Чтение 108–й страницы книги ~Андерграунд, или Герой нашего времени~

С Ты и не стыдишьсЯ меня, потому что Я грязь. Ты этой грязью (мной)
унижалась. Но унижалась втихую С не на миру, а только длЯ себЯ самой.
Отлично, Леся, придумано: унижатьсЯ унижением, которое никто не видит!..
Однако и общажнаЯ грязь (я) не внакладе С мы тоже свое получаем, берешь
и бери, только чтоб не кусать...

С СвиньяРЯяРаа... АааРаа, С ЛД рыдала, и Я понял, что хватит. Сказал.
Уже сказал. (Я еще коеРчто держал в себе, но хватит.)

ВремЯ наносить раны и времЯ жалеть. Ну, ладно, ладно, С шепнул. Я об-
нял ее, она била менЯ по лицу, по шее, попала в ухо, звонко попала! С по
моей стриженой (после психушки) голове, по лбу, даже в глаз, но Я перех-
ватил руки. Мои руки сильнее, она вскрикнула. Я стиснул, поцеловал ее;
ей больно С мне больно. Иди, иди ко мне, Леся. Это Я, времЯ жалеть.

С Знаешь, что менЯ больше всего задело, С сказала она, лежа рядом
(головой, затылком на моей руке). Она повернулась боком, прогреваЯ теп-
лом, как печь, мои агэшные кости; атласный, греющий, жаркий большой
женский живот.

С њто? С спросил Я дремно, хотЯ знал.

С Задело, когда ты спросил: почему перед ними (перед своими) ты не
унижаешься?

С Так почему? С переспросил Я.

У Лесиных друзей Я и на чуть не научился, увы, их великому таланту
сносить и ждать (сносить чужое времЯ и ждать свое).

ЛесЯ менЯ ругала. Как ты мог, такой чуткий, добрый!.. (А как Я мог,
если Я к тому же, редчайший мой случай, ничего не помнил?) Должно быть,
с голода.

В тот день Я так спьянел, что с какогоРто (поворотного) момента в
сознании не осталось ничего, даже той темной, черной Ямы с искрами,
обычной, когда пьешь водку голодный. Даже этой успокаивающей чернильной
черноты с искрами в глазах память не удержала. Но Леся, конечно, расска-
зала.

Бранила. Ты был хам С самый настоящий хам.

Я согласился. Я знаю. Разумеется, сука. Напившись их же водкой, Я их
же, как выяснилось, подначивал:

С ... Почему бы вам не взятьсЯ за оружие и немножко не пострелять? С
ПосмеивалсЯ над ними, над ТбывшимиУ, как раз после разгона на улицах ка-
койРто их демонстрации.

ОниРто в кустах, они уже прикипели к зарплатам своим и к креслам, а
разогнали их сотоварищей, тоже ТбывшихУ, но более прямолинейных дунду-
ков, что так и вывалились на площадь с раззявленными ртами и с красными
флагами. Понятно, что эти, которые уже в креслах, волновались и болели
за тех. Переживали. И без того унижены разгоном и поражением, а тут еще
Я Язвил.

Я подсмеивался:

С НРда. Вам бы ТкалашниковыхУ сейчас в руки, а?

И сокрушался:

С Жаль, вы не стреляете. Жаль, что только и умеете дрючить своих сек-
ретарш на кабинетных столах.

Один из них плюнул мне в лицо, через стол (у Леси вечером, через ее
кухонный стол, за которым сидели и пили). Я после даже спросил Лесю С
кто?.. Даже зауважал.

ЛесЯ сказала, что он нервный, он просто не сдержался. Плюнул, а Я
ударил его бутылкой по башке, но не сильно, ктоРто из рядом сидящих ус-
пел отчасти перехватить руку. Нас разняли.

Они, ее друзья, добились квартиры (не такой, как в былые дни, но хо-
рошей: две просторные комнаты длЯ доцента Л. Д. Воиновой) С и тотчас же
купили ей в складчину современную стильную мебель. Молодцы! А вот с мес-
том ее работы не спешили. Подыскивали. Место было важно не только ей, им
важно. (Иначе что за место.) Тут уж они присматривались с умом и при-
цельно С чтоб норка на много лет. Оклад и чтоб пенсиЯ ей без тревоги.
Они еще попьют водицы из колодца.

Она переехала С новоселье, свежие без запахов кв метры. И вот уже
портреты мужаРпартийца перевесил на новые стены ктоРто из ее друзей. Не
Я. И то сказать С зачем Я им? а они мне зачем?.. Сказал ей, что на этой
неделе не приду. ЛД спросила:

С Почему? С а Я не ответил. Промолчал, дав нам обоим минуту чистого
расставанья.

Но приходил. Мы нетРнет и спали. И, конечно, без ее самоунижениЯ в
постели: спокойный здоровый секс, в согласии с возрастом, с в меру
страстным и обоюдно молчаливым проваливаньем в таинство акта. Я, правда,
пробовал вернутьсЯ на один из тех ночных путей, какими она шла каятьсЯ
(и после чего, среди ночи рыдала). Но Я наткнулсЯ на пустоту. Мы оба
словно ступили в паузу С в тихую чувственную недомолвку. А затем ЛесЯ
осторожно означилась: она не хотела прежнего С с угадываемой во тьме
мягкой улыбкой шепнула: ТНуРну, милый. Нам же не семнадцать лет...У С и
Я согласился, мне ведь не нужен был повтор ее унижения.

В те же дни Я наведывалсЯ в бомжатник, чтобы отыскать свою машинку.
(Я не сразу зашел к Нате.) Вьетнамцы подняли писк, мелочный гвалт, оспа-
ривали, кричали, что у них не ломбард и что машинка была продана им
окончательно, но с тем большей настырностью Я упрямо спрашивал: ТГде?..У
С Из комнаты в комнату, не пропуская, Я искал по всему их пропахшему ма-
ринадом этажу С в конце концов нашел, выложил деньги и выкупил. Я дал
чуть больше денег, это их примирило. К тому же еще свежо было в памяти,
как в приступе безумиЯ Я разбрасывал их, вежливых, по кроватям.

Заглянул к Нате; сколькоРто мы с ней посидели за чаем. Флейта после
долгого перерыва показалась визгливой. Но само времЯ (мысленно) все еще
делилось С на до и на после психушки. Сейчас Я жил после. И тем стара-
тельней восстанавливал, выцарапывал частицы живой жизни из прошлого.
њастицей была и Ната. Я помнил о ней. Не скажу, что мне хотелось ее ви-
деть. Нет: Я просто забегал мыслью вперед, в набегающее будущее: мол,
кто знает... Подумать только! С Я не попал бы в психушку, ни в Первую
палату, расскажи Я коеРчто этой кроткой дурочке, даже не в постели, как
водится, а просто сидЯ за столом. За чаем С за ее привычным вечерним за-
вываньем в дудку, Я сказал бы, отложиРка флейту, послушай теперь мой
вой.

Кто знает, думал Я, шел улицей, хватаЯ свежий, уже слышный осенний
ветер. Я был в свитере, продувало, в руке обретеннаЯ ненужнаЯ мне машин-
ка...

Вторым рейсом Я забрал из бомжатника свой скарб: чемодан с бельем,
пальтецо на зиму, связку книг. Заглянул к Нате С там стол. Кругом ар-
мянскаЯ родня. МенЯ тоже посадили, поешь и выпей. РусскаЯ тетка, висло-
пузаЯ ОхоРхонюшка, сделала длЯ гостей две сотни пельменей, старалась!..
Говорили об отце и матери Наты, давно умерших, хорошие, мол, были люди.
Ната улыбалась. Армянские родственники звали ее Анаит.

Они пытались ее выдать замуж за когоРто из своих, но не сумели. Рано
или поздно в мужчине проснетсЯ восточный (да и какой угодно) муж, обыч-
ный муж, который хочет, чтобы постели с утра были убраны, а в доме уют и
манящие запахи еды. А что Ната? С детский умишко, никудышние руки и вы-
зубренные пятьРшесть печальных мелодий на флейте. Но армянские родствен-
ники хотЯ бы сумели выкупить и приватизировать ей квартирку, великое де-
ло; окажись Ната со своей флейтой и без отдельного жильЯ С это беда.
Правда, ее не тянуло к мужчинам. Но слабенькая, как долго могла бы она
сопротивляться? С не знаю, не представляю себе. Ребенок, которого угово-
рили.

Родственники бежали из Баку во времЯ известных жестокостью событий, а
теперь большой и разветвленной семьей, человек пятнадцать, все уезжали
во Францию. Уже с визами, уже на чемоданах. Они рассказали, с каким тру-
дом списались с французскими армянами, получили вызов и, плюс, сумели
доказать, что они люди искусства, которых в цивилизованной стране прию-
тить необходимо (во Францию пробитьсЯ непросто! С объясняли). К Нате в
этот вечер они как бы на прощанье принесли домашнее рассыпное печенье и