отмечать ни к чему. Ну, рассказывай...
рассеянный свет; было тихо и покойно, и собственный голос показался
Захарию громким, грубым, как звук медной трубы. Невольно перешел почти на
шепот. И - не чудно ли!- многое из того, что казалось важным, тут, в
тишине кельи, под взглядом все вбирающих глаз Симеона, отлетело само
собой, рассказ его вышел кратким, видимо, слишком кратким, потому что
старец стал его расспрашивать. Бледные руки старца лежали на закапанном
воском столе, тонкие, подвижные пальцы беспокойно шевелились, большие
глаза то темнели, взблескивали, то становились печальными. И Захарию стало
легко, словно отдал старцу свою душевную тяжесть и боль.
свое осилишь. Господь не оставит тебя, вознаградит за страдания. Все будет
хорошо... Абы Русь наша многотерпеливая не умучила себя неурядьем,
оборонилась от зла и напастей.
из сказанного тобою надо будет записать. А память у меня худая стала, не
напутать бы.
То же бывает и с людьми, если они жизнь своих дедов и отцов не пожелают
знать. Человек на землю приходит и уходит, а дело его - злое или доброе -
остается, и оттого, какое дело оставлено, живущим радость либо тягота и
горе. Дабы не увеличивать тягот и не множить горя, живущие должны знать,
откуда что проистекает.
Захарий.
торчком выставилась вперед, обнажив худую, жилистую шею. Открыв один из
сундуков, он достал книгу в черном кожаном переплете, с бронзовыми
уголками и застежками. Бережно обтер рукавом пыль, положил на стол и начал
переворачивать страницы.
не было от крещения над Киевом. Напасти были, взятья были - не такие, что
ныне сотворилось. Не токмо Подолье взяша и пожогша, но и Гору ' взяша и
митрополью святую Софью разграбиша и Десятинную церковь святой богородицы,
разграбиша и монастыри все и иконы одраша...> Вот что записано о деянии
князя Рюрика Ростиславича, который навел на город половцев.- Симеон
перевернул лист.- А вот что сказано о нем после его смерти... <Князь не
имел покоя ниоткуда. Много питию вдавался, женами водим был, мало о устрое
земли печалился, и слуги его повсеместно зло творили. За все сие киянами
нелюбим был>.
князей и знати, соборы, многие церкви.]
иное было записано.
родной город. Как толпы половцев, он пришел сюда в поисках успокоения.
Город манил его и звал долгие годы. Пришел сюда не так, как думалось. Но
пришел. Ужли и сюда прикатится за ним яростное воинство хана? Ужли Киев
даст погубить себя?
соборе поставил свечу перед образом архангела Михаила-покровителя Киева,
помолился о благополучии города, помянул отца и безгрешную Фатиму...
Бестрепетное пламя свечей отражалось от камешков мозаики. Лицо крылатого
архангела с тонким, резко очерченным носом и маленькими, сурово сжатыми
губами казалось живым... Отовсюду - с граней опорных столбов, со стен и
сводов на Захария смотрели лики святых - и строгие, и отрешенные, и
мудро-задумчивые. Они были над людьми, над жизнью, олицетворяя что-то
незыблемое, вечное.
с княжей Горы он поехал на Подол. Дом отца на берегу Почайной, к его
удивлению, был цел. Бревна почернели, углы тронула гниль. Но это был тот
самый дом, где он родился и рос. Соскочил с коня, ввел его в ограду.
Просторный двор зарос лебедой н лопухами. У крыльца рылась курица с
выводком цыплят, возле амбара на траве ползала светловолосая девочка,
мальчик лет пяти, черноволосый, взлохмаченный, запрягал в игрушечные сани
кошку. Кошка мяукала, ложилась на спину и царапала своего мучителя. Увидев
Захария, мальчик вскочил, подбежал к нему, стал, заложив в рот палец. У
него были черные, косо разрезанные глаза, лицо испачкано землей.
что отец этих детей где-то в отлучке и, видимо, давно - сын его в лицо не
знает.
не уйдешь?- вдруг забеспокоился мальчик.
лавок, заваленных товарами, бурлил разный люд: Тут были торговые гости
всякого языка: угры, немцы, ляхи, волжские болгары, греки, арабы. Тут
можно было купить все - от иглы с мотком ниток до кафтана из златотканого
аксамита, от простенького гребешка из рога до воинских доспехов заморской
работы, от глиняного горшка до золотых, изукрашенных эмалью кубков и
братин, от берестянок с болгарским медом до восточных пряностей...Разменяв
часть золота на привычные ему дирхемы, Захарий купил себе сапоги из
крепкой кожи, полотняные русские порты, шелковую рубашку с расшитым
цветными нитками воротником, шапку, опушенную мехом бобра, и галицийскую
безрукавку. Связав все это в узел, отправился к рядам, где торговали
снедью. Взял несколько хлебцев, копченой осетрины, круг сыру, вяленого
винограда и берестянку с медом.
траве халат, разложил перед детьми угощение. Сам спустился к Почайной,
умылся, потом на заднем дворе переоделся... Дети уплетали сладости. Он
смотрел на них и посмеивался... Спросил у мальчика:
хан>. Скажи им, чтобы не дразнили.
пальцем мед из берестянки, и кидал крошки хлеба курице. Она довольно
квохтала, цыплята с писком бегали вокруг, тоже клевали. Ясыня ела вяленый
виноград, подбирая по одной ягодке, и была чем-то похожа на цыпленка.
что она очень похожа на Фатиму. Но нет... Правда, лицо с заметными
скулами, смуглое, глаза продолговатые, волосы иссиня-черные - как у
Фатимы, но непохожа... Она словно бы запнулась, остановилась посреди
двора, поглядывая то на снедь, то на него. Захарий стал неловко
оправдываться:
Целуя ее в испачканную мордашку, певуче проговорила:
Его так и подмывало заговорить с ней по-тюркски. Не утерпел, спросил:
почему мальчонку дразнят половецким ханом.
раньше помер. Муж поплыл в низовья с товарами - убили тати '. Осиротели и
мои деточки.
к нему на колени, подергал за бороду.
Какое у тебя дело?
веревке увели в половецкий полон. Только что возвратился.