Приспосабливаемость расценивается как прогресс и благо для
человека, забывается о стойкости антропологических, этнических,
генетических, эмоциональных порогов, приобретенных привычек, они не
абсолютны, но ведь устойчивы! Человек - не абстрактное существо, которое
жмется где-то вне мира. Человек - это мир человека. Путь к расцвету человека
следует искать в изменении его мира, а не одних лишь внешних атрибутов
жизни.
поколений ученых отдаются истине ради культуры в широчайшем понимании. Гении
делали открытия, таланты реализовывали уже готовые знания и придавали им
высокую утонченность. Не всегда ученым удавалось одновременно уважать и
высокие идеалы, и законы природы, разговоры о моральности науки, об
ответственности ученых не умолкают еще и поныне. Часто история относилась к
разуму если и не жестоко, то насмешливо. Энгельс тонко подметил парадокс
мирового исторического развития, сказав, что даже творцы революций
убеждались со временем, что совершенная революция совсем не похожа на ту,
какую они хотели осуществить.
ней равнодушно и, наверное, не замечало бы ее вообще, если бы не церковники,
которые, понимая смертельную угрозу науки для своего извечного
обскурантизма, всячески преследовали ученых, бросали их в темницы, сжигали
на кострах. Сегодня это звучит жестоко, но мы можем утверждать, что сожжение
Джордано Бруно известило о наступлении нового времени. Это был последний
стон умирающего мира слепой веры и рождение эпохи великой науки. Двести лет
нужно было науке для накопления знаний. Работы Галилея, Коперника, Кеплера,
Ньютона не находили немедленного применения в технике и не влияли
непосредственно на формы личной и общественной жизни. Взрыв произошел в
конце восемнадцатого века: наука породила технику - свое требовательное и
жадное дитя. Ненасытный Гаргантюа породил прожорливого Пантагрюэля.
Недостижимые области бесконечно великого и бесконечно малого, между которыми
проходила почти незаметная жизнь человека, называемого в те времена homo
duplex - человек-полудух, человек-призрак, сразу как бы сблизились, стали
касательными, приобрели будничность, ученый из заоблачных высот вернулся на
землю, и призванием его стало - оздоровить и облегчить жизнь людей.
красоты, обратится в хамство". Научно-техническая революция должна служить
не мелочным целям будничного потребления, а увеличению человеческого
могущества и красоты как высшей нормы жизни.
прогресса. Силы эти часто неизвестны, иррациональны, непредвиденны и
бесконтрольны. Резерфорд и супруги Кюри, разгадывая тайну атома, не думали
об атомной бомбе. Циолковский, мечтая в тихой Калуге о ракетных полетах в
космос, не предвидел, что ракеты могут быть применены для доставки к цели
термоядерных зарядов. В поисках счастья и спасения в технике мы вынуждены
порой спасаться от нее. Чаще и чаще возникают разговоры об ответственности
ученых, о моральности и аморальности науки. Но научное открытие не бывает
само по себе полезным или вредным. Тот или иной характер придают ему люди,
придает обстановка, политическая система, в недрах которой оно обретает свое
применение. Смешно обвинять Прометея в том, что преступник поджег ваш дом.
Просто надо схватить поджигателя за руку.
техника ограничивает традиционные возможности любого человеческого общества,
нарушая установленную иерархию ценностей, и создает наконец монолитную
мировую культуру, в которой все не связанные с техникой отличия и
особенности остаются только видимостью; где мигание пультов затмит все
вспышки человеческих страстей, а в прибойном шуме компьютеров затеряется
слабый голос их творца. На самом же деле материальное и техническое
могущество в этическом отношении нейтрально. Весь вопрос в том, как люди
используют это могущество. Все попытки фетишизации того или иного
изобретения, того или иного научно-технического достижения - занятие
тщетное, порой просто смешное. Иногда такие теоретики в своих рассуждениях
бывают довольно остроумны, им не откажешь в наблюдательности, но я бы назвал
эту наблюдательность поверхностной, несущественной, ибо они замечают лишь
то, что бросается в глаза, не углубляются в истинную суть явлений. Таков
известный и весьма популярный канадский ученый Маклюен. Он рассматривает
прогресс как расширение способности органов человека, дополненных,
продолженных орудиями техники. Сами орудия, если верить Маклюену, имеют как
бы автономное бытие, он наделяет их какими-то непостижимыми, иррациональными
самодовлеющими свойствами и возможностями. Например, Маклюен утверждает,
будто бы печатный станок разъединил человечество, ибо каждый сел в своем
углу с книжкой, общению людей настал конец. Электротехника и электроника
вызвали обратный процесс, снова приводя людей к племенному единству, теперь
уже, мол, во всемирном масштабе, возвращая нас к устному общению и
непосредственному восприятию, в мир эмоций и чувственного опыта. Зрение
заменяется слухом, чтение - слушанием, печатные знаки - телефоном,
телевидением, собраниями, традиционными личными формами контактов. Такие
теории рассчитаны на детей - не удивительно, что Маклюен наиболее популярен
среди студентов первых курсов. Ибо кто же сегодня всерьез может относиться к
проповедям человека, утверждающего, что печатное слово разъединяет людей?!
Пусть западный мир не признает "Коммунистический манифест", Ленина и первых
декретов Октябрьской революции, но у вас ведь есть библия! А Гомер, Данте,
Шекспир, Сервантес, Толстой, Достоевский - разве они не объединяют людей? И
не разъединяет ли людей телевидение, программы которого посвящены пропаганде
войны, расовой ненависти, презрению к трудовому человеку, к достоинствам
человеческим? Тут не помогут ни спутники-ретрансляторы, ни цвет, ни охват
всей планеты прочной сетью программ. Ибо дело не в самом печатном станке или
в телевизионной технике, а в том - в чьих руках они находятся, злые те руки
или добрые, о пользе человечества заботятся или о несчастье и гибели. Здесь
кончается наука, скажут мне, и начинается политика. Что ж, наука - тоже
политична, как и все области человеческой деятельности. Дух тоже, и, я бы
сказал, прежде всего, политичен, даже в тех случаях, когда он сам не
осознает этого и в бесконечной наивности считает себя независимым,
оторванным от всего, замкнутым в себе. Ибо все результаты деятельности
человеческого духа рано или поздно неминуемо становятся, должны стать
достоянием общества и, следовательно, могут быть и будут использованы
политикой, социальными институциями, партиями, группами людей в тех или иных
целях.
ядерную энергетику, кибернетику, производство полимеров, новую генетику, как
немедленно возникли теории так называемого постиндустриального общества,
основной целью которого было провозглашено потребление. Герберт Маркузе,
уловив настроения некоторой части буржуазного общества, стал провозглашать
мысль, что человек будущего - это homo eroticus, без каких-либо
интеллектуальных амбиций и умственной дисциплины. Человек - не творец, не
мыслитель, не сумма духовности и героики, а только потребитель. Героика
заменяется комфортом, общество идет не к высшему знанию, а к удобствам
жизни, человек теряет свое назначение на земле, даже труд - основная форма
общения человека с действительностью - становится чем-то второстепенным,
лишенным сущности, глубины и поэзии, ибо главное: потребление, увлечение так
называемым повышением качества жизни. На самом деле это ведет к понижению
людского рода, ибо всюду, где исчезает духовность, где утрачивается
творческий подход, где теряются высокие цели и критерии, человек деградирует
неуклонно и непрестанно.
иронии истории, иронии, которой избежали только некоторые исторические
деятели. Маркс и Энгельс блестяще ответили на эти исполненные разочарования
слова: "Что значат крохи нашего остроумия в сравнении с гигантским юмором,
Володихин Дмитрий
Акунин Борис
Пехов Алексей
Корнев Павел
Круз Андрей
Андреев Николай