Ленинграде. Я училась на курсах РОКК ездила на фронт и даже получила
благодарность в приказе за то, что под сильным огнем вывезла раненых с
линии фронта.
белого медвежонка. Писем не было - напрасно искала я Саню среди летчиков,
награжденных за полеты в Берлин, Кенигсберг, Плоешти.
мчится вперед, не разбирая сигнальных огней, - только свистит и бросается
в сторону ветер осенней ночи!
лежать под насыпью, одинокая, разбитая, умирающая от горя.
сама доверяла себе заветную тайну, а потом сама же раскрывала ее,
рассказывая то, что было известно мне одной в целом свете. Но этот сон я
все-таки должна рассказать.
приснилось, что я сижу у окна и занимаюсь испанским. Так и было, когда мы
жили в Крыму: Саня сердится, что я забросила языки, и я стала снова
заниматься испанским. Но разве Крым за окном? Словно в раю, клонится вниз
тяжелая ветка сливы с матовыми синими плодами, прозрачные желтые персики
светятся, тают на солнце, и всюду - цветы, и цветы: табак, левкои, розы.
Тишина - и вдруг оглушительный птичий крик, взмахи крыльев, волнение! Я
бросаю книгу - и в сад, через стол, через окно. И что же? Коршун или
ворон, не знаю, большая птица с горбатым клювом сидит на платане, раскинув
острые крылья. И эта птица держит в клюве другую, маленькую, кажется,
соколенка. Она держит соколенка за ноги, и тот уже не кричит, только
смотрит, смотрит на меня человеческими глазами. У меня сердце падает, я
кричу, ищу что-нибудь, палку, а коршун поднимается медленно и летит.
Голова его повернута в сторону от меня. Летит, раскинув, распластав
неподвижные крылья.
канцеляристке, пожилой, старомодной и чем-то всегда напоминавшей мне тетю
Дашу.
вечером уговорила Варю поехать ко мне ночевать.
пересидели, хотя Розалия Наумовна звонила по телефону и от имени группы
самозащиты приказывала спуститься. Вторую тоже пересидели. В бомбоубежищах
на меня всегда находила тоска, и я давно решила, что если мне "не повезет"
- пускай это случится на свежем воздухе, под ленинградским небом. Кроме
того, мы жарили кофе - важное дело, потому что это был не только кофе, но
и лепешки, если к гуще прибавить немного муки.
сделал шаг вперед и назад, в кухне посыпались с полок кастрюли, и Варя
взяла меня за руку я повела вниз, не слушая возражений. Женщины стояли в
темном подъезде и говорили быстро, тревожно. Я узнала знакомый голос
дворничихи татарки Гюль Ижбердеевой, которую все в доме почему-то называли
Машей.
бери лопата, пошла, отрывать нада.
номер девять.
бабка, бери! Тебя побьют, тебя отрывать будут.
как не хотелось идти! Мне уже случалось "отрывать", когда разбомбили
нейрохирургическую клинику Военно-медицинской академии. Но женщины в
подъезде поворчали и пошли - и мы пошли за ними.
Ленинграде. Похожая на желтый воздушный шар луна висела над городом,
первые заморозки только что начались, и воздух был легкий, крепкий. Гулять
бы в такую ночь, сидеть на набережной с милым другом под одним плащом, и
чтобы где-то внизу волна чуть слышно ударялась о каменный берег!
из-под развалин дома живых или мертвых.
черном неправильном провале открылся узкий ленинградский двор с
фантастическими ломаными тенями. Дом упал фасадом вперед, обломки
загородили улицу, и в этой каше битого кирпича, мебели, арматуры торчало
черное крыло рояля. С третьего этажа висел, накренясь, буфет, на стене
были ясно видны пальто и дамская шляпа.
неторопливо, со странным спокойствием приближались к дому, и голоса были
неторопливые, осторожные. Женщина закричала, бросилась на землю, ее
отнесли в сторону, и снова стало тихо. Мертвый старик в белом, засыпанном
известью и щебнем пальто лежал на панели, на него натыкались, заглядывали
в лицо и медленно обходили.
и худенький ловкий сержант милиции, распоряжавшийся спасательными
работами, поставил нас с Варей на откачку воды, к насосу.
догоняя друг друга, пошли в небо желтой дугой трассирующие пули.
Прожектора, чудесно укорачиваясь и удлиняясь, скрестились, и мне
показалось, что в одной из точек скрещения мелькнул маленький самолетик.
точно кто-то огромный шагал через кварталы, ежеминутно стреляя вверх из
тысячи пистолетов. Не отрываясь от работы, я взглянула на небо и
поразилась: так странен был контраст между безумством шарящих прожекторов
и спокойствием чистой ночи с равнодушно желтой луной, так страшна и
нарядна была картина войны с коротким треском пулеметов, стремительным
полетом разноцветных ракет в ясном, высоком небе.
разрушенный дом. Работа шла полным ходом, шум и гулкие голоса доносились
из подвала, и люди выходили, бледные, мокрые до пояса. Жертв, кажется,
было немного.
матрацы, одеяла, подушки, укладывала раненых, делала кому-то искусственное
дыхание, кричала на санитаров и два врача, приехавшие с санитарной
машиной, бегали, как мальчики, и слушались каждого ее слова.
плечи мокрого человека. Худенький сержант подбежал, помог, санитары
подтащили носилки.
шинели. Его посадили. Голова упала на грудь. Варя взяла его за подбородок,
и голова легко, как у куклы, откинулась назад. Что-то знакомое мелькнуло в
этом бледном лице с темно-желтыми космами волос, облепившими лоб, и
несколько минут я работала, стараясь вспомнить, где я видела этого
человека. - Вот так, сейчас будет здоров, - низким, сердитым голосом
сказала Варя.
нее в руках, хрипя и рывками втягивая воздух.
видно было, что Варя делает с ним. Теперь он сидел, тяжело дыша, с
закрытыми глазами, и при свете луны лицо его казалось белым, удивительно
белым, с приплюснутым носом и квадратной нижней челюстью, точно очерченной
мелом, - лицо, которое я видела тысячу раз, а теперь не верила глазам, не
узнавала...
был он - в больницу. Может показаться невероятным, но я обрадовалась,
когда, сидя на земле в расстегнутой шинели, он поднял глаза и сквозь
туман, которым был еще полон страшноватый, неопределенный взгляд, увидел
меня и сказал чуть слышно: "Катя". Он не удивился, убедившись в том, что
именно я стою перед ним с какой-то бутылочкой в руках, которую Варя велела
ему понюхать. Но когда я взяла его за руку, чтобы проверить пульс, он
стиснул зубы, дрожа, сказал еще раз, погромче: "Катя, Катя".
Ромашов, хотя бомба не пробила над нами пять этажей и мы не болтались, не
захлебывались в залитом водой подвале. Мы шли, а Маша с какой-то женщиной
волокли за нами Ромашова. Он все беспокоился, не пропал ли его мешок,
заплечный мешок и Маша наконец сердито сунула ему мешок под нос и сказала:
молиться, куран читать нада!
Розалии Наумовне, повалились в кухне на кровать, грязные и растрепанные,
как черти.
последнее, что еще прошло перед глазами, было большое белое лицо, от
которого я беспомощно отмахнулась во сне.
Маркелов Олег
Конан-Дойль Артур
Дальский Алекс
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур