Чтение 108–й страницы книги ~Транквилиум~

будто что-то черпала из темноты неба.

...Потом она медленно и неуверенно спускалась вниз. Наверное, что-то
произошло с нею - но что именно, Светлана не могла понять. Город слабо
светился местами. Гораздо слабее, чем море там, где оно в своем беге
встречало препятствия. Сиреневым или голубым пульсирующим светом оторочены
были затопленные дома. Загоралась и гасла полоса прибоя. Загоралась и
гасла...

А вот - темный - дом, отнятый родственниками Сайруса. Никогда она не
обращалась к ним, даже в самые страшные дни, когда буквально нечего было
есть ни ей, ни Билли, когда Олив уходила из дому и возвращалась с
пригоршней мятых бумажек, и молчала, а Светлана делала вид, что не знает,
где и как она добыла эти деньги. Потом откуда-то принесся полковник и
выручил, а потом назначили какую-то странную пенсию... И они не навестили
ее сейчас, когда, похоже, весь город побывал в ее доме, выражая
поддержку... ах, да только чем?

Почему об этом подумала?

Почему я об этом подумала?!

Она даже остановилась.

Паранойя...

Но она уже была уверена полностью, безрассудно, что Билли прячут
именно там. В их старом доме. Ничто - никакие доводы разума - не могли
сдвинуть ее с этой диковатой мысли...

Она остановилась перед воротами, а потом медленно пошла вдоль ограды.
Дальше есть переулок, через который заезжают в заднюю калитку: привозят
уголь, провизию, воду...

...А настолько ли это дикая мысль, как кажется? Если муженек Констанс
был кейджибером, то - почему не сама Констанс? И еще: она с самого начала
знала, кто такой Глеб, и почти своими руками уложила меня в его постель. Я
думала потом, что она затеяла это, чтобы получить одновременно и ребенка,
и повод для развода - но вот война помешала, да и Сайрус повел себя
твердо. А на самом деле, получается...

Ты совсем сошла с ума. Как может Констанс быть кейджибером, если она
- настоящая сестра Сайруса. Что, и Сайрус тоже? Бред...

Уже ничто не казалось полным бредом.

Калитка, понятно, заперта - но забор с этой стороны невысок...

Дом странным образом усох и сжался. Она его помнила не таким, нет, не
таким... Но - помнила. Дверь на кухню. Наверняка заперта изнутри на засов
и висячий замок. Все-таки попробовать...

Дверь открылась.

Открылась беззвучно, масляно, легко. Кто-то недавно смазал петли.

В тамбуре стоял сильный запах горелого. Из-за второй двери, не до
конца закрытой, выбивался желтый свет.

Надо было тихо уйти и вернуться завтра - с полицией. Но она почему-то
шагнула вперед и приоткрыла вторую дверь.

Шорох сзади - и чьи-то сильные руки оттащили ее от двери, зажимая
рот, плюща нос... За дверью она успела увидеть: стол, тусклая лампа на
столе, женщина с черным лицом и черными курчавыми волосами сидит,
облокотившись и уткнув подбородок в сплетенные пальцы, и пристально
смотрит на огонь...

В ночь на первое июня "Единорог" стал на плавучие якоря милях в
тридцати к западу от южной оконечности острова Оук. Следовало переждать до
света: слишком прихотливы здешние ветра и воды и слишком устарели лоции...

С утра при нормальном ветре до Порт-Элизабета хода будет часов семь.

Меньше всего ему нравилось, когда его раздевали догола, надевали на
голову корону, давали в руку толстую палку с утолщением на конце - и
потом, завывая, ходили вокруг него. Зато нравилось другое: когда зажигали
на столе две свечи, ставили зеркала - и требовалось взглядом проникать на
другую сторону зеркала. И тогда можно было подобраться к какому-нибудь
предмету - сначала это была бронзовая пепельница - как бы с обратной
стороны, с изнанки - и что-то сделать с ним. Пепельница вывернулась, став
необыкновенным то ли цветком, то ли морским ежом. Потом ему давали книги,
и он узнавал все, что написано там, не прикасаясь к ним и не открывая - и
даже не читая; просто узнавал, и все, но не словами: слова приходилось
подставлять самому, и слов совсем не хватало. А потом настала очередь
хрустальных шаров...

- Тихо! - шепнул человек. - Вы погубите нас обоих...

Светлана заставила себя чуть обмякнуть. Кивнула головой, давая
понять, что поняла. Ладонь перестала вдавливаться в губы, дала доступ
воздуху, но не ушла совсем.

- Выходим наружу... осторожно... - шепот на самой границе слышимости,
жаркое дыхание в ухо. Они вышли, пятясь, чудом не зацепившись за что-то в
чудовищно загроможденном тамбуре. Открылась и закрылась наружная дверь.
Здесь человек почти отпустил Светлану - ее рука оставалась мертво зажатой
в его - и повлек за собой, за угол, в темноту...

Шесть ступенек вниз, такая же нереально беззвучная дверь, закрывается
сзади, короткий тихий стук: крюк ложится в петлю. Человек отпускает,
наконец, ее руку - чувствуется, что это нелегко ему, рука не совсем
послушна, рука доверяет Светлане меньше, чем хозяин руки... но надо
доставать спички, и она с неохотой разжимается.

Огонек, прикрытый ладонью, откуда-то выступает вершина свечи с черным
загнутым хвостиком фитиля, огонек касается его, неуверенно меркнет, потом
- с облегчением перекидывается и на фитиль. Секунду они неразрывны, и
вдруг - короткий зигзаг в темноте, и свеча замирает, оставшись одна...

- Я почему-то сразу подумал, что это вы, - говорит человек. Свет
ложится на его лицо, но Светлана еще раньше догадалась - по голосу? по
шепоту? - кто перед нею...

- Дэнни... какой ты...

- У вас кровь, - он даже удивлен.

- Конечно. Ты же разбил мне нос...

- Сейчас... садитесь, закиньте голову... вот сюда, так...

- Лучше намочи платок и дай мне.

- Да-да, я сейчас...

И тут кто-то снаружи мягко трогает дверь. Стучит негромко, кончиками
пальцев. Потом - чуть громче, чуть настойчивее.

- Сюда, - одними губами шепчет Дэнни и показывает под кровать.

И Светлана в один миг оказывается под кроватью, упираясь плечом в
тяжелый чемодан. Ложится на спину. Голова чуть вбок, ноги поджаты. Во рту
солоно от крови...

- Сейчас, - недовольно говорит Дэнни, садится на кровать и встает -
чтобы заскрипела сетка. Его шаги. Тянет ветром от двери.

- Ты что, уже спишь? - голос вошедшего странный, вибрирующий: будто
бы он говорит в гитару. - Не рано ли?

- Просто лег. Голова болит.

- Чему там болеть, это же кость?

Оба негромко смеются.

- Я там сидел, сидел, а потом - дай, думаю, к Дэнни загляну, -
продолжал вошедший. - Не прогонишь же старика?

- Не прогоню, конечно, но и веселить не буду. Самому не весело.
Проходи, посиди. И - извини - если мне хуже станет, я тебя выгоню. Мне с
четырех заступать, надо быть в форме.

- Я недолго. Просто - знаешь - силы кончились. Что-то мы не то
делаем.

- Не мне судить.

- А кому еще? Ты все же давно здесь.

- И толку? Я ведь простой непосвященный наблюдатель.

Пришедший помолчал. Потом сказал с неожиданной злостью:

- Надоело все. Поговорить не с кем. Как собаки. Вот и ты тоже...
Пойду я. Ты, наверное, бабу привел. Под койкой прячешь. А я, может...

- Что?

- Не знаю... Гадость на душе.

- Напейся.

- А я, думаешь, что делаю? Я - пью. Только не помогает...

- Мальчишка тебя достал?

- Мальчишка... Он, знаешь ли, такой же мальчишка, как мы с тобой -
песочные человечки. Мне его видеть - и то жутко. Вокруг него даже воздух
гудит. Дьявольское отродье... А уж слушать, как он вещает... не для моих
ушей. Вот ты - сбегаешь ведь...

- А я вовсе не рвусь узнать свое неизбежное будущее.

- У тебя здоровый подход... Может, найдешь что-нибудь выпить?

- Точно знаю: ничего нет.

- Жаль... Ладно, пойду. Привет твоей бабе.

- Да вон она, под койкой. Сам ей скажи.

- Баба, привет. И знай: Джин Кросс куда лучше этого красавчика. Но у
меня уже назначено свидание.

- У тебя свидание с правой рукой.

- С левой. Которая не знает, что делает правая. А правая наливает.

- Ладно, Джинни, расслабься. Скоро все кончится.

- Я представляю... Ладно, если так, то я пойду. Жалко, что ты
негостеприимен.

- Что делать... Завтра - с наслаждением. Сегодня - увы.

Вновь холод по полу, звук закрываемой двери, стук крюка о петлю.
Светлана попыталась пошевелиться - и не смогла. Все тело окаменело. Ноги -
стонали.