все, что попадалось под руку... мы же своими глазами видели. Ну зачем, зачем
ты пойдешь на их праздник?
фальшивую бороду, которая так напугала однажды маленькую кубинку. - Зачем же
омрачать общее веселье. Детям, уж во всяком случае, можно немножко
позабавиться. - И он улыбнулся Гансу, который так и сиял, глядя на отцовские
приготовления. - Уж дети-то ни в чем не повинны, - прибавил Баумгартнер
вкрадчиво, - зачем же их наказывать за грехи старших?
Ганса, что он поежился. - Это что ж, по-твоему, их бандиты близнецы ни в чем
не повинны? Забыл, как они бросили за борт несчастную собаку и из-за них
утонул тот бедняга с нижней палубы? Ты о них тоже заботишься?
впадая в благочестивый тон, что всегда бесило жену. - Господь им судья, не
нам их осуждать. И потом, еще не доказано, что это их рук дело.
повышала голоса. - Какие нужны доказательства? Кто еще на корабле и вообще в
целом свете способен на такую гадость, кроме этой парочки? Нет, видно, ты
сам - святая невинность, даже чересчур.
святости, - самодовольно ответил супруг и нацепил огромный красный картонный
нос, который держался, точно очки, на проволочных оглоблях. - Я поступлю
очень просто. Раздобуду каких-нибудь игрушек для детей и постараюсь их
немного позабавить. Но хотел бы я, чтобы ты относилась к этим безобидным
развлечениям с толикой доброты моя дорогая.
понимаю...
крестьянское платье, в Мексике на наших праздниках ты всегда наряжалась
баварской крестьянкой. Ну пожалуйста, ради меня! - упрашивал он, и глаза его
увлажнились от нежности, которая не очень сочеталась с шутовским красным
носом.
просьбу.
шляпа, на шее висел маленький барабан, и он, как всегда, терпеливо ждал,
когда же родители все обсудят и что будет дальше. Но вот отец сказал:
котором звучала знакомая предостерегающая; нотка, - и он замер на месте, по
затылку пошел холодок.
точно у него опять заболел живот. Прежде чем выйти на палубу, Баумгартнер
остановился, вытащил из заднего кармана бумажный колпак, который дал ему
стюард, и нахлобучил до самых ушей.
разглядел, - по-твоему, кто я такой?
заорал Ганс.
памяти рисовала морскую чайку в полете. Исчеркала несколько страниц - тут и
с полдюжины торопливых набросков, в которых кое-как угадывается летящая
птица, и сухо, старательно вычерченная голова чайки, где каждое перышко
отчетливо, как звено старинной кольчуги. По обыкновению все никуда не
годится. Дэвид сидит рядом, перечитывает "Дон Кихота" - наверно, в десятый
раз. "Лучший способ освежить свои познания в испанском", - говорит он. Его
альбом для зарисовок, перевязанный тесемкой, прислонен к шезлонгу. С тех пор
как Дженни не пожелала показать ему свой рисунок, прямо из рук вырвала, он
больше не рисует, сидя рядом с ней, и никогда не спрашивает, над чем она
работает. А она прикидывается, будто ничего не замечает... интересно знать,
долго ли так может продолжаться.
стюард лишний раз устроит для меня душ. Не поднимая глаз от книги, Дэвид
сдержанно осведомился:
праздника?
переодеваюсь. Ты разве не замечал?
палкой, точно тамбурмажор; он выступал гусиным шагом, и так же гусиным
шагом, толпясь и визжа, топали за ним детишки. Судовой кладовщик раздал им
дудки, барабаны, трещотки, свистульки - и они дудели, свистели, трещали,
барабанили всласть. Ганс шагал рядом с отцом, за ними - маленькие кубинцы, а
близнецы замыкали шествие: Рик бил в барабан, Рэк стучала одну о другую
сушеными тыквами, на лицах у обоих было непривычное, едва ли не впрямь
ребяческое удовольствие. Когда процессия подошла ближе, Дженни улыбнулась и
легонько зааплодировала. Баумгартнер сверкнул на нее глазами поверх
картонного носа и крикнул с жаром, в котором не было никакого веселья:
еще ей перейти на гусиный шаг! От нее всего можно ждать, она способна в
любую минуту выставить себя на посмешище. Он всегда терпеть не мог в
женщинах шутовства и сейчас, как всегда в подобных случаях, с отчаянием
думал, что Дженни очень свойственно кривляться и дурачиться. Вот она
скрылась в баре вслед за маленьким карнавальным шествием, прошла обычной
спокойной походкой, только мерно хлопала в ладоши: Баумгартнер с Гансом
увлеченно запели: "ist das nicht ein gulden Ring? Ja, das ist ein gulden
Ring" {Где колечко золотое? Вот колечко золотое (нем.).}, а близнецы и
маленькие кубинцы только взвизгивали более или менее в такт. Они шагали
между столиками, высоко выбрасывая несгибающиеся ноги, и все, кто сидел в
баре, поспешно убирали подальше стаканы и рюмки. Баумгартнер на минуту
перестал петь, посмотрел по сторонам и, озабоченно хмурясь, горестно воззвал
ко всем присутствующим:
улыбочками, как оно и положено в таких случаях: детские радости, увы,
мимолетны и, разумеется, священны, как бы они нам порой ни докучали, - но
никто не поднялся, даже головы не повернул, не поглядел вслед, когда
беспокойные гости удалились; Баумгартнер постарался скрыть разочарование и
вывел шествие на палубу, топая все тем же гусиным шагом, который болью
отдавался в позвоночнике и который был ему ненавистен еще в годы военной
службы. Он провел их по палубе вокруг всего корабля и отпустил, снова
подойдя к бару, - пускай бегут к родителям... только Ганса он отослал в
каюту к матери, точно в наказание неизвестно за что. Ганс пошел, унося
игрушки и чуть не плача: что случилось, что он сделал плохого? Близнецы и
кубинские малыши, каждый со своей добычей, тотчас разошлись в разные
стороны, не обменялись ни словом, ни взглядом, про Баумгартнера они
мгновенно забыли. А он только того и хотел - быть забытым и все забыть:
остаться бы одному, укрыться от всех глаз, да бутылку бы коньяку!.. Но
ничего этого не удалось, и он спросил большую кружку пива и сел, смущенный,
виноватый, не смея приняться за коньяк, покуда не пришла жена - она взяла с
него слово, что он никогда больше не станет пить в ее отсутствие. Так он
уныло сидел несколько минут, потом спохватился и снял фальшивую бороду,
картонный нос и колпак. Перед самым ужином к нему присоединились жена с
Гансом; на ней был кружевной чепец с развевающимися лентами, сборчатая кофта
и широчайшая юбка, она напудрилась, и пахло от нее французским одеколоном
"Сирень"; Баумгартнер отставил третью кружку пива и с благодарностью
наклонился к жене.
капельки не изменилась со дня нашей свадьбы! Прошло столько лет...
память. Ты же обещал не пить без меня...
но приятное тепло, - но я думал, речь шла только про коньяк.
должен пить один!
как юрист. Мы оба прекрасно знаем, что ты обещал. И напрасно ты надел мой
жакет. Растянешь его, и он потеряет всякий вид. Я считаю, неприлично мужчине
рядиться в женское платье, даже и на маскарад... - Она стесненно огляделась,
но бар почти опустел, - Еще пойдут толки, - прибавила она.
моем жакете. Знаешь, пожалуй, я тоже выпью пива.
пока кто-нибудь из них вспомнит заказать для него малиновый сок.