золотисто-серым небом, в удушливой гари пересохших, тлеющих от любого
неосторожного огня болот. Вдаль, в поля, было ничего не видать. Ближние
дерева словно висели в горячем тумане.
Кашинцы были неулыбчивы и строги. Чуялось, что не одно лишь вечное их
нелюбие с тверичами тому виною. Михайло потребовал, чтобы двоюродник
пустил его в город с дружиною, не желая оказаться в нятьи посреди своего
войска. Кашинцы, действительно, были в оружии. Из-за тынов, из дверей
молодечной, со всех сторожевых вышек выглядывали острия шеломов и копий,
там и тут посверкивала бронь, и Михаил, пока стоял в соборе, сидел за
столом у родича, все сожидал узреть московитов и услышать крики начавшейся
свалки. Ратникам велено было не расставаться с оружием. Кормы войску
(овес, хлеб, мясо, сыры, сушеную рыбу) кашинский князь все-таки выслал. В
желтоватой мгле костры тверских ратников казались сплошным пожаром,
распространившимся в полях вокруг Кашина и вдоль прихотливых речных
извивов Кашинки. Словно город был заклят огненным драконом.
спину. Видимо, сметя силы, кашинский князь решил не рисковать.
службе, но в церкви его сторонились, как чумного.
засух, жары и пожаров, но становилось все хуже. Горели моховые болота. Не
хватало воды. Кони кашляли и отказывались идти дальше. В клубах дыма
кое-где тускло мерцало желтое пламя низовых пожаров. В воздухе висел дым и
странная темная мгла. Уже на две сажени вперед было ничего не видать. Сидя
на телеге, свесивши ноги на сторону, Онька смутно различал лишь голову
своего коня. Парни, Фрол с Федюхой, ускакавши вперед, куда-то пропали.
Ехали, рывками напирая на передних, тогда конь топтался в оглоблях,
натягивая хомут на уши. Было трудно дышать. Несколько дней такого похода
измучили и людей, и коней.
писк. Коляня спрыгнул с телеги, подобрал куропатку с раздавленным крылом,
морщась от жалости, рассматривал ошалевшую пичугу. Птицы не летали - не
видели ничего, а с писком бегали по земле, попадая под копыта и под колеса
телег; галки, вороны, сойки, перепела, всякая болотная и боровая птица,
ошалев, лезли на дороги, ползали по траве, спасаясь от дыма и огня. Редкая
поднявшаяся на крыло ворона тут же резко ныряла вниз и, забывши про страх,
забивалась в телегу, даваясь прямо в руки мужикам, хоронилась средь мешков
с оружною справой.
и верно, было не пройти. И когда, ощупью пробираясь вдоль возов, бояре
начали заворачивать ратных назад, мало кто и ведал, что к Михайле дошли
вести о том, что городецкий князь Борис не выстанет вместе с ним, а
ярославский и тем паче и что Михайло может оказаться со всею своею ратью
под Костромой в плену у московских воевод.
моложский князь отказал Михайле и в кормах, и в постое. Это послужило
последнею каплей. Почти без приказа, разобрав копья, топоры и рогатины,
тверичи пошли на приступ. Город был взят в какой-нибудь час и жестоко
разграблен. Когда Михаил въезжал в Мологу, топча копытами коня обрушенные
створы ворот, в улицах стоял вой, из дыма выныривали раскосмаченные,
спасающие свое добро от озверелых тверичей жонки, а над тынами уже плясало
светлое радостное пламя, с треском пожирающее пересушенные хоромы горожан.
раненый, но в чужой броне, захваченной у убитого им моложского ратника.
Фрол, пыхтя, волок за собою корову. Коляня и тот стал на себя непохож:
соскочивши с телеги, остановил, схватив за шиворот, бегущего посадского и,
дав ему дважды по шее, отобрал увесистый мешок с железною кованью, которую
и бросил, не рассматривая, в телегу. Онька в грабеже не участвовал, берег
коня. Собравшись, все четверо с трудом выпихались из горящего города.
дышать и видно было чуть-чуть подалее, однако и здесь, над Волгою, небо
висело словно бы пораженное чернотой и смутный лик солнца, изъеденный
пятнами, словно черною проказой, едва просвечивал сквозь мутную страшную
темь.
кое-как подоив, пустили на зеленую траву. Привычно морщась, Федюха
подъехал к телеге - Тебе бы еще, батя, бронь! - сказал. Глаза у парня
слезились и сверкали. Эстолькой громады народу, ратников и бояр в куяках,
бронях, пансырях и колонтарях, самого князя, проскакивавшего здесь и там
на легком, подбористом жеребце, крытом алою попоною, зловещего посвиста
стрел, приступа к городу, когда лезли по валу и через тын, дрались в
улицах и жутью и восторгом наполняло сердце, - всего этого он доднесь
никогда не видал, и при всех трудностях похода, при том даже, что могут
убить, был счастлив. Про себя даже и так думалось: останься в тот раз
Прохор дома, с ним бы, с Федей, ничего не случилось! Он вызвался сам,
когда скликали охочих молодцов, плавиться на ту сторону Волги, как ни
остерегал отец. И тогда Онисим содеял единственно возможное: наказавши
Коляне стеречь добро, отправился вместе с сыном.
вровень с бортом. Коней, плывом, тащили за собой. Волга мелела, то и
спасло от потопления. Черпанули набоем уже на мелководье и, изрядно
вымокнув, выбрались-таки на берег, не растеряв оружия. Здесь тоже стоял
тяжелый, пахнущий гарью туман. Город Углич был едва видим, призрачные
бревенчатые костры являлись из тумана как бы висящими в воздухе. Онисим
шел рядом с конем, положа руку на луку седла, удерживая сына, чтобы не
поскакал вперед: погинет сам и коня погубит! На кони на стену все одно не
взойдешь! Стрелы уже густо летели из мглы, втыкаясь в рыхлую землю почти у
ног, а то и прочеркивая густой, тяжелый воздух. Онька почти не увидел,
когда Федюха, охнув, начал сползать с коня. <Второй!> - помыслилось. Но
руки сноровисто и ловко делали свое, рана, слава Господу, была не
смертельна. Только пока сдирал кольчугу, пока искал, где с бульканьем
выходила руда. За время, что перетягивал и налагал жгут с мазью, сын
потерял много крови и едва не лишился сознания. Оттащил малого назад.
Кольчатую рубаху, прикинув на себя, отверг: мала оказалась Оньке, засунул
в торока, не то сопрут. Раненые лежали на попонах целою вереницей, и
Онька, потоптавшись и поняв, что тут будет за сыном уход, пошел шагом в
свой полк. Его самого убить не должны были, так понимал, и потому шел не
опасаясь, с единой думою о сыне: как-то он там?
впрочем, прекратившийся, шел в городе. Споткнувшись о труп какого-то
боярина, Онька хозяйственно поднял шелом, перекинул через плечо перевязь с
саблей, стянул было зеленые сапоги, но тут набежали, стали пихать,
драться, и Онька отступился брони - не сам убил, дак! И побрел, волоча
рогатину, растерявши всех своих, дальше по улице. В какой-то показавшийся
ему дом взошел, не думая ни о чем, узрел, распрямясь под притолокою,
растерянные лица, смятенного старика-хозяина, жонок, старуху, прячущихся
под лавкой детей. На столе стоял горшок со щами. Онька сел, положив на
лавку боярский шелом, достал из-за голенища ложку. Подвинув горшок, начал
хлебать щи. На него глядели. Хозяйка нерешительно протянула горбушку
хлеба.
начнет грабеж. В избу сунулись еще какие-то оружные. Онька махнул рукой:
<Занято!> Мужики, понявши, что ратник за столом - княж Михайлов,
перемолвив, не стали и заходить. Что-то ухватили - как загремело в сенях -
и выперлись вон.
хозяйку:
молока, в тряпицу увязала шанег. Онька, одевши шелом, ждал немо.
видно, что таковой гость лучше иных, что учнут лазать по клетям. Хозяин
дотоле молчавший, подал голос из угла:
сожалением оценил конскую стать. Ну, тут уже грабить не станешь!
тушили пожар. От своих вызнал Онька, что князь Михайло намерен оставить
тверского наместника в городе и потому жечь не велит.
припечке, хозяйка отпаивала его какой-то своей особою травкой. Онька и еще
два ратника - тоже попросились на ночлег - ели кашу, по очереди черпая
кленовыми ложками из горячего горшка. Хозяин все суетился: то забегал в
избу, то совался во двор и хлев. Верно, больше всего трепетал за коней и
скотину. Сам он промышлял извозом, и лишиться коней ему было - смерть.
вынесла Оньке целый большой угличский сыр. Провожая, кланялись, верно,
благодарили за то, что загоряне не свели коня. Федора Онька, взгромоздясь
в седло, вез перед собою на лошади. У парня голова моталась от слабости,
но жар - спасибо угличской старухе - сошел. Даст Бог, оклемает! - думал
Онька, отходя от первого ужаса.
мороке, давя ползающих по земи птиц, до Бежецкого Верха и пока снова брали
Лукьяненко Сергей
Ковальчук Вера
Доценко Виктор
Маккарти Кормак
Каргалов Вадим
Никитин Юрий